курок

— То есть ты готов найти себе новую девушку? Лука знает почти наверняка, что ответ его причинит ему боль, но поделать с собой ничего не может. Если сейчас Элиотт одной фразой вознесет границу между ними окончательно, он будет ему даже чуточку благодарен. Не так уж и просто хранить в груди зыбкую надежду, подобную свече за несколько миль — достаточно, чтобы заметить, но ничтожно мало, чтобы согреться. Лука честно готов признать поражение в этой игре без правил, где один из двух как правило остаётся с разбитым вдребезги. Луке страшно: правда имеет свою цену, платить ее ему. Элиотт сверху смотрит на него внимательно, изучающе. Он не знает, чего ждать от этого вихря, не знает, что (или кто) по ту сторону век мальчишку гложет каждый день. Он знает, что за собственными закрытыми глазами Лаллемэнт улыбается и тянет к нему худощавые руки. Вглубь. Проникает в самую глубь. Без ведома, спроса. Приставленным вплотную дулом пистолета, холодящим распаленную кожу. Элиотт готов спустить курок. — Да и не обязательно девушку. Выстрел гремит, но вот только не у того виска. Это что, предложение? С чего ты взял? Лу смотрит на него испуганно, робко, хочет что-то сказать, забывая разом все (х), что знал прежде. До безумия желает коснуться, ощутить. Быть уверенным — это не мираж, не пыль его мечтаний, собранная в идеальный образ, на которую выдохни чуть холодом равнодушия, развеется, затеряется в шуме парижской повседневности. Просто исчезнет. Если да, то он согласен. — Мы пришли. Если нет, то цена оказалась выше, чем он ожидал. У Луки нет столько, платить ему почти нечем. Распори грудь — пусто, мазутом по ребрами размазаны чувства, на которых прописью красуется выцарапанное «Элиотт». Есть только тлеющий фитиль — последнее, что ещё можно разменять, отдать. Что ещё можно разжечь в пламя, лишь позволь. Демори замедляет шаг, встаёт напротив. Он видит смятение вкупе с собственным отражением в серо-голубых и не знает, что делать теперь. Глубинные демоны требуют взять, забрать себе, шепчут, что так правильно, так можно попытаться стать снова цельным, нужным. Они кричат и рвут, рвут его изнутри, потому что он видит ебаное смятение и не отваживается, заражается им, примеряет рождённую от нерешительности трусость. От собственной беспомощности руки сводит мелкой дрожью, Эл опускает глаза и цедит неразборчивое «до завтра», падающее в копилку их недосказанностей с глухим стуком. Или это он достиг дна? Лука завороженно смотрит на отступающего парня и не хочет, чтобы все закончилось так. Ему необходим ответ до сорванной глотки, но он не может сказать ни слова, они все растворились непереносимой горечью на языке, осевшей отчаянием и бесконечностью в три шага между ними. «когда ты успел стать трусом» звенит в голове, и Лука делает шаг, хватая его за локоть. Он успевает заметить в стеклянных огнях замешательство, а затем встречается с сухими губами. Эллиотовы монстры внутри победно ревут, и он не верит, не верит, не верит. Тянет мальчишку за талию, перекрывая ходы отступления, целует в ответ настойчиво, яростно. Впивается в него, прокусывает до крови губу, тут же проводит по ней пальцами. Лука скользит руками по шее, позволяет горячему языку скользнуть внутрь, щекоча нёбо, переплестись с его собственным. Дышит хрипло, жадно, зарывает ладонь во взъерошенные волосы, льнется к груди, тянется. Облизывает его нижнюю губу, пробует на вкус, мгновенно хмелеет. Чувствует, как медленно разжигается спасительное пламя в груди. Элиотт спускается ниже, прочерчивает влажную полоску поцелуев от подбородка до шеи, ловит языком пульсацию вены, силясь не оставить следов. Слабое «Эл, подожди» отрезвляет, притягивает его мутный взгляд к лицу. Лаллемэнт вздыхает отрывисто, облизывает припухшие губы, сводит его с ума. — Не здесь. Лу смущённо указывает на снующих мимо людей, проезжающие машины. Ночь вступает в свои права, загораются фонари — олицетворение новой, темной жизни города. — Не хочешь сбежать из дома сегодня? Элиотт улыбается загадочно, сладко. Ведёт рукой по щеке, гладит, касается ушей, щекочет, вгоняя его в краску. Лука беззаботно, тихо хохочет и довольно кивает, прячется от чужих глаз, утыкаясь в его плечо. Такой ответ устраивает обоих.

***

Лука лежит на широкой кровати в комнате Элиотта, вдыхает пряный дым и думает, что у него дежавю. Последний вечер здесь был наполнен музыкой, хмелью и неоднозначными фразами с обеих сторон. А ещё желанием остаться как можно дольше, чтобы наконец понять происходящее. Чтобы наконец почувствовать себя нужным. Сегодняшняя ночь в абсолютном контрасте с тем вечером, она дышит чем-то иным, тягучим и пряным. Лука чувствует это, бродя взглядом по стенам, дожидаясь Эла из душа, и совсем немного дрейфит. С ним подобного не происходило ни разу, он не знает, чего ждать. Лишь понимает: он хочет быть рядом. Сегодня и всегда. Демори заявляется спустя пятнадцать минут, принося с собой шлейф кофейного геля для душа и горячей влаги. Он стоит без футболки, что-то упорно набирая в телефоне, откидывает его в сторону и входит в комнату. Лу слишком спешно отводит взгляд от парня, слышит короткий смешок с его стороны и закусывает губу в неловкой улыбке. Элиотт медленно подходит к кровати, садится напротив и тянет руку в требовательном жесте. Лука передает ему косяк и откидывается назад, бессильно прикрывая глаза. Тело наполняется негой от травки, расслабление накатывает с усталостью и понимаем, насколько же длинным был этот день. Распахивает и натыкается на внимательный взгляд в чувственной близости от своего лица. Дыхание волнами обжигает щеки, мальчик хочет сократить расстояние, ещё раз попробовать, почувствовать. — Ты хочешь спать, Лука? — Нет. Шепот щекочет подбородок Эла, он едва себя сдерживает, чтобы не накинуться на чужие губы, не растерзать, не пометить. — Тогда чего ты хочешь? — Тебя. Толчком прижимает к себе податливое тело, въедается в мягкую кожу, сжимая худые плечи. Лука ахает, вдыхая запах влажных волос, легко вплывает языком в горячий рот, выгибается. Элиотт оглаживает плоский живот, приподнимает край толстовки, считает пальцами ребра. Отрывается от лица, вжимается в шею — крепче, уже не боясь оставить следов, вдыхает свой собственный слабый запах на ключицах, слетая с катушек. Тянет кофту вверх, срывает к чертям. Он смотрит на Лу, проводит пальцами по щеке, отводит прядь за ухо. Мальчишка смотрит задумчиво с секунду и тянет его вновь на себя, мажет по коже у нижней губы, оттягивает зубами, оставляет россыпь поцелуев от виска до шеи, тянется к нему, а у Эла дыхание спирает, насколько он красивый. Весь сотканный из звездных нитей, тихого мерцающего света, с атласной кожей, надави чуть сильнее — порвётся, прольет небесную кровь. Он исступленно гладит вздымающуюся грудь, сжимает талию, сползает губами ниже, к рёбрам, опаляет дыханием бешено стучащее. Смотрит исподлобья — хитро, непрерывно. Проводит языком по чувствительным соскам, ведёт носом, целует. Лука рвано дышит, все тело дрожит от пронзающего иглами возбуждения. Тянет вновь парня на себя, остервенело вцепляется губами, выдает свое желание в полной мере. «вот, держи мое тело, сердце ты давно забрал» Чудовища внутри все никак не утихнут, требуют взять, сделать своим. Демори пугается собственных мыслей: он хочет его, но не ради удовольствия. Ему Лу нужен, чтобы знать — он его/ему всецело, до краев, до точки невозврата. Он привстает на руках и смотрит. Лука покрыт подтеками, следами/ожогами его желания, в глазах — горящее пламя, просьба и что-то, отчего сердце Элиотта топит в нежности. В его собственных — жажда и волнение. — Ты уверен…? Немой вопрос в глазах у Эла светится переживанием. Лука лепечет «более чем», позволяя руке скользнуть под полоску ремня, выгибается, тихо стонет. Элиотт целует невесомо в висок. Курок тихо опускается в том самом месте.