***
Забытый храм Диртамена. Рванный бег среди нескончаемых рун, пропитанных влагой и тиной. Зловонное присутствие смрада и неслышимые шагами неупокоенных мертвецов. Инквизитор несется со всех ног по лабиринту каменных стен от нечисти, поддавшись пробуждению бреши в руке. Парализует верхнюю конечность. Затем левую половину легких. Жадно подбираясь к сердцу. Несётся, покуда Дориан и Бык сражаются с живучими неживыми, пока Солас желает угнаться за ней, накладывая один барьер за другим. — Тебе нужна помощь! — раздаётся голос эльфа. — Остановись! — властно кричит отступник. — Ты не можешь помочь мне, — хрипло шепчет Лавеллан, изнемогая и заворачивая в темноту холодной комнаты. Брешь затухает. Затухает, а в углу напротив рождается свет. Алый. Лишь мгновение. Лавеллан с рвением откидывает в сторону всё древнее и скисшее от влаги. Пока алое не встречает её. Кровавая искра, заточенная в рубине размером с человеческое сердце, обнаженное сколами, покоящееся в дубовом ложе. Поспешно стянув перчатку левой руки, обхватывает рукоять. Искра разгорается, рассеивая кольцом красным мрак. И давняя печаль улыбкой рождается на лице. Покуда алое целует лик её. Солас найдёт Инквизитора в темноте. Прикрывшей глаза. С мокрым лицом. От пота ли. От слез ли. — Нам пора уходить, — прошепчет он, крепко сжимая женскую руку, уволакивая за собой в лабиринт храма. -Проклятое место, — будет шипеть мужчина, плечами покоряясь дрожи. Незамеченным для него останется взгляд, мимолётно обращённый к удаляющейся комнате. Где алое будет ждать возвращения её.***
Лавеллан тяжело и неспешно карабкается вверх, прижимаясь всем телом к толще земли, опираясь ногами на оголённые корни деревьев. Цыплята вылупляются так же неожиданно, как и вылупляются рука с посохом, а затем девичья макушка из-под снежной скорлупы. Но кто бы мог подумать, что сапог предательски начнёт сползать с ноги. — Предатель, — с наигранным разочарованием пролепечет девушка. Оставив посох на поверхности, она снова ныряет в снег, подтягивая сапог. Но стоит только решить подтянуть и второй. Как раздаётся вой. Прошло полгода с момента распада Инквизиции. Каждый новый месяц сопровождается увеличением количества волков близ территорий Скайхолда. Ещё полгода назад было замечено лишь четыре особи, но теперь счёт идёт на третий десяток. Всегда небольшие стаи. Никогда одиночки. Не приближаются к Скайхолду, но всегда близ главных дорог. Не нападают, если в меньшинстве. И одинокие всадники молятся на своих лошадей. Но пеший путник… Кровавый ковёр встречает его. Дабы он оставил и свой след. Мертвый след. Вой. Совсем близко. Метров сто. Не больше. Ещё один. Столь же близко. Это пугает её. Страх для неё опасен. Лавеллан закрывает глаза, касаясь лбом землянки, ощущая, как мутнеет в глазах. Кромсает и щемит в груди. Уже не слышит хруста снега под своими ногами. Это пугает её. Каждый чертов раз.***
— Как я пойму, что время пришло? — шепчет Хранительница, касаясь щеки младенца. — Всё вернётся к началу. — Но начало всего — тьма. — И во тьме рождается свет… — трясущиеся женские руки прижимают ребёнка к сердцу. -Ma’vhenan Delaila*… — замер шёпот паром в воздухе. — Delaila… — раздаётся столь же тихо голос Хранительницы. Делайла. Она никогда не была истинной Лавеллан. Не текла по её жилам кровь клана Лавеллан. Но она была лучшей его частью. Самозабвенной. Делайла. — Хранительница! Вы говорите о том, что эта девочка — сирота. Говорите, что в ней нет ничего особенного. Неужели вы так сильно её любите, что готовы обманывать свой клан? Свою кровь? Она никогда не станет одной из нас! Свою кровь. Белоснежность кожи. Румянец щёк. Серые глаза. Хрустальные. Два сосуда, сотворённые быть колыбелью. Волосы воронова крыла, отдающие на солнце мраком глубин морских. Глупый ребёнок, что ещё долго будет рассказывать клану историю о двух птицах волшебных, коих повстречала на опушке леса. — Это ты просто маленькая, а не они большие, — будут распевать пред девочкой соплеменники, неясно смеясь.***
Лето. Утро раннее. Опушка леса. Благоухающая и цветущая. Распустившиеся бутоны полевых цветов. Жужжание суетливых пчёл. Кромсающие удары топоров об дерево. Возгласы долийцев. Шестилетняя Делайла, собирающая ароматные травы для чая. Удирающая от тех же пчёл. Взмах крыльев за крохотной спиной. Вороны. Размером с дитя. Перья чернеющие. Как уголь догоревших дров старого дуба. Травы выпадают из мягких ручек. Слышен продолжительный вздох. Полный восторга. Сладкого трепета. — Птички, — детские ладошки касаются щёчек. Девочка торопливо достаёт из вязаной сумочки сушёные ягоды. Высыпает горсть на ладони, протягивая птичкам. Делайла жмурится. Чуть отворачивает трясущуюся головку. А то сейчас как клюнут. Но птицы только мягко подбирают из горсти кончиками клювов. Не касаясь нежной кожи. Лишь сейчас она замечает. Как в лучах щедрого солнца золотится клюв одной птицы, серебрится — другой. Рухнувшее неподалёку дерево. Голос долийцев. Зовут её. — Не улетайте, — просит Делайла. — Я скоро вернусь! Обязательно вернусь! Мчится домой. Всё оглядываясь. Безудержно спотыкаясь. Тихо смеясь. Внимая сердцебиению своего маленького сердца. — Там вот такие вороны! — трепещет Делайла, утягивая Хранительницу за собой в лес. — А какие пёрышки! — Птички, — глухо слетит с надутых губ девочки, вернувшейся и не нашедшей на опушке птиц. — Твои птички наверно улетели домой, — ласково произнесет Хранительница, поглаживая девочку по голове. — Но посмотри… Среди высокой полевой травы выглядывает пара миндальных глаз. Чёрный носик. — Медвежнок! — залепечет Делайла, несясь со всех ног к пушку меха. — Такой пушистый, — коснётся детеныша, запустив пальчики в шёрстку. — Я не вижу ни других медвежат, ни медведицы, — задумалась Хранительница. — Его появление здесь… -… dirth**. — Да, тайна… — Ma Dirth, — торжественно слетело с детских губ. — Чудесное имя, -Хранительница провела рукой по влажному носику, невольно задевая ушки. — Чудесный медвежонок. — Птички тоже чудесные. Они просто испугались. Деревья падают громко. Вы мне… верите.? — замялась Делайла. — Всем своим сердцем. Хранительница верила. И любила. Всем своим сердцем. Хранительница всё ещё помнит миниатюрные руки, трепетно подхватывающие медвежонка и несущие его скорее домой. Помнит нескончаемый топот ножек по родным тропинкам. Помнит распустившиеся косички. Помнит свои руки, вновь заплетающие их. Помнит легкость василькового платья, от чьего касания в воздухе парили лепестки космеи. И, может, это был последний раз, когда цветы были такими белыми, а смех таким чистым. Годы шли. Долийские дети росли. А вместе с ними росло желание угнаться за галлами. За зеленью верхушек деревьев. За светом негаснущего светила. — Ты мой друг, Дирт, — робко напевала Делайла, покуда возносила венок белой космеи над медвежьей головой. — Дирт, не оставляй меня одну, ладно? Никогда. Я не оставлю тебя. Потому что кроме тебя у меня… Они говорят, что ты опасен. Одичаешь однажды и загрызешь меня. Но ты же любишь меня. Правда? Я знаю, что любишь. Хоть ты только мычишь, — шептала она отчего-то тихо плача, а затем громко смеясь, пряча своё личико в грубом меху. Она никогда не станет одной из нас. Наступит новое лето. И вместе с ним наступит обострение конфликта эльфийских кланов. Земля. Влияние. Борьба лишь за свою кровь. Дети рано ложились спать, чтобы разговоры старших не тревожили их. «Охотники видели волков близ восточной границы. Они думают, что звери одурманены. Глаза горят Тенью.» Решат перевести скот и лошадей в горы, где их не найдут. Детей и женщин отправят в соседнее поселение. «Дирт пойдёт с нами. Медведь чувствует волка лучше любой охотничьей собаки. Если не сохранить оставшиеся головы, то мы не переживём следующую зиму. Никто не тронет его. Как и галл. Мы обещаем тебе, » — будут успокаивать Делайлу. Мятежную. — На опушке уже появились первые бутончики. Белые. Вернись ко мне, — прошепчет она на ушко, целуя влажный носик. Дирт облизнет её мокрые щеки, отчего-то печально мыча. — Опять ты мычишь, Дирт. Мычишь как телёнок. Я не понимаю. Но я так сильно люблю тебя. Охотники будут правы. Волки одурманены. Такие волки не появляются просто так. Такие волки не узнают местонахождение стада просто так. Не загрызают его поголовно. Не останавливаются, покуда стрелы и копья пронзают плоть насквозь. Не чувствуют присущий всему живому страх. Волки не появляются просто так. Мы обещаем тебе. Раскрасневшиеся глаза девочки встретят долийцев. Потерявших так много. — Волки, — услышит ребёнок, внимая дрожащим рукам, укладывавшим перед ней тело, завёрнутое в потёртый плащ. Будет жить в её памяти носик средь пятен крови мертвой. Дрожащие детские руки. Нужно лишь приоткрыть. Бурая шерсть, слипшаяся в почерневшей воде. Чужой блеск глаз покойных. Следы зубов ожерельем сковавших шею, разорванной до белеющей кости. Жужжание мух над тлеющим телом. — Я так сильно… — затравленный шёпот её. Закричит. И лёгкие будут пустеть, наполняясь болью и отчаянием. Этот крик поглотит всё на своём пути. Клан Лавеллан предали. Предатель будет пойман и приведён с частью уцелевшего скота. Долийцы окружат молодого эльфа, что своим языком повергнет в проклятья всё и всех вокруг. Но не успеют коснуться его, как падет на землю. Запрокидывая голову назад. Задыхаясь судорожно. С красной пеной у рта. — Только не это… Пожалуйста, — сдавленно прошепчет Хранительница, обхватывая плечи Делайлы. Хранительница коснётся мокрых щёк ребёнка, заглядывая в глаза. Алое. Алый свет невольно пробудит страх в ней самой. Словно хрустальный сосуд залитый живой кровью. — Порой сила находит нас в самые страшные минуты. — Он был моим другом. — Я знаю. Фалон’Дин примет его в своём… — Вы не понимаете! — кто-то обернётся на вскрик. — Дирт был моим… моим… Вы… вы… боитесь меня? — Нет, что ты… Всё хорошо, — мягкой поступью солжет Хранительница. — Боитесь. Слёзы в ваших глазах. Слёзы в ваших глазах. Немой ужас в глазах обернувшихся. Смотрят. А голос клана шепчет, пряча глаза свои. Чужой голос. — Почему они смотрят? Годы идут. Каждое лето зацветают белые цветки на опушке. Но холмик земли есть там. И цветёт эта земля алой космеей. — Я слышала, что по ту сторону есть покой. Это был первый раз, когда алое пришло к ней, и последний — когда цветы были такими белыми, а смех таким чистым.***
— Если погибать, то сражаясь. Волчий вой вынул её из землянки, внимая стоять крепче на промерзшей земле. Делайла стоит на своих двоих, опираясь на посох. Глаза слезятся, вглядываясь в черноту леса. Прикладывает голову к рукояти посоха, нервно дыша. Алая искра разгорается в драгоценном камне прямо над головой. Время волкам бояться. — Ещё остаётся вопрос Якоря. С ним всё хуже. — Я знаю, vhenan. И у нас кончается время. Она умирает. Быстрее, чем положено молодым и прекрасным. С меткой или без неё. Что-то ужасное взросло в левой руке. Продолжает расти теперь во всё ещё живом обрубке. Но иногда, когда магия вновь искрится с её пальцев. Она не чувствует себя живой.***
Рукопашник. Так звал Делайлу Дориан. Держащий трясущиеся девичьи руки. Желающий вновь оказаться заворожённым магией её рук. Ужаснувшимся таким проявлением силы. Рождением силы. Она лишь возносила руки на одной высоте запястьями вверх. Замирая трепещущей статуей. Как некое подобие божества. Любящий её. — Рукопашник, как ты это делаешь? Делайла робко улыбалась, неспешно кладя руку на сердце. Тевинтерцу лишь оставалось гадать была ли это сила, исходящая от сердца. Или же подмешанная в её крови. Но время шло. Сила искажалась. Каждый раз разрывая мышечную ткань изнутри. Разрывается. Срастается. Криво. Делайла держала голову высоко, когда Дориан вложил посох ей в руки. Держала голову высоко, когда Кассандра одобрительно качала головой. Держала голову высоко, когда Солас учил её. Дитя своего народа. Гордящегося рабской отметиной на лице. — Послушай меня, dallen***. И с посохом можно сражаться. — Я тебе не dallen, отступник. — У тебя нет выбора. Ты дорожишь своими руками, не так ли? Солас однажды спросит её, источая языком сам яд, когда посох вновь выпадет из женских рук: — Где твой Бог теперь? Её взгляд обнажится. Наполнится влажным блеском. Она стиснет зубы, желая что-то сказать. Но рука вновь найдёт свой покой на груди, близ сердца. Здесь. Улыбка воцарится на лице её. Она держала голову высоко. Но что-то ужасное заставит её опустить голову. Когда Самсон припадёт пред ней на колени, лихорадочно задыхаясь в собственной крови. Алое вновь любовно окутает кисти рук, продолжая свой путь по фалангам мраморных пальцев. Сеть капилляров окутает глаза, позволяя наполнить пепельный хрусталь радужки алым. Левая рука начнёт холодеть, заливаясь зелёным светом. Смрадом подбирающимся к лёгким. Кровь будет сочиться из-под ногтей, обрамляя зелень травы. Алое угасает. Она поймает взгляд Дориана. Ох, Дорогой Дориан. Ей никогда не приходилось видеть его плачущим. Женский рваный крик вырвется из хладеющей груди. Когда алое покинет её. Лишь отблеск тени не перестанет обрамлять лицо. Смерть обрамляла её лицо. — Метка, в конце концов, убьёт тебя. Мне удалось тебя сюда выманить, и теперь есть шанс спасти тебя… по крайней мере, на какое-то время. — Метка, в конце концов, убьёт меня, — хриплый смех Инквизитора. — Так вот что это значит… — изведённый взгляд, даруемый лишь для него. — Ты дорожишь своими руками, не так ли?***
Вой усиливается. Луна ужасающе точно обрисовывает силуэты приближающихся зверей. Страх пульсирующей резью сдавливает горло. — Вот она я! — яростно воспевает голос. Секунды. Глаза ночных демонов загорается по ту сторону оврага. Пять пар зелёных огней. Слишком далеко, чтобы допрыгнуть до неё. Слишком глубоко, чтобы выкарабкаться. Огоньки импульсивно разбредаются по обе стороны. Окружают её. Двуногое прямостоящее создание. — Ну давай же! Нескончаемый хруст снега. Противоестественно ссыхающееся сердце. Вкус железа простаивает во рту. Клацание изголодавшихся челюстей. Пар жаждущих крови пастей перед её лицом, что она покрывает чёрной тканью. Хруст прекратился. Они наблюдают, но… Что-то не так. Волчьи ушные раковины обращаются в сторону главной дороги, ведущей к Скайхолду, где раздаётся протяжное стайное завывание. Неумолимое. Просящее о помощи. Зелёные демонические огни срываются с места, исчезая в лесной гуще. — Сучьи дети… — шипит Делайла, оторвав взмокший лоб от посоха. В следующую секунду её тело прогнется грудью вперёд. Трепет за спиной. Подобно тем телам, чьи рёбра пробиваются стрелами. Пар повалил изо рта. Вновь трепет. Взмах крыльев. Вороны. Птичьи глаза блестят в слабом свете алого. Если бы не вся эта тьма, она бы подумала, что их глаза полны печали. Но разве птицы умеют… Их силуэт расплывается перед ней. Посох падает на снег. И рука в свободном движении тянется к птицам. — У меня только одна, — удушенный смех, и вороньи головы оказываются под кончиками мертвенно бледных пальцев. Вновь разъяренной вой в районе главной дороги. Вой, вырывающий птиц из-под её руки. Крылья встрепенулись, уволакивая птиц вверх. Крик их глушит волчий вопль. И мельтешат над лесом голоса Страха и Обмана, растворяясь чернотой своей в холодной ночи. Белая точка. Мерцает. В той самой чёртовой стороне, где волчий разговор и птичий лепет. Гаснет. Вновь загорается. Ужасающе лживое свечение. Зовёт оно. И Она идёт на зов его.***
Самсон повалился на землю, изнемогая судорогами. Тихо скуля. А Делайла лишь прижимала руки к груди, беспамятно качаясь из стороны в сторону. Она остановилась. Глаза поймали зелёный свет в мужских ладонях. Солас. Но стоит лишь моргнуть — его руки чисты. Его руки всегда чисты, не так ли? Показалось. Конечно. Теневая бабочка в коконе лишь её руки. — Где твой бог теперь? Изумрудные земли. Забытый Храм Диртамена. Элувиан. Первый встреченный ею. Она встречает своё отражение в зеркальной глади. Ничего больше. — Творение древних элвенов, Солас? Время властно над всем, — усмехается Дориан. Союзники разбредаются по храму в поисках стоящего внимания. Делайла задерживается близ элувиана, перевязывая кисти рук. Рук, так и не привыкших к посоху. Стоит вновь кинуть взгляд. Отражение словно размыло. По ту сторону облако тумана, безмолвно сгущающегося в белом холодном свете. Тёмное пятно, приближающееся из самой глубины. Рождающийся силуэт. Мужчины. Прямо перед ней. Лишь очертания открываются взору, поглощённые мглой. Очертания мужчины, чья рука дрожью совершает движения в воздухе, подобные приветствию. Другая рука обхватывает локоть содрогающейся конечности. Даруя покой. И пелена растворяется на безжалостное мгновение. Да не услышит Делайла неспешные шаги Ужасного Волка. — Vhenan! Пар затягивается. Исчезает. Всё когда-нибудь исчезает. Она помнит лишь смиренный лик. Цветение степной зелени в глазах. Погибающую улыбку. Но обещающую остаться в живых. Посмертно.***
Бег. Сокращение мускулов. Натяжение связок. Все требует титанических усилий. Раскаляет застывшую кровь.***
Ты знаешь, кто я. Скорбь, что шла от жреца к жрецу, я испила последней. Низойди к нам, Митал. Кем бы ты ни была и кем бы ни стала, взываю я к тебе и к твоей силе. — Выходит… Митал у вас внутри? — Она часть меня, неотделима, как ваше сердце неотделимо от груди, — торжествовала Флемет. — Как vallaslin неотделим от лиц гордых долийцев, — усмехнулась ведьма. — Среди стольких покровителей выбрать худшего из лучших. — Я уже это слышала. — И услышишь ещё. Почему Диртамен? — Среди стольких живых не перед вами держать мне ответ. — Если бы хоть капля Источника Скорби обмочила твои губы… — прошептала Флемет. — Но губы мои сухи. — Сухи… И вправду. Как много богов любят тебя? — Я не понимаю… — Забудь. Забудь лепет старой женщины, — махнула рукой Флемет. — Ну что ж, юный светоч. Вы оказываете своему народу честь и уже свершили многое. Но твоё лицо… — замялась она, подойдя ближе к Вестнице. — Порой один сон снится мне. Маленький мальчик, что в холодном поту трясётся в моих руках. И я… не могу… Я не вижу его лица. Лишь распахнутые мокрые глаза. Цвета высушенной травы в свете свечи. С его губ слетает слабый зов ко мне: «Мама». Но у меня не рождался сын. Рядом женщина скрытая в тени, касающаяся лба ребёнка. Её касание дарует исцеление. Лицо этой женщины… — Флемет замолкает, перебирая в руках кончики волос Вестницы Андрасте. — Я вижу воспоминания, запечатлённые не моими глазами. И я спрашиваю у Митал. Но Она молчит. Но близок тот день, когда лишь её голос будет жить.***
Все ещё далеко. Скидывает вещевой мешок. Меховую накидку. Лишь походный плащ. Покрытая голова платком, скрывающая всё кроме глаз. Бег. Под кровом мрака.***
— Ты сама как медведица, Делайла. Иногда я думаю о том, если бы ты нашла своих… Хоть одного. Ты бы умерла ради них, — разгоряченно шептала Кассандра в ночи, утирая пот с красивого лица Инквизитора, что страшно искажалось от боли в несуществующей конечности. Священные равнины. Ночь. Лагерь. — Мы не станем убивать медведей ради какого-то меха, — воспрянула леди Инквизитор. — Откуда такая симпатия к этим медвежьим мордам? — щегольнул Бык. — Вам придётся с этим смириться. Пожалуй, эти «медвежьи морды» единственные крупные звери, что не поддаются дурману. — Всё живое поддаётся дурману, — поднялся Солас. — Ты должно быть знаком с легендой о растраченных секретах Диртамена. Диртамен дал каждому из созданий по секрету на хранение. Однако птицы продали свои тайны за золото, лисы раскрыли секреты в обмен на крылья, зайцы прокричали свои тайны вершинам деревьев. Только медведи хранили дар Диртамена. Существуют рукописи, что излагают эту легенду иначе. Диртамен был мудрее любого из эванурисов. Оттого раскрытие его тайн порой стоило крови. Боги одурманили птиц, совратили лис и извели зайцев. Лишь медведей не коснулась отправленная нить бессмертных кукловодов. Солнце пало, даруя жизнь на небосводе своём Луне, что навсегда станет чужой для неё. Такой же чужой, как и рёв, поднимающий лагерь в ночи. Медвежий рёв. Медведица. Такая красивая. Даже в отправленном безумии, что толкает её скалить зубы с пеной у рта. С зелёным огнём в глазах. Бык уже заносит секиру над головой зверя, как слышится шёпот. — Иди ко мне, — шепчет Делайла, сиреной подзывая медведицу. И она идёт на зов. Медведица утихает. Мотает головой, словно не желая. Тяжко несёт своё тело. Рвёт землю под лапами. Мычит. Протяжно. Неутолимо. Печально. — Инквизитор! Медведица одурманена! Она убьёт Вас! — кричат голоса. Делайла слышит лишь мычание. Она покорно опускает голову и плечи. Чистые руки ладонями встречают медведицу. Обнаженное движение тела, зовущее к себе. Алая пыль, рождающаяся на кончиках пальцев. - Мы исцелимся, — тихо слетает с губ. Медведица преданно тянется головой к рукам. А яд рассеивается в глазах её. Они говорят, что ты опасен. Одичаешь однажды и загрызешь меня. Призрачное касание. Медведица закрывает глаза. Линии на ладонях заливаются чём-то напоминающим жизнь. А затем лишь теплые брызги. Кровь. Умерщвляющее звучание раскалывающейся кости. Стрела обнаженно прошла насквозь медвежьего черепа через висок, остриём сверкая при мертвом свете луны. Рухнувшая всесильная туша. Чей-то грязный вопль. Радостный. — А вы говорили меха не будет! Женские пальцы сжимают окровавленный мех, смачно вырывая из плоти стрелу. И загорается тело огнём. — Да истлеет тело твоё…— горько рождается молитва из уст Делайлы, что замолкнув, покидает лагерь. Всё дальше в лес. Где воздух чист. И слышен чей-то смех. Чужой. Ведь слышен только ей. В смиряющем женский плач молчании древесных крон. Дальше в лес. Рождается тихий лепет. Детский лепет. Медвежат. Живое чувство ломает её позвонки. А она рвётся на зов, покуда чувствует жизнь. Покуда чья-то рука не перехватывает её собственную. Стоит лишь обернуться. Солас. Мужчина сжимает её предплечья. Девичья кожа становится мягкой. Его пальцы настойчивей. — Возвращайся в лагерь, — зудит голос отступника. — Разве ты не слышишь? — отвечает она, слабо касаясь кистей его рук. — Не слышу. — Медвежата, Солас, — нежно поёт она. — Ты должно быть устала, dallen, — как никогда вязко тянет он. — Устала, понимаешь. — Мне нужно идти, — твердит Инквизитор, покусывая своими пальцами его тяжелеющие руки. — Ты такая же, как и Он, — скрежещут зубы отступника. — Да что ты… — Носишь его валласлин и не понимаешь. Конечно… Потому что ты такая же слепая! Да истлеет тело твоё. Секунда. Солас захлебывается в своей же пенящейся слюне от удара горячей руки. Странно смеётся, потирая лицо. — Я видел Диртамена, знаешь. Твоего божечка. В Тени. Видел, как он одаривал своей благодатью народ свой. Особенно женщин, — голос эльфа паром обволакивает ухо. — Но благодать не могла защитить народ от смерти, что шла от руки других… И он убивал их сам. Дабы избавить от страданий. Истинный отец своего народа. Из него получился бы прекрасный мясник. — Лжец… Да вознесется дух твой. И отчего-то Ужасный Волк проводит влажными пальцами по лицу её, заканчивая путь на подбородке, сжимая его: — Лжёшь лишь ты, неся валласлин на лице своём. — Если я лгу, то я буду нести эту ложь, как правду, что есть благо моё. Отступник отстранится. Она уже не видит его лица. Лишь невольно трясущиеся плечи. Неестественно содрогающиеся пальцы. А затем щелчок. Крохотная вспышка является на мгновение в мужской ладони. Ей кажется, что это лунный свет желает быть пойманным им. Но его руки всегда чисты, не так ли? — Ты такая же, как и он. Такая же смертная, — шепчет Солас, уходя, покуда она всё ещё чувствует влагу прикосновения на своём лице. Давняя печаль сковывает её сердце, когда она больше не слышит медвежьего зова. Лес молчит. И она глохнет, внимая пульсирующей крови, бьющей в висках. Да возвысишься ты над смертностью моей. Пойдёт дождь. Смывая грязь с лица её. Прося вернуться. Утро принесёт подношение. Разведчики уложат пред ней на новорожденной траве двух медвежат алых. С шеей обглоданной до кости. А она припадёт к земле и сама замычит. Потекут по лицу слезы. Слезы с кровью перемешанные. Стянет плащ с трясущихся плеч. Завернет тельца и поднимется с колен. Будет держать крепко сверток свой, покачиваясь. Убаюкивая. Поднимет глаза на людей, тихо шепчущих. Кто-то даже отвернётся от кровяных глаз её. Почему они смотрят? Уйдёт. Пропадёт, стерев след существа своего. Но молитва будет жить. Жить в цветках космеи алой, что расцветут на недалёкой иссохшей земле. Чьим-то глазам дано будет увидеть два венка близлежащих. Землю присыпанную. И встретит тебя покой вечный в покоях дома своего.***
На главную дорогу ступает она. Ступает и замирает при ржании лошади. Лошадь в седле. Без всадника. Мчится галопом, а следом демонический блеск волчьих глаз. Силуэты призраком проносятся мимо, уводя погоню в снежный лес. Чей-то возглас уводит Делайлу вверх по истоптанной следами дороге. Виден одиночный кровавый след. И по следам ран мчится она.***
Прости меня. — Прости меня, — безмолвно изображают женские губы, пока руки отступника совершают заклинание, дабы чистой была она. Поцелуй его завершается кровоподтёком на её губе и посиневшем кольцом на коже предплечья. Он уйдёт, прощаясь подрагивающими плечами. Вновь. — Ужасный Волк, говори же со мной! Разве можно любить свой народ так сильно, чтобы убивать ради него? Разве можно любить так сильно… Ты не можешь любить их всех! Никто не может! — Инквизитор, хватит… — раздраженно твердит стоящий перед ней. — Инквизитор? Как жаль, что я не Она, — скверно засмеялась Делайла, невольно падая на колени. Рука горела зелёным пламенем, выжигая набухнувшие пятна на коже. — Почему ты смеёшься? — Волк повис над ней, сдавливая женское запястье. — Потому что тебе никогда не понять ценность жизни. Ведь твоя жизнь вечна. А моя… — судорога сдавила горло, алой лентой стекая с губ, пока глаза ловили, как конечность чернела, осыпаясь каменной пылью. — Но правда лишь в том, что я не люблю, когда волки приходят не… Голова тяжело опускается, касаясь слипшимися волосами земли. Ей удаётся поймать себя на мысли, что свет покидает взор. И перед тем как тьма сомкнет веки, ей на мгновение покажется, что алое вновь вернулось. Но это лишь зелень травы, обрамлённая кровью. — Даже не верится, что Инквизиции больше нет, — пролепетала Морриган, мягко подступив к Вестнице, опирающейся здоровой рукой на перила балкона. — Будете молчать? Я понимаю. Но это не помешает вам выслушать меня, — ведьма по-доброму усмехнулась. — Я недооценивала вас. Я упивалась силой заложенной в источнике и тихо смеялась над Вами. Глупое долийское дитя, отвернувшееся от дарования самой Митал. Вот во что я верила. Теперь я презираю себя за эту веру. И прошу прощения у вас. Вы простите меня? Простите. Как бы вы ни пугали людей. Я все ещё помню ваши глаза обращённые к солнцу. Вы не представляете, каким было мое облегчение, когда я наконец-то увидела ваши зрачки. Кто-то говорит, что ваши глаза пустые. Но они лишь чистые. Не плачьте. Пожалуйста. Плакать нужно мне. Потому что они плачут в моей голове. Иногда затихают, как сейчас. Но… — - Морриган замолкла, прикрыв позолоченные глаза свои. — Последнее время источник меняет свою форму. Теряет сущность свою. И обретает нечто… Терзающее меня. — Значит ли это, что Фен’Харел завладел источником? — Да, — прошептала ведьма, нервно трогая шею руками, словно обрамлена цепями она. — Ваша свобода — дарование. Рукотворное, — пальцы человеческой женщины коснулись лба эльфы, омывая свою кожу памятью. — Лик чист, но не очищен. Почему Диртамен? — Некогда к Нему воспевали молитвы как к Верному Семье. А после родился Хранитель тайн. Валласлин — память о верности своей крови. — Но где же ваша сем… Простите, — холод колец настиг влажной скулы Делайлы. — Это верность и Ему. — Ему? — янтарь глаз чаровницы разгорелся. — Месяц тому назад… Голоса плакали, Инквизитор. — Я не понимаю… — Оплакивали. — Оплакивали? Постойте… — Лишь единожды голос воспел к Вам. И замолк. На опушке уже появились первые бутончики. Белые, — Морриган ладонью удалось поймать слёзы не принадлежавшие ей, как рука Инквизитора соскользнула с перил, позволяя телу ломко согнуться, грудью припав к холоду камня. — Я надеюсь, память о верности не умрет. Ибо Ужасный Волк придёт за Вами. Чтобы забрать всё. Изумрудные земли окропятся плачем небесным, слезно омывая Храм Диртамена. И элувиан в нем будет расколот надвое, осколками поникший во тьме. Чей-то кровью грязно вымазанные фрески Хранителя Тайн. Весь храм словно израненный. Будто чей-то нательный шрам. Ей больно будет стоять под его сводами. Выстоит. Рубиновое сердце позовёт её. Дубовая трость возляжет в руке живой. Алый свет согреет ладонь. К элувиану вернётся вновь. Вознесет цветы рвано сорванные пред пустующим зеркалом. Космеи алые. — Я слышала, что по ту сторону есть покой. Оцарапает ладонь сколом. Оставит кровавый след свой. Представляя, что алое вновь рождается в её руках. Заплачет. Приложится лбом. А затем уйдёт. За спиной сквозь стену разрушенную прольётся солнца свет. Вскинет голову. И поймёт. Солнце остыло.***
Небо светлеет. Но небесное светило ещё не взошло. Волчья песнь всё ближе. Делайла перебирает ногами под этот лязг. Близко. Волки поют о чьей-то смерти, клацая зубами. Кости её поют о слабости, сминая плоть. Магия рождается в посохе, приветствуя алым свечением. Даже если это её последнее заклинание. — Дай спасти ещё одного. На опушке загорается призрачная вспышка. Волки скулят. Бегут. Бегут, неся на тушах своих огонь белый. Слышится запах тления. Человеческий след обрывается, поглощенный поступью зверя. Алое предательски разгорается над её головой. Далекий взмах крыльев. Делайла поддаётся вперёд. И видит. Смертоносная сталь меча кромсает оскалившийся череп, лишь на миг поцелованного первым лучом солнца. Окровавленный меч ложится на снег, соскальзывая с рук хозяина. Сгорбившийся мужской силуэт встречает её, повёрнутый спиной к алому. Мужчина рвано дышит, стянутый темным плащом. Хлопья кружатся, словно танец душ некогда живых. Кружится и падает, как падает её взгляд на землю. Цветки, покоящиеся в потёртой бумаге, присыпанные снегом. Подле ног её. Делайла прикладывает голову к рукояти посоха, умоляюще шепча заклинание. Дабы свет алый погас. Дабы глаза не обманывали её. Дабы увидеть цветки космеи. Алой. — Вы не ранены? — воспел голос к ней. Мужчина двигается в её сторону, крепче натягивая капюшон. Прячет лицо свое, кутаясь в ткань. Ступает медленно, не поднимая высоко головы. Не разгибая спины. Обхватывая себя правой рукой. И она чувствует себя ничтожно слабой с каждым чужим шагом.***
— В наших краях весь год цветут белые цветки. Космея. Бывают и красные, что цветут лишь на закате лета и в самом начале весны, — звучал голос Хранительницы, вплетая в косички маленькой Делайлы белые лепестки. — Белые — течение самой жизни. А красные… рождение и смерть в одном бутоне.***
Движение прекращается. Чужак равняется напротив неё. Сгибается, потянувшись рукой. За цветами. Словно и нет живой её. В рождении солнца кровоточит рана его. Под ребром последним. Руки сильные невольно сотрясаются. Ладони широкие. Кровью распятые. С линиями разветвляющимися. Ведущими к ней. Пальцы почти касаются цветков, как тело падает на колени. В бессилии. Посох рухнет на снег. Она, совершенно немая, протягивает руки ему. Он протягивает свою. Не глядя. Касается левого плеча её. Неправильно. Не найдя предплечья. Алым разгорается рубин на снегу. В багровом блеске сжимается мужская рука. И она встречает это объятие рук. Мужчина возвышается над женщиной. Отпуская её. Пряча лицо своё. Но желая вновь найти её. Спешно. Стягивает ткань с девичьей макушки. Путается в мехе платка. Тревожатся пальцы. Тревожатся, покуда не находят покой. Найдя. Её покорный лик. Тело девичье из белого камня. Что кровит. Алая лента некогда вырисовала губы. Внимая румянцу целовать щеки. Моля болезнь отступить. Подарить время. Чтобы не видеть, как косы беспамятно расплетутся. Не заметить, как упадет на землю локон холодной стали, теряя блеск в каминном огне. Не знать, что хрустальный сосуд наполняется кровью не от боли. А от отчаяния. Не понимать, что смерть любит прекрасное. Она — чьё-то прекрасное. Не помнить, что цветки уже давно не цветут. Ей следует бояться чужака. Чужака, делающему шаг назад. Ухмыляющемуся в тени. Стягивающему плащ. Являющему себя. Бойся же! Но она всё ещё помнит. Цветение степной зелени в глазах. Погибающую улыбку. Но обещающую остаться в живых. Посмертно. Диртамен. Его покорённый лик. Любовно опалённый солнцем. Солнцем, нашедшим отклик в пшеничных кольцах волос. Солнцем, что желает отвернуться. От глаз, хранящих в себе лес. Иссыхающий. Где последняя зелень просит о капле воды. Не спастись. А расплакаться. Пред ней. Тихо радующейся своим же слезам. Утирающей розовеющие щеки. Прощающей морщинки на неясном лице его. Таком юном лице, браво приветствующем течение долгой жизни. И жизнь дарует мгновение. Мгновение, когда мужская ладонь касается женского лба, пальцами заплетаясь в рванном шелке волос её. Его прикосновение подобно посланнику давней скорби. Скорби, неумолимо целующей щеки стекающим хрусталем. Покуда его дрожащие пальцы целуют её лицо. А она тянется к нему, ресницами лаская такую тёплую ладонь. Как тянется к нему само солнце, забываясь в его улыбке. Непонятой ею улыбке. Кающейся. — Прости меня, — почти шепчет Диртамен, мягко смеясь. Отчего-то улыбается и Делайла. Трясущимся телом поддаваясь вперёд. Опущенной головой останавливая движение на его груди. Внимая алым цветкам на снегу. Объятиям Хранителя тайн. Кто хранит Её. Как хранит дубовое ложе рубин пылающий. Жуткий вопль. Волчий. Грохочет, криком сбегаясь со всех сторон. Воспевая к друг другу. Призывая старого друга. — Пора возвращаться домой, Делайла, — мужской голос тонет в женском имени. Свет выжигает ладони божества. Белым покрывая одеяния. Задевая слабеющую. И стекленеет кожа её. Иссыхая некогда синими веточками на запястьях. Искрами целуя вишневые губы. Открывая глаза. Лишь теперь она видит. Пеленой затянуто левое око Диртамена. Делайла возносит руку к мужскому лицу. Покуда линии сходят с ладоней. Последнее, что предстало её взору в этом ослепляющем свете… Великодушное. Сияющее. Любящее. Солнце. *Ma'vhenan Delaila — мое сердце Делайла **dirth- тайна ***dallen — дитя