всё

последний день отпечатается на белёсом фарфоре бархатным поцелуем. ты любишь кофе без сахара и красишь губы безобразно алым. зловонные струпья россыпью расползутся под одеялом, и тело, присутствующее в личном пространстве, обезличенное животной страстью, радостно зацветёт, как куст сирени в мае. какая жалость, что сейчас октябрь. где-то за городом запоёт горн, и в ужасе крика тошнотворной мелодии ты не услышишь шёпот штопаных швов и звенящую панихиду горного хрусталя. я — стекло, и я — сталь. меня нелегко сломать, но, рассыпаясь снова и снова битой крошкой, втаптываясь в рельеф тяжёлых подошв твоих, я превращаюсь в грязь подножную и уезжаю тяжестью многотонной. куда ни пойдёшь — я с тобой, я с тобой пойду. в этом весь я, и правда в том, что весь яд — в тебе. но даже под звуки горна в последний день на планете земля ты, допивая кофе, бросишь змеиный, кокетливый взгляд гирей на одеяло, зная: под ним разлагается труп. помнишь, как все меня звали? сам я не помню, мой друг.