***
К выжженному пятну на пустоши снова свозили дрова. Колыбель унесли, Элеонора тоже ушла, напоследок послав Ардерику благодарный взгляд. Слуги прибирались на столах, готовясь к поминальному пиру. — Что за дикий край, рассветные силы! — качал головой Ривелен, пряча указ в папку. — Это же не люди, это какие-то дикари! Ардерик, идите за мной. В его покоях громоздились друг на друга запертые сундуки, увязанные тюки — как и у Ардерика с Вереном. Только сундуки были с тонкой резьбой и позолотой на коронованном гербе. Ривелен, хмурясь, прошёл за стол, но не сел — навис над ним, упёршись в полированное дерево. — Вы собрались в дорогу? — Я не поеду. Далеко на юге рушился дом из красного камня, увитый хмелем и вьюнком. Но уехать и бросить Элеонору Ардерик не мог. Не мог — и всё. — Я рад, — хмуро кивнул Ривелен. — Чем больше верных людей будет вокруг Элеоноры, тем лучше. — Уставился на стол, скривился и ударил ладонью: — Ну и как прикажете отчитываться? Две смерти подряд! Кто поверит в случайность? Сговорились они, что ли?! — Так и пишите: пример маркграфа вдохновил Эслинга сделать хоть что-то полезное, — усмехнулся Ардерик. Рядом с канцлером он чувствовал себя больше северянином, чем уроженцем юга. Глядя на разряженных латников, всю войну отсидевшихся в тепле, не верилось, что когда-то он сам мечтал о столичном блеске. К троллям столицу и весь юг! Если бы не дом. Арну, старшему из братьев, осталось года три до совершеннолетия. В общем, достаточно, чтобы укрепить власть Элеоноры и вернуться. — Я напишу родным, — сказал Ардерик. — Отправьте с дороги за мой счёт. Дайте перо и бумагу! — Напишите, — со странной улыбкой согласился Ривелен. — Ах да, совсем забыл. Они тоже вам писали. Вот, — он достал из ларца свиток, на котором Ардерик узнал отцовскую печать. — Перечитывайте долгими зимними вечерами, если вдруг пожалеете о своём решении. Восковой герб легко сломался под пальцами. Глядя на неровные строки, Ардерик почти видел, как отец обстоятельно очинивает перо, обмакивает в чернила, расписывает на особом клочке и только после этого пишет, шевеля губами. «Откажись от своей части имения… Господин Виллард так добр к нам… Оказал честь… Изволил предложить выкуп…» В глазах потемнело. Ардерик стиснул зубы, зажмурился, но буквы словно отпечатались под веками. Ривелен усмехнулся и заговорил — медленно, размеренно: — Ваше дело было решено в тот день, когда Фредрик Виллард-старший присоединил ваше имение к своему. Одной тьме ведомо, на что вы надеялись. Вы нежеланный гость на юге, неужели до сих пор не поняли? Хотите, чтобы родственники вас увидели — возвращайтесь. Только не надейтесь увидеть их сами. Ардерик заставил себя открыть глаза и выговорить как можно спокойнее: — Кому я нужен? С Виллардами мне не тягаться. Я ранен, я развалина. Мне едва не отняли руку. — Однако язык вам не укоротили. А следовало бы! Кто угоден короне, тех на Север не посылают. Право, поражаюсь вашей недогадливости. — Почему не сказали раньше? Почему сразу не отдали письмо? — А вы бы смирились и остались? Вы свою роль сыграли. Делать больше нечего, чем заступаться ещё и за вас! Пальцы не гнулись, когда Ардерик заставил себе аккуратно сложить письмо. На обратной стороне была приписка от матери. Её он прочтёт позже. Внутри будто рвалось на части; хотелось перевернуть стол, изорвать гербовую бумагу, на которой Ривелен что-то уже непринуждённо писал. А ведь Оллард предупреждал, что от столицы можно ожидать чего угодно. И, очевидно, именно об этом обмане говорил в Бор-Линге. Знал и не предупредил… Впрочем, злиться на маркграфа было не за что. — Остыли? Идёмте к Элеоноре, — буркнул Ривелен. Оттиснул печати и положил в папку едва просохшую бумагу. — Не оставлять же вас простым сотником… Рассветные силы, что за балаган! Элеонора ждала в гостиной, спокойная, торжественная. Там же стояли Дугальд, военачальники из Северного Предела и других областей. У Ардерика перед глазами прыгали строчки отцовского письма, он бы пропустил мимо ушей указ, который зачитывал Ривелен, если бы не услышал собственное имя. — За мужество и отвагу, за преданность и верность пожаловать баронский титул и земли от северных отрогов до берега Ледяного моря с правом собирать налоги за вычетом ежегодной выплаты в казну Эслинге… — Мои поздравления, барон. — Дочитав, Ривелен коротко кивнул Ардерику и вышел. За ним потянулись остальные. Более подходящего завершения этого дня трудно было представить. — Людям объявим позже, — сказала Элеонора. — Завтра уедет Ривелен, потом неделю будет траур по Тенрику… Ох, Рик! Я боялась, ты откажешься и уедешь! — Откажусь? «Не связывайся со знатью», — твердил Ардерик себе и Верену так часто, что впору было рисовать на гербе вместо девиза. Он отвернулся, зашагал по комнате. Остановился перед зеркалом, пригладил волосы и расхохотался: — Барон Ардерик, сожри меня тьма! Докатился! Что ему делать с титулом? Ему, умеющему только воевать? Ардерик задержал взгляд на мече, отныне висевшем на правом бедре. Из него даже воин теперь никудышный. Элеонора подошла сзади, положила руку на здоровое плечо: — Ты возьмёшь Бор-Линге и окрестные земли. Мы выстроим там свои солеварни и рыболовные хозяйства. А потом и корабельные верфи. И заставим всю Империю говорить о нас. — Дугальд не удавится от злости? Послушать его, так они торгуют солью с начала времён. — Поэтому я и сделала Лиам вольным городом. Сегодня утром. Дугальд ёрничал и ломался, но в итоге согласился, что самому собирать налоги — не так и плохо. Они больше выручат за корабли, которые построят для нас, и от разведки заморских земель. — И потому он поддержал тебя сегодня. — Да. Я предвидела, что Тенрик что-нибудь выкинет. Правда, такого я не ждала. Она вздрогнула, обняла себя, будто мёрзла. Ардерик не сдержался — сперва коснулся её локтей, затем привлёк к себе, обнял. Элеонора не отстранилась. Уткнулась ему в плечо, и Ардерик в очередной раз изумился, как быстро она превращается из сильной и прекрасной королевы в ту, кого хочется беречь и защищать. — Я думал, не нужен тебе без меча. — Не глупи. Ты мой меч, мой щит. Всегда им будешь. — Подняла голову, улыбнулась устало. — Ардерик Щит Севера. Звучит лучше, чем Медвежья Шкура, а? Он осторожно коснулся её щеки, проследил овал лица до подбородка: — Плевать на имя. Ты же помнишь, что вышила на моём знамени? Другим я не стану, и ни имя, ни титул не изменят этого. Желание вдруг стянуло бёдра тугим узлом, будто под прошлогодней листвой пробудился клубок змей. Ардерик вздрогнул и отстранился. За окном темнело, и не терпелось, чтобы скорее настал завтрашний день. Уедет Ривелен со своей толпой, потом разъедутся по домам местные, и они с Элеонорой останутся вдвоём. Вчетвером, мысленно поправился он, бросив взгляд на дверь спальни. — Значит, Бор-Линге, — повторил он. — Я ни шиша не секу в стройке, солеварнях и кораблях, но ради тебя — разберусь. — Ты построил укрепления, построишь и солеварни, — твёрдо ответила Элеонора. — Возьми помощника. Хоть Грету. Она умница, управлялась с замком, пока я недомогала. Быстро считает, красиво пишет и отличная хозяйка. О Грете он и забыл. Равно как и о том, что, оставшись при Элеоноре, непременно придётся жениться — на ком угодно, лишь бы не было сплетен. Хоть бы близнецы пошли лицом в Элеонору! Ардерик нахмурился, отошёл к столу, заваленному бумагами. Рассеянно отметил, что стол был другой, раза в полтора больше прежнего: Элеонора готовилась усердно вникать в дела. — Кстати, Грета вбила себе в голову, что ты возьмёшь её на юг, — заметила Элеонора, глядя в сторону. — Не знаю, что и сказать ей теперь. Три шага до окна, три обратно, и Ардерик, отодвинув указ, выхватил из кипы бумаг карту. — С девчонкой я поговорю сам. Сейчас покажи, где хочешь строить солеварни и сколько. Пока Ривелен отходит от здешних нравов, я могу вытрясти из него ещё денег и людей. Дрова для костра будут таскать ещё часа два, мы успеем обсудить самое главное. Они утрутся, эти южные хлыщи. Все до единого. Титул даст власть, чтобы рано или поздно поквитаться с Виллардами и прочими проходимцами. Ардерик всю зиму просидит над книгами, но разберётся, что к чему. Он поднял взгляд на Элеонору и поймал её улыбку, одновременно понимающую и торжествующую.***
Грета влетела в покои, встрёпанная, раскрасневшаяся. — Вы обещали, что мы уедем! — Госпожа, — раздельно проговорила Элеонора. Костёр Тенрика догорел полчаса назад, они только вернулись с пустоши. Ардерик заглянул в укрепления, чтобы отдать какие-то срочные распоряжения. Элеонора велела принести из покоев Тенрика старые отчёты и записи по хозяйству, собираясь если не просмотреть их, то хоть разложить по ящикам нового стола. Но, похоже, и это придётся отложить. — Вы обещали… госпожа! Земли, виноградники! — Обещала. Но Ардерик изменил планы. Теперь его земли здесь. У тебя всё? Грета вцепилась в спинку стула. Глаза блестели, будто она готова была заплакать. Элеонора смотрела на неё и видела себя — юную, честолюбивую, уверенную, что стоит только потребовать, и весь мир склонится перед ней. — Ты решила, что стоит пожелать, и тебе на голову возложат корону? — Элеонора говорила не столько с Гретой, сколько с собой. — Решила, что можно сыграть с жизнью в тавлут и выиграть? Попробуй! Потрать, как я, долгие девять лет, отдай свою молодость, доверься и обманись! Набей шишек, съешь мешок соли, сожги надежды на погребальном костре! Тогда, может быть, получишь желанное. И приготовься потратить остаток жизни, чтобы его удержать. Записи Тенрика лежали на столе, будто насмехаясь. С ним умерло самое ценное — чутьё, когда сеять и убирать, когда крыть и стричь скот. Что делать Элеоноре, если зима будет суровой и посевы помёрзнут? А если лето выдастся холодным и всё сгниёт на корню? Если клятые овцы заболеют? Элеонора на миг прикрыла глаза. Как глупо получить Север, чтобы потерять его! Нет, она справится. Они с Ардериком справятся с чем угодно. — Дам один совет, — вернулась она к Грете. — Если захочешь сыграть с жизнью в тавлут, не забудь, что на её доске фигуры ведут себя, как им вздумается. Та, на которой построишь всю партию, подведёт тебя в самый неподходящий день. А спиши какую со счетов, и она встанет на твою защиту. — Вы знали, что он останется, — выговорила Грета. — Он всегда любил только вас! — Тебе-то что? Ты его тоже не любишь. Послушай, я тебя не принуждаю и не держу. Хочешь — уезжай с войском, вернись ко двору и начни всё с начала. Или всё же попытайся пригодиться нашему новому барону. Будешь умна — станешь соляной баронессой, будешь купаться в золоте, и столичные дамы будут завидовать твоему богатству и жизни на лоне природы. Селиться в Бор-Линге ты не обязана. Можете построить дом в отрогах, недалеко от Эслинге, там теплее и проще жить… И ещё одно. Не решай ничего в одиночку. Советуйся с умными людьми. Не повторяй моих ошибок. Дверь распахнулась — явился Ривелен. Элеонора встревоженно подняла голову. — Ардерик?.. — Пришёл и разбирает кое-какие бумаги, — буркнул Ривелен. — Я решил зайти к вам. — Грета, прикажи принести барону Ардерику вина с бодрящими травами, — велела Элеонора. Встретилась с Гретой взглядом и прочла на её лице решимость. Грета выбрала Север и власть — как и сама Элеонора девять лет назад. Из спальни послышался детский плач, следом голоса нянек. Элеонора довольно потянулась, вспомнив утренний разговор. Оллард всё же унёс их тайну в могилу. Вспыхнуло чувство вины перед Риком, но погасло, стоило вспомнить его взгляд. В нём плескалась не любовь, а честолюбие — то же, что привело и удержало здесь Элеонору. Она улыбнулась Ривелену, усевшемуся напротив. — Буду честен. Я оставляю вас с тревожным сердцем. По приезде я видел перед собой сильную и уверенную правительницу. Сейчас передо мной растерянная, испуганная женщина. — За каждой правительницей стоит растерянная женщина, — пожала плечами Элеонора. — Вам ли не знать? Не тревожьтесь. Маркграфский титул — тяжёлая ноша, но меня учили её нести. Долгий и бессодержательный разговор закончился, и снова раздался стук. Служанка едва приотворила дверь, чтобы не выстудить покои: — Госпожа, прибыли последние обозы с зерном. Куда нести — под башню Шейна или графскую? — Зерно хранится под южными башнями, — терпеливо объяснила Элеонора. — Туда и отнесите. Занятная предстоит зима — в окружении мёртвых имён, навек вписанных в историю замка. Элеонора с усмешкой оглядела своё новое место. Стол, за которым работал Оллард, записи Тенрика, чернильница из черепа Шейна… Мужчины хранили знамёна побеждённых, но её трофеи не хуже. Она удержит власть. И Ардерик ей поможет.***
Верен вернулся в укрепления вместе с Риком и первым делом заглянул к себе. Бригитта не пошла без него на праздник, и следовало рассказать ей новости. Едва он пересказал, что увидел с кургана и что слышал с чужих слов, из-за перегородки послышались мерные удары, будто нож втыкали в стену или стол. Так и было — Ардерик сидел на полу и медленно опускал лезвие на исписанные листы бумаги. Рядом валялся открытый ларец — тот, куда Рик клал письмо, написанное в дни осады. Верен кинулся к нему — изрежет же, а потом будет жалеть! — На, читай! — Рик отпихнул обрезки, стукнул затылком в стену и прикрыл глаза. Составить куски не получалось, но удалось разобрать достаточно. Рик клялся отстоять родовое имение любой ценой, если выживет. Писал, что не держался бы за жизнь, если бы его смерть решила дело. И много чего ещё, что Верен постеснялся читать, столько там было жарких, искренних клятв. Второе, целое письмо лежало обратной стороной. Верен не сразу разобрался, что читает приписку, а когда дочитал, начинать сначала было лишним. «Рик, милый, послушай отца. Твоя честь не пострадает; мы скажем всем, что ты нашёл своё счастье на Севере. Больше всего на свете я хочу увидеть тебя и обнять. Но лучше не видеть тебя вовсе, чем в погребальных пеленах». Сестёр у Ардерика не было, значит, писала мать. Верен осторожно сложил письмо и положил в ларец. Письма из дома надо беречь. — Прибери здесь. — Ардерик тяжело поднялся, поморщился, опёршись по привычке на правую руку. — Вернусь утром. Выше нос, Верен! Мы им ещё покажем. — Я тогда тоже приду, как рассветёт. — Даже не думай! Ты сегодня даже с другом напиться не успел. А вчера первую брачную ночь провёл, готовясь к бою, не забыл? Вот иди и отрабатывай. Верен вышел придержать Рику лошадь и не сразу вернулся домой. На пустошь ложился туман, и белёсые клочья сливались в призрачных всадников. Поболтал с Такко, называется — тот столько плёл о Дикой Охоте, теперь самому мерещится. Ничего, в столице Такко отпустит, а весной он, быть может, приедет в Лиам строить корабли. Хорошо бы приехал. В любом случае, он обещал писать. Их дружба чего только не пережила. Переживёт и разлуку. Казалось, с приезда на Север прошёл не год, а целая жизнь. Впереди была целая зима на то, чтобы хорошенько обдумать всё, что случилось. Все были по-своему правы. Барон, не желавший воевать даже ради мести. Шейн, ненавидевший Империю, что привыкла воевать чужими руками. И по-своему прав был Оллард, вовсе вышедший из игры, как только исполнил свой долг. Верен повернулся к туману спиной. Время залечит раны, исправит ошибки. Впереди светилось окно дома, из трубы валил дым, заставляя шагать быстрее — к ночи на улице ощутимо холодало. Укрепления жили привычной жизнью: ворчали собаки, фыркали лошади, укладываясь в денниках. И Север принадлежал Империи до самого Ледяного моря.