I will be the one that's gonna find you I will be the one that's gonna guide you My love is a burning, consuming fire No, you'll never be alone When darkness comes I'll light the night with stars Hear my whispers in the dark
Безумие начинается не сразу, кто бы и что ни говорил про это. Безумие начинается не по щелчку пальцев, свет гаснет не в одно мгновенье. Это понятно каждому дураку, который пережил это, который до последнего пытался оставаться в мире, все еще цепляющемся за что-то нормальное. И Трой это помнит. Когда идет по пустыне, чертовой раскаленной пустыне, не чувствуя уже ничего, кроме голода и жажды. Ничего, кроме палящего солнца, слепящего иссушенные глаза, и потрескавшиеся в кровь губы. Он говорит себе:«Я не сдохну здесь.» Говорит себе: «Я не вернусь туда, где меня не ждут.» Говорит себе: «Ники, черт возьми, попытайся выжить без меня, придурок.» Пистолет он не убирает. В нем одна пуля, и она, блять, не для него. Не для того, чтобы пустить в голову и закончить все это, так ничего и не сказав своим существованием. Она для этой сумасшедшей суки, если они встретятся еще раз. Если. Он слишком сильно надеется, что этот день никогда не наступит. И слишком сильно мечтает, чтобы он когда-нибудь настал. Чтобы, улыбнувшись ей в последний раз, выстрелить в голову этой мрази, отобравшей у него все. Дом. Семью. Ника. Надеюсь, что ты жив, потому что, если нет, я не смогу сказать тебе… Блять, Ники, будь, пожалуйста, жив. Через два дня без воды горло дерет так, будто в него засыпали стакан раскаленного, колющего песка, разодрали изнутри. Через три дня он уже не думает ни о чем. Не думает, как отомстить Мэдисон, не думает о том, что случилось с Ником после его выходки. Потому что думать не получается ни о чем, кроме как о том, чтобы переставлять ноги. Идти вперед, не оглядываясь, потому что однажды… Да блять, какая разница, что будет однажды? Плевать на глупые мысли о мести. Плевать. У него все равно ничего бы не вышло на ранчо семьи. Ничего не получилось бы исправить, ничего не получилось бы создать. Глупый размазня-брат, кажется, ненавидит его теперь еще больше, чем обычно, если позволил вышвырнуть его из собственного дома. Мэдисон, возомнившая себя лидером, сделала все, чтобы уничтожить то, ради чего он существовал, впустив чужаков, не спрашивая ничьего мнения. Ники… «Я не хочу умирать!» Глупый мальчишка, все мы умрем рано или поздно. И Трой понимает, что с ним-то уж точно рано, чем поздно. Слишком рано. Он все еще помнит его улыбку, помнит страх на его лице. Ненависть. Черт, сильный, глупый мальчишка, не понимающий ничего. Или же понимающий слишком много, а потому сломанный. Трой отчаянно хочет сейчас быть рядом с ним. И отчаянно хочет никогда его больше не видеть, чтобы не ломать еще больше; не видеть, как взгляд Ника становится таким же безумным и отчаянным, как и его собственный. Когда он добредает до заброшенного пограничного пункта, сил не остается совершенно. Даже на то, чтобы проверить окрестность, на то, чтобы осмотреться по сторонам. Он находит полупустую бутылку воды, выпивает ее залпом, тут же понимая, что не нужно было этого делать. Желудок скручивает болезненным спазмом, его выворачивает почти сразу, в горле отвратительно жжет от кислоты и желчи. Но становится легче. В будке охраны он находит еще пару таких же полупустых бутылок, на этот раз пьет маленькими глотками, постепенно. Сознание проясняется, хоть и не слишком быстро. По крайней мере, уже не хочется сдохнуть. По крайней мере, перед глазами пропадает темнота. Повязка на руке насквозь пропитана кровью, но это совсем не кажется проблемой. Не казалось проблемой до того момента, пока он не почувствовал давящую, невыносимую боль. Сознание начинает возвращаться, а вместе с ним и ощущения, которые до этого были скрыты за чувством жажды и усталости. Он разматывает окровавленную ткань, промывает сквозную рану водой, понимает, что не может пошевелить мизинцем и безымянным пальцем. Кажется, сухожилия перебиты и уже не восстановятся. Досадно. Он вспоминает, как закрывал Ника от ножа, позволив пробить свою ладонь насквозь. Тогда боли не было. Только в глазах Ника, перепуганных, охуевающих от происходящего вокруг. Её не было, потому что нож вошел в его руку, а не в грудь Ники. Потому что если бы это случилось — было бы больно. Куда больнее, чем сейчас, когда загноившаяся рана отвратительно пульсирует и не даёт покоя. Он понимает, что ему нужны лекарства. Хотя бы спирт, чтобы продезинфицировать рану. Хоть что-то, чтобы оставаться в сознании и не сдохнуть от заражения крови. Усталость давит на плечи, хочется опуститься на пол и уснуть ненадолго, но он перерывает весь пограничный пункт сверху донизу, обыскивает каждую машину, убивает мертвецов, встречающихся ему, игнорируя боль в левой руке. Ему нужно найти хоть что-то. Нужно выжить. Потому что пистолет с одной пулей все еще при нем. Потому что он не зря прошел этот путь. Он обшаривает все полки, все шкафы, пока не находит запылившуюся аптечку в, кажется, комнате отдыха. В помещении воняет пылью и мертвечиной, потому что пара трупов бродит из угла в угол. Трой, пытаясь шуметь как можно меньше, проламывает ножом их прогнившие черепа. Здесь душно и грязно, но можно забаррикадировать дверь, а на окнах решетки снаружи — относительно безопасно. В аптечке дезинфицирующие салфетки — и они сгодятся — пузырек с антибиотиками, стерильные бинты и упаковка пластырей. В ящике стола, который он придвигает к двери — блять, как же ему везет — полупустая бутылка виски. Кажется, мертвецы пришли сюда слишком быстро, а людей к границе подходило слишком мало после начала всего этого ада. Он выливает на руку щедрую порцию виски, морщится от боли, но терпит. Нельзя шуметь, иначе потом есть шанс не выбраться живым. Вытирает руку салфетками, забинтовывает. Проглатывает две таблетки пенициллина. И понимает, что отключается. Позволяет себе слабость — упасть со стоном на пыльный диван, понимая, что тот слишком мал, чтобы устроиться на нем удобно, но сейчас это кажется лучшим вариантом. Позволяет себе забыться в беспокойном сне на несколько часов. Или чуть больше, чем на несколько, потому что, когда он просыпается, за окном рассветное солнце, а засыпал он еще днем. Боль в руке уже не кажется такой сильной. Он складывает в рюкзак остатки воды — нашел еще одну нетронутую бутылку в этой комнате — виски и аптечку. Проглатывает две таблетки антибиотика, перевязывает рану на руке, которая гноится уже чуть меньше. Сейчас важно найти машину и ехать куда-нибудь подальше отсюда, к городам, где можно найти еду — здесь он нашел лишь пару растаявших шоколадных батончиков, хватит, чтобы пока не мучиться от невыносимого голода, но не хватит, чтобы поддерживать силы. Простой план. Найти машину. Найти еду и укрытие. Не сдохнуть. Просто. Бывало намного хуже.***
— Малыш Дуайти, притормози-ка у той закусочной. Ниган сегодня в хорошем настроении, и Дуайт, сидящий за рулем сбоку от него, надеется, что таким оно и останется — слишком уж не хочется смотреть на то, как этот чокнутый псих — черт, как же хочется сказать ему это в лицо — раскрошит чей-нибудь череп, ссылаясь на то, что Люсиль снова голодна. На самом деле, Дуайт заебался. От всего дерьма, что творится вокруг, от нечастых разговоров с Шерри в курилке, деля одну сигарету на двоих, от постоянного страха. Он косится на Нигана, больше всего в этот момент желая отправить ублюдка на тот свет его собственной любимой битой, но вместо этого покорно говорит: — Конечно, босс. Тормозит у той самой закусочной, о которой говорил Ниган, понимая, что его так заинтересовало. За ветвями деревьев спрятан потрепанный Ниссан, дверь закусочной чуть приоткрыта. Ниган не показывает вида, но Дуайт слишком хорошо его знает: он не любит, когда на его территории появляются чужаки. Не любит, когда пытаются забрать что-то, что принадлежит ему. А в окрестностях этого места ему принадлежит все. Ниган выходит из машины, размахивая битой. Дуайт выходит вслед за ним, стараясь держаться чуть поодаль. У Нигана никогда нет с собой пистолета, и, на самом деле, Дуайт просто надеется, что когда-нибудь этого мудака пристрелят, он скажет, что это был несчастный случай, и весь этот кошмар закончится. Или нет. На самом деле, он слишком хорошо осознает — без Нигана станет еще хуже. Потому что все его цепные псы сорвутся с поводка, стараясь отхватить себе кусок построенной империи. Ниган — это порядок, последовательность и педантичность. На самом деле, Дуайту очень сложно признать тот факт, что людям с ним лучше. С его средневековыми жестокими правилами, со страхом сделать что-то не так. У них есть цель, и они все работают над ее достижением, продвигают это колесо обратно в сторону цивилизации. Хоть какой-нибудь. Хоть и пропитанной тиранией. Ниган дает им смысл, дает им жизнь, к которой они привыкли. Со своими правилам и распорядкам, становясь для них новым лидером. Наверное, даже новым богом. Дуайт прекрасно понимает, что если его не станет, не станет и шанса этих людей на дальнейшую жизнь. Псы привыкли сидеть на цепи и слушаться хозяина, а Ниган был единственным, кто согласился взять в руки цепи от их ошейников. Дуайт понимает его по взгляду, когда он кивает на спрятанную машину. В ней ничего, что имело бы ценность: бензобак почти на нуле, новой канистры, кажется, нет. На руле следы крови и, кажется, царапины от ногтей. Кто бы это ни был, ему было больно. Невыносимо больно. На приборной панели — пустые консервные банки и пластиковые бутылки. Дуайт возвращается к Нигану, отрицательно мотает головой, показывая, что ничего не нашел. Ниган улыбается. Той жуткой улыбкой, не предвещающей ничего хорошего. Он размахивает битой, она свистит в воздухе, и Дуайт сжимает кулаки от этого отвратительного звука. Потом, будто передумав, он закидывает биту на плечо и, чуть посвистывая, идет к двери закусочной. От этого свиста у Дуайта сводит зубы, но он молчит, идет следом, понимая, насколько он жалок. Один из этих самых цепных псов, которых Ниган слишком крепко держит за яйца. — Дорогуша, я знаю, что ты здесь, — голос у него холодный, надменный. Сейчас Дуайт научился различать это. Раньше этот голос казался ему каким-то даже отеческим. Такой изящный обман — Ниган не заботился никогда и ни о ком. Всего лишь приручал людей к себе, выглядел так, как нужно, говорил то, что нужно. Запугивал. Подбадривал. Но в конечном итоге все оставались у его ног, потому что только он мог слишком наглядно продемонстрировать, что случается с теми, кто не пожелает этого. Он открывает дверь, толкая ее в сторону подошвой тяжелого ботинка, всматривается в темноту, насвистывает только ему известную мелодию. Это жутко, это давит на психику так, что хочется опуститься перед ним на колени и скулить, как подбитая псина. Потому что Ниган выдрессировал их всех подчиняться, вылизывать языком его ботинки, если понадобится. Дуайт сжимает кулаки. Все еще надеется, что из темноты послышится выстрел. И зацепит либо Нигана, либо его. В любом из исходов, этот постапокалиптичный ад закончится. — Выходи, я слышу твое дыхание, — Ниган снимает биту с плеча, делает пару шагов внутрь, в затхлость и темноту, — Лучше выходи сразу, мы не кусаемся. Какая неприкрытая ложь. Дуайт собственными глазами видел — когда они только создавали Святилище, когда никто еще не знал, кто такой Ниган — как он вцепился в шею совсем молодому парнишке, разрывая артерию зубами. Потому что Ниган не носит при себе пистолет. И обходится тем, что есть, даже если это настолько отвратительно, что кровь стекает по подбородку. Дуайта передергивает от этого образа в голове. — Ты не найдешь здесь ничего ценного. Все, что было здесь, уже принадлежит нам. И может принадлежать и тебе тоже. Эй, парень, я ведь слышу, что ты прячешься за барной стойкой. А вот теперь в его голосе нотки раздражения. И это ничего хорошего уж точно не предвещает. Потому что когда Ниган злится — когда кто-то его злит — этот кто-то умирает не самой приятной смертью. Теперь Дуайт тоже слышит. Тяжелое дыхание за стойкой. Слишком тяжелое для кого-то, кто решил спрятаться и не высовываться. Он вспоминает кровь и царапины на руле. Все складывается в единую картинку. — Он может быть ранен, — обращается он к Нигану, — в машине была кровь. Ниган кивает. Заглядывает за стойку и почему-то смеется. Дуайт не понимает всей ситуации, но от смеха по позвоночнику проходят мурашки. — Оу, а ты боец, парень. — Пошел нахуй. Дуайт, наконец, видит. Молодой парень поднимается из-за стойки, тяжело опираясь на нее локтем левой руки. Ладонь перемотана грязной тряпкой, пропитанной кровью. Он слишком бледный, слишком измученный, и левую руку держит так, чтобы ничем не задеть ладонь. А в правой сжимает пистолет. Дуло дрожит, у него вряд ли есть силы, чтобы спустить курок. Дуайт думает: какая жалость. — Мне ничего не нужно, просто уберитесь отсюда, и я поеду дальше. Мне плевать на то, какие у вас здесь правила. Ниган смеется, опускает биту и подходит ближе. — Ты не там, где тебе следовало бы быть, и не в том состоянии, чтобы отказываться от помощи. — Я все еще могу пустить тебе пулю в лоб. Ниган отрицательно качает головой, подходит еще ближе, упирается локтями в барную стойку. И все это выглядит совсем так, будто всего этого дерьма с мертвецами и не было. Выглядит так, будто клиент разговаривает с барменом. Если не считать полумрака и пистолета в руках одного из них. — Так что не стреляешь? — Ниган стоит, почти уперевшись грудью в дуло пистолета. — Совсем не осталось сил? Или у тебя нет патронов? Парень смотрит на него исподлобья и, кажется, совсем не слышит, что тот говорит, прилагая усилия только на то, чтобы оставаться на ногах. — Ставлю на первое. Дуайт упускает тот момент, когда помещение оглушает пронзительный крик. Успевает заметить лишь то, как Ниган хватает парня за поврежденную руку, надавливая пальцами на повязку. Если рана гноится, должно быть это чертовски больно, если эта боль расползается по телу уже не первый день. Парень роняет пистолет, опускает голову на стойку, пытаясь не кричать. Его дыхание становится еще более шумным. — У тебя жар, парень, и чертовски сильное воспаление. Не пойдешь с нами, сдохнешь через пару дней. Мне нужны такие, как ты. Или ты хочешь умереть? Могу устроить прямо сейчас. Ниган подбирает его пистолет. Отпускает руку парня, которую тот тут же прижимает к груди. Целится прямо в голову. — Нет, — шепот совсем хриплый. Кажется, парень сорвал голос, когда кричал, — Не из этого пистолета. Можешь убить меня, но, блять, не этой пулей. Ниган задумчиво хмыкает, будто что-то понимает. Крутит пистолет в руках и откладывает его подальше. — А вот и причина, — говорит он, пытаясь смотреть парню в глаза, — как ты там, говоришь, тебя зовут? Парень поднимает голову, смотрит на него. Скалится. Дуайта передергивает. У него оскал почти такой же безумный, как у самого Нигана. — Я не говорил. Ниган усмехается. Кажется, парнишка ему нравится, а это большая редкость. — Трой, — говорит он. — Отлично, Трой, мы все-таки можем вести диалог, видишь. Я Ниган, этот тощий хмурый парень у входа — Дуайт. И красотка Люсиль, — он кладет биту на стойку между собой и парнем, тот косится то на нее, то на Нигана, видимо, прикидывая, насколько тот безумен, раз решил познакомить его со своей битой. — Так что, — он указывает на пистолет, — эта пуля для кого-то особенного? Трой кивает. — Так, значит, ты бы сам хотел выпустить ее в голову мудака, который тебя кинул? Или увел твою девушку? — В голову бешеной суки. — Можно и так, — Ниган пожимает плечами, — но ты не сможешь, если сдохнешь на полу в этой паршивой закусочной. Ты не сможешь, если останешься один. Блять, парень, у тебя, конечно, большие яйца, но против всего этого пиздеца ты в одиночку не попрешь. Трой не реагирует. Он снова кладет голову на стойку и уже не отвечает. Кажется, теряет сознание. Ниган матерится себе под нос, поворачивается к Дуайту, говорит: — Свяжись с Карсоном. Пусть ждет пациента. Блять, этот парень просто чудо. Дуайт вспоминает оскал на лице Троя и искренне надеется, передавая по рации об их возвращении в Святилище, что этот парень не очнется. Иначе проблем станет еще в десятки раз больше.***
Трой просыпается и понимает, что лежит не на грязном полу в какой-то очередной заброшенной закусочной. Даже не в машине, устроиться в которой с удобством просто невозможно. Он чувствует под спиной жесткий матрас, под головой — тонкую подушку, но и этого хватает, чтобы спину и плечи не ломило при пробуждении. Сквозь веки пробивается дневной свет, Трой пытается открыть глаза, но удается это только с третьей попытки. Он больше не чувствует обезвоживания, только слабость осталась, уже не такая сильная, как раньше. И рука не болит; уже не хочется отсечь себе кисть перочинным ножом, понимая, что даже боль от этого будет меньше, чем боль от гноящейся раны. Он слышит голос как будто издалека, звук радиопомех, снова голос — другой, уже ближе, явно в пределах комнаты. — Он пришел в себя. Можете прийти, — радиопомехи, неразборчивый голос вдалеке, — Конечно. Я передам. Трой открывает глаза. Приподнимается на локтях. Это что-то вроде больничной палаты, точнее, помещение, переоборудованное под нее. Стены серые и обшарпанные, на окнах копоть с наружной стороны, освещение довольно слабое. Но все же здесь уютнее, чем во всех тех местах, где он побывал за прошедшие две недели. — Где я? — он понимает, что его голос стал более хриплым. К нему поворачивается мужчина средних лет, лицо у него усталое и осунувшееся, немного напуганное. Трой вспоминает: такое же выражение лица было у того, второго парня, который стоял в дверях закусочной. И только этот странный псих с битой улыбался. Только он и чувствовал себя хозяином положения. Трою было от него не по себе. Хотелось одновременно никогда больше не видеть этого надменного взгляда и нахальной улыбки, скрыться где-нибудь на краю вселенной, и в то же время хотелось скалить зубы в ответной безумной ухмылке, показывая: смотри, ты не один такой. Не ты один подмял под себя ебаный мир. На мужчине, который подходит к его кровати, белый халат. Не совсем белый, посеревший от времени, так же как и все в этой палате. Как и все в этом мире, погрязшем в затхлости. — Это Святилище. Ниган привез тебя, сказал, что твоя жизнь — приоритет, так что я очень рад, что ты очнулся. Трой кивает. Ниган. Того мужчину зовут Ниган. — Что было бы, если бы я не выжил? Доктор усмехается как-то совсем печально, но оставляет вопрос без ответа. Трой и сам догадывается. — Просто поправляйся. Я остановил воспаление, но связки на левой руке перебиты, некоторые сухожилия тоже. Они могут частично восстановиться через время, но полностью вернуть подвижность пальцам не получится. Ты ведь не левша? Трой отрицательно мотает головой. На него накатывает паника. — Значит, ты счастливчик. Он пытается отогнать от себя мысли, которые нужны сейчас меньше всего. Вспоминает свою лабораторию. То, как пытал там людей. То, как сначала обнадеживал их, потом убивал без зазрения совести. Сейчас нет жалости. Только страх: вдруг это место — что-то похожее? Тогда он влип. И очень сильно. — Ты не доверяешь нам? — С чего мне доверять? Доктор пожимает плечами, возится с капельницей, которая тянется к вене на руке Троя. — Мне плевать, что с тобой будет после того, как ты выйдешь за эту дверь. Главное, чтобы ты еще час полежал смирно, потом пошел, куда поведут. Дальше — не моя забота. Можешь доверять — не доверять, но только не устраивай сцен здесь, выскажешь все Нигану, если он все-таки решит явиться. Он просил передать, что зайдет через час. — Его все так боятся? — Трой все-таки откидывается на подушки, изучая серый потолок, покрытый трещинами. Доктор молчит, снова не отвечает ему минут пять, и только когда отходит к столу, поворачиваясь спиной к своему пациенту, говорит тихо: — И тебе стоило бы. Трой усмехается, но молчит. Думает про себя: «Вот еще». Думает: «Где, блять, мой пистолет?» Думает: «Лучше выбираться отсюда скорее».***
Когда Трой снова видит Нигана, на этот раз в палате, мозг посылает тревожные сигналы. Трой не понимает, что делать с этим, потому что каждая клеточка сознания кричит о том, что нужно поскорее уходить, даже не смотреть в сторону этого человека. На Нигане кожаная куртка поверх белой футболки, и выглядит он как чертова рок-звезда из прошлого. Он кидает на колени стопку одежды, говорит что-то вроде: — Спящая красавица очнулась! Прогуляемся? Трой кивает. Натягивает на себя одежду — армейские штаны и простую черную футболку — встает и выходит из палаты, когда Ниган открывает перед ним дверь. Слышит у себя за спиной: — Хорошая работа, док. И хлопок двери. Коридоры здесь такие же серые, обшарпанные, но чистые. Само место напоминает заброшенную фабрику. Здесь пахнет пылью, химикатами, все пропитано мраком. Трой не понимает, как люди могут звать это место домом — здесь все серое, жесткое и совершенно непригодное для жизни. — Не впечатлен? — Ниган, до этого шедший чуть поодаль, теперь оказывается по правую сторону от него, вальяжно закинув на плечо биту. Трой должен признать, что единственное, чем он впечатлен здесь — это Ниган, с его постоянным чувством превосходства, улыбкой на лице, показной игрой — чтобы в глазах всех и каждого он был лидером. Трой знает, каково это. Но сам он добивался подчинения совсем не так — для него на первом месте была цель. Не уважение или страх — главное, чтобы его люди осознавали выбранную ими дорогу и шли по ней. Ниган же, кажется, пытается быть здесь единоличным богом. Слишком напоказ, слишком наиграно, эфемерно. Лживо. Трой чувствует эту лживость в каждой его улыбке. Но видя, как смотрят на него его же люди, не приходится сомневаться в том, что эта техника запугивания работает. И работает беспрекословно. — Не особо, — Трой пожимает плечами, — тебе с твоим гонором впору жить во дворце, а не на этой свалке. — О-о-о, — тянет Ниган, улыбаясь во весь рот — черт, как же жутко это выглядит, — щенок, которого я подобрал, решил кусаться? — Я не просил тебя об этом. — Конечно. Ты просил о том, чтобы сдохнуть там, в закусочной. Парень, я же вижу, как ты не хочешь умереть сейчас. У тебя это в глазах — бежишь от чего-то. Трой не отвечает, оглядывается по сторонам, косится с презрением на людей, останавливающихся и пригибающих головы перед Ниганом. — Они все боятся тебя. Что такого ты сделал? — Сам увидишь. Они выходят на каменную площадку перед зданием. Территория огорожена забором, ходячие, прибитые к нему, издают звуки, схожие с рычанием. Трой усмехается. Умный ход, который он и сам использовал на своей базе. Только вот ему не нужно было запугивать своих людей. Ему хватало и трупов. — Всегда есть выбор, — говорит ему Ниган, — быть среди них, — он указывает битой на ходячих, — или среди нас. Прислугой — да. Но живой. Они боятся, потому что знают — я могу вышвырнуть их за забор, я могу поближе познакомить их череп с Люсиль. И никто не пикнет. Потому что до меня это место было просто свалкой. У них не было ни правил, ни законов. И знаешь, что случилось, когда я пришел? — Они обрадовались новому сапогу, который топнет особенно громко, — Трой отвечает, понимая. Прекрасно понимая, как это работает. Всем нужны правила. Всем нужен поводырь. — Ты умный. И, блять, знаешь, так уж и быть. Не хочешь оставаться здесь — можешь забирать свой гребаный пистолет с одной пулей и валить отсюда. Трой удивленно смотрит на него. Ниган кивает, будто убеждая самого себя. — Парень, у тебя это на лице написано. Тебя не сломать, ты лучше сдохнешь. А мне не доставит никакого удовольствия видеть тебя среди трупов или, тем более, прислуги. Потому что хрен ты будешь подчиняться приказам. Малыш Дуайти, когда мы везли тебя сюда, сказал мне, что у тебя безумный взгляд, что ты похож на бешеную собаку, от которой лучше избавиться. И знаешь, что он подразумевал? Он думает, что я его не понимаю, но блять, кто не поймет этого идиота? Он говорил, что мы с тобой похожи. И я это вижу сам. Трой усмехается, потому что нихрена это не так. Он не стал бы строить из себя бога. Никогда. Он не стал бы править людьми. Снова назначать павшие порядки подчинения и власти. Единственное, что важно — цель. И понимание этого — только это понимание — и роднило их мировоззрение. — Ты поймешь. Ниган протягивает ему пистолет. Трой задумчиво крутит его в руках. Единственное напоминание о прошлом. Будто черту провели между жизнью до и после. Невидимую границу. Совсем не такую явную, как та стена, через которую он перешел пару недель назад. Воспоминания все еще живы, жажда мести все еще клубится. И только. Эта пуля — глупость. Важно не это. Важно, чтобы Ник сейчас за этой ебаной стеной был жив. Трой надеется, что Алиша о нем позаботится — Мэдисон точно не сможет. Важно, чтобы эти двое нашли свою дорогу в жизни. Важно то, что они, наверное, уже не встретятся никогда. Он смотрит на пистолет. — В какой стороне юг? Ниган театрально оборачивается как раз в ту сторону, где за забором виднеется дорога. Указывает битой в нужном направлении. И Трой, поднимая пистолет, стреляет. Выстрел заглушает сорвавшиеся с губ слова: — Я буду скучать, Ники. Прости. Ниган смотрит на него с улыбкой, в которой читается: «Хороший мальчик». Трой морщится. Говорит: — Я не стану одной из твоих шавок. — Знаешь, я каждый раз надеюсь, что новый помощник, которого я выбираю, именно это и скажет.***
Проходит время. Трой думает, что остается не навсегда. Думает, что ему просто нужно отдохнуть, восстановить силы. Но в какой-то момент ловит себя на мысли о том, что уже третий или четвертый раз едет в одной машине с Ниганом в очередное поселение, уже в который раз угрожает пистолетом всем, кто посмеет к нему сунуться, становится почти таким же саркастичным, как Ниган. Становится еще более надменным, чем был раньше. Узнает о Святилище больше, видит, как оно все разрастается, как приходят новые люди в поисках убежища — и Ниган дает его им, прося в замен только быть верными. Чудовищная цена, если подумать. Ниган не любит полумер. Каждый его шаг выверен до мелочей, каждый его взгляд означает что-то. Через пару месяцев Ниган берет его в Хиллтоп — не такая большая община, чтобы тащить с собой целый отряд. И Трой в очередной раз убеждается: методы Нигана совершенны, как часовой механизм. Потому что, когда они прибывают на место, все жители этого поселения стоят, склонив головы. Встречают своего бога. — Посмотри на этот мусор, — говорит ему Ниган, — они жалкие, только и ждут того, чтобы подчиниться хоть кому-то, чтобы кто-то организовал их жизнь, чтобы кто-то приказал им, что нужно делать. Трой с ним согласен. Ему совсем не жаль этих людей. Ниган отдает ему биту, и Трой удивленно косится на него. — Малышке Люсиль ты нравишься, — Ниган говорит это с такой нежностью, что Трой закатывает глаза, прекрасно понимая, что за подобное любой бы получил как минимум пару трещин в ребрах. Но Ниган только смеется, видя его реакцию. — Не перестаешь удивлять меня, парень, — только и бросает он перед тем, как выйти из машины. Трой выходит вслед за ним, оглядывает людей вокруг — жалкое зрелище. Кроме одного парня. Глядя на него, Трой понимает, что чувствовал Ниган, оставляя его рядом с собой. Это охуенно противоречивое чувство, когда дико бесит неподчинение, но в то же время, среди пресмыкающихся ящериц его проблеск кажется чем-то редким, как алмаз. Трой подходит к парню, который стоит, упрямо уставившись вперед, не опуская головы. На нем перепачканный кожаный плащ, а в длинных волосах, затянутых в хвост — частички плоти и крови. Кажется, он недавно вернулся с вылазки, не успел привести себя в порядок. Парень переводит на Троя взгляд. — Проблемы? Трой смотрит на него сверху вниз, усмехается. — Ты не боишься сдохнуть, если продолжишь смотреть с такой ненавистью на человека, позволяющего тебе жить? Парень чуть приподнимает бровь, косится на Люсиль в руках Троя и скалится в ответ. — Я здесь только потому, что другие в моей общине не могут за себя постоять, — парень делает шаг вперед, смотрит в глаза Трою — из-за довольно приличной разницы в росте это непросто, — а всех вас мне не перебить. Но поверь, я могу свернуть тебе и твоему ублюдку боссу шею, не успеешь ты и осознать, что произошло. Поэтому отойди от меня и иди к хозяину, за которым ты таскаешь биту. Трой саркастично кивает, смотрит парню в глаза, прикидывая, как бы сам Ниган поступил, услышь такое. Хотя понимает, что его самого Ниган терпит, хоть его выходки бывают за гранью всех правил. — Эй, парень, у тебя там все хорошо? Трой слышит голос Нигана, все еще продолжает смотреть на парня, на лице которого не дрогнул ни один мускул. Трой слишком хорошо понимает: такое поведение достойно уважения. И Ниган согласился бы с ним. Поэтому он отвечает, не отводя взгляда: — Прекрасно. Можем ехать? Наконец, он оборачивается к Нигану, видит, как тот косится на него с недоверием, но через пару секунд все же кивает, забирает биту из его рук и садится в машину. По дороге в Святилище они не говорят. И только уже на подъезде к фабрике, Ниган обращается к ему, явно не желая слышать ничего в ответ: — Если ты будешь спускать с рук такое неподчинение, все подумают, что ты слабак. И знаешь что, тот парень, с которым ты говорил — уж точно не слабак, я видел его в действии, и, блять, он говорил правду о том, что может свернуть нам обоим шею, не успеешь ты глазом моргнуть. — Ты слышал? И ничего не сделал? — Парень, если ты еще не понял: с такими как он — и как ты, блять — нужно вести себя осторожно. Ты либо убиваешь их сразу — но тогда пользы будет намного меньше, либо игнорируешь, позволяя им делать все ради своих людей. Трой кивает. Думает: «Я так отчаянно хотел, чтобы Ники был здесь со мной. Но будь он здесь, я бы ползал у ног этого психа, как все его сучки, лишь бы он сохранил Нику жизнь.» Трой понимает природу слабостей. И понимает слова Нигана. Принимает их смысл. Но не понимает одного: зачем Ниган держит его здесь. Он не спрашивает, а Ниган какого-то черта сам обо всем догадывается, словно мысли его читает. — Правильно, что молчишь, парень. Потому что я не смогу тебе ответить. Трой больше не заговаривает. Только лишь думает о том, что, черт возьми, это могло бы значить.***
И да, Трой начинает им восхищаться. Начинает находить куда больше общего, чем казалось изначально. Начинает понимать, каким глупым и взбалмошным мальчишкой он был раньше, и что Ниган учит его быть старше, сильнее, тверже. Учит его не прогибаться под мир. Другие солдаты, как называет их Ниган, смотрят на него с презрением. Думают о нем, как о щенке, понравившемся хозяину. Думают, как было бы неплохо сломать его клыки, чтобы больше не скалился. После того, как какая-то девчонка, посмевшая угрожать ему пистолетом, получает из него же пулю в колено, никто особо не заикается о привилегиях Троя. Но взгляды все еще кидают — презрительные, будто хотят плюнуть ему в лицо. Трой на это смеется. И даже когда Ниган перебивает ему ладонь заживающей левой руки битой за эту выходку, он все равно смеется. Глядя ему в глаза. Ниган бесится, замахивается еще раз, и Люсиль тормозит в сантиметре от уха. Трой смотрит выжидающе. На его скучающем лице будто написано: «Ну и что дальше?» С тех пор даже Ниган не предпринимает никаких попыток к перевоспитанию. Только говорит, что люди — это ресурс, и нельзя стрелять в каждого, кто посмотрел на тебя косо. Трой кивает. Карсон вправляет ему треснувшие кости, насколько это вообще возможно. Фиксирует эластичным бинтом,\ и недовольно поглядывает в его сторону, и на его лице буквально написано «какой же ты придурок». Трою нравится быть единственным придурком здесь, который может бесить Нигана. И нравится то, как он пытается оградить его от всего пиздеца. Странная форма заботы — наорать на Троя при подчиненных, чтобы тот не лез не в свое дело, когда на очередном выезде в него стреляет какой-то психанувший придурок. Пуля задевает только ребра, проходясь по ним вскользь, но еще пара сантиметров влево, и она пробила бы легкое. Странная форма заботы — ударить по саднящей ране битой, как только они остаются наедине в пустом коридоре Святилища, заставляя согнуться пополам. Трой смеется ему в лицо в ответ на все это. Никогда не показывает, что ему больно. Он возвращается в ту общину на следующий день, один, стреляет в голову мудака, который его ранил — потому что усвоил от Нигана только один урок — если ты лидер, тебя должны бояться. Если ты лидер, то никто не должен видеть твоей слабости. Он возвращается в Святилище — так и хочет сказать, что домой — кинув к ногам Нигана мешок с отсеченной головой. Скалится, глядя на то, как губы Нигана сжимаются от злости в тонкую полоску, и уходит, прежде чем тот что-то может сказать. Он знает, что у них проблемы. И проблемы эти из-за него. И, что самое поганое, он понимает, как можно эту проблему решить. Ему нравится, что после этого Ниган хватает его за воротник рубашки в пустом коридоре и уволакивает в свою комнату, наливает стакан виски и протягивает ему. — Пей. — Я не пью, — Трой терпеть не может алкоголь. Все проблемы идут из детства, а детство у него было совсем уж не сладким. Он терпеть не может этот запах, терпеть не может то, что алкоголь делает с людьми, превращая их в животных. Но Ниган смотрит на него так, что впервые за все это время хочется просто подчиниться, не говоря ничего. Он берет из длинных пальцев стакан, крутит его в руках одно мгновение и выпивает залпом. Горло и желудок тут же обжигает, хочется сунуть два пальца в рот, чтобы выблевать эту дрянь обратно, но он терпит. Смотрит на то, как Ниган наливает второй стакан для себя, садится в кресло, широко расставив ноги. Трой не боится его. Даже не боится той боли, которая исходит от переломанной руки, которая все еще невыносимо ноет, стоит задеть, но понимает — именно в этот момент понимает до конца, почему ему подчиняются. Не из-за ужимок и улыбок, не из-за манерности и вечно хорошего настроения, с которым он может разбить кому-то череп. А из-за такого взгляда, которым он смотрит сейчас. — Еще раз выкинешь такое и будешь кормить ворон на заборе, понял меня? Твое милое личико ситуацию не исправит. Трой кивает. Сам наливает себе в стакан виски, снова выпивает залпом. Чувствует, как по телу разливается тепло, пальцы на здоровой руке немеют — на левой он их и без того не чувствует. Берет бутылку, садится с ней в кресло напротив Нигана, смотрит на него в упор. Делает еще один глоток и понимает, в чем вся прелесть алкоголя — под ним можно говорить все, что придет в голову. Стеснение отключается, рамок не существует. Он смотрит на Нигана и задает самый интересующий вопрос: — Зачем вся эта хуйня? — О чем ты? — Обо всем. — Ты не можешь вытворять подобное на глазах у всех. Ты должен понять, что среди солдат ты такая же шавка, как и все они. Ты не должен нарушать правила, а если нарушаешь, то не можешь оставаться безнаказанным за это, понял? Ты можешь дерзить — наедине. Можешь быть засранцем — наедине. Но не смей, блять, заставлять моих людей сомневаться во мне! Ты меня понял? Трой, кажется, впервые видит, как Ниган злится. Впервые чувствует, какой опасностью веет от него, и улыбается в ответ на это, не выказывая ни крупицы страха. Делает еще один глоток. Вот и проблема, от которой можно избавиться только одним единственным способом. Но Ниган говорит кое-что, ломающее все представления о дальнейшем. Ломающее его защиту, выстроенную на улыбках и сарказме: — Я забочусь о тебе, идиот. Трой давится виски. Тонкая струйка стекает с губ, когда Ниган подходит к нему и приподнимает за подбородок. И у Троя в глазах бесконечное доверие только от одной этой фразы. Потому что Ники говорил то же самое. Потому что Ники смотрел точно так же. И черт возьми, на самом деле он слишком давно понимает кое-что важное: Ники заботился о нем точно так же. — Тогда у нас проблема, — Трой едва может шевелить губами. Ниган стоит над ним слишком близко, слишком невероятно чувствовать подобное рядом с этим человеком. — Какая? — он спрашивает, наклоняясь к губам Троя, проводя языком по следу виски на его подбородке, и у того захватывает дыхание. Нет, блять, нет-нет-нет. Он не должен чувствовать подобного. Не должен, потому что все эти чувства принадлежат Нику. Потому что все эти эмоции он должен испытывать только рядом с Ником. — Я не подчиняюсь твоим приказам. Твоим, твоих шавок, чьим бы то ни было. Трой вырывается из его рук, отстраняется слишком резко, задевает зафиксированной рукой подлокотник и вскрикивает. Ниган притягивает его к себе, не позволяя сделать резких движений и еще больше навредить. Прижимает этого глупого мальчишку к себе, чувствуя, как он постепенно расслабляется в его руках, как постепенно успокаивается, кладет руки ему на плечи. — Блять, почему ты заставляешь меня вспоминать о нем. С тобой почти так же. Ники, блять, я так хочу забыть тебя. Ниган садит его обратно в кресло, и у Троя сбивается дыхание. Он не хочет вспоминать. Мотает головой, давит запястьями на глаза, пока перед ними не плывут белые круги. — У меня была жена, — говорит Ниган. — Блять, нет, не надо слезливых разговоров о том, кто и кого потерял, ладно? Нахуй. Я впервые в жизни хочу напиться, так что дай мне это сделать. Ниган кивает. Протягивает ему бутылку, и Трой делает сразу три больших глотка, прежде чем кашляет, давится янтарной горечью. Ему будет плохо — он слишком хорошо это понимает. Но сейчас на это плевать. — Я не могу оставаться здесь, ты ведь понимаешь? Ниган молчит. Смотрит на него, и Трой видит в его глазах сожаление. Трой видит впервые за все то время, которое они провели вместе, в глазах этого человека печаль. И в этот момент чувствует себя последней скотиной. Опускает глаза, рассматривает татуированные костяшки Нигана, стоящего напротив. Наверное, он мог бы жить здесь. Остаться. Стать частью этой империи. Но нет. Он понимает, что если останется, все полетит к черту. — Им нужен лидер, — говорит Трой, — И этот лидер — ты. Я буду лишь мешать. Я не буду слушать тебя, я буду тем, кто всегда нарушает правила. А ты, какого-то черта, не захочешь меня пристрелить. Или проломить мне череп своей ненаглядной Люсиль. Он снова замолкает. Делает еще один глоток. — Монстрам не положено счастья. — Я не смогу тебя убить, потому что вижу в твоих глазах то, что хочу видеть во всех этих людях вокруг. Ты, парень, просто невероятен. В тебе столько силы, что можно питать ею целые армии! Но ты, блять, хочешь остаться снова один! — Это лучше, чем гарем шлюх, которые тебя ненавидят. Ниган усмехается. Забирает у Троя бутылку, пьет сам. И на этот раз Трой сам поднимается ему на встречу, подходит ближе, сокращая расстояние между ними. Мимолетно смотрит на губы Нигана. Приоткрывает собственные. И это невероятно. Они оба пьяны, оба не понимают, что делают, но это самое искреннее за последнее время. Самое искреннее с того момента, как они встретились. — Как же я тебя ненавижу, — Трой отрывается от него, шепчет в самые губы, чтобы ни одно слово не затерялось в пространстве. — Щенок, — так же в губы шипит ему Ниган. И это не любовь. Точно не она, что-то похожее, но слишком слабое, чтобы называться ею. Это привязанность, жажда, непреодолимое желание быть нужными хоть кому-то в этой чертовой вселенной. Трой цепляется за плечи Нигана, тянет его на кровать вслед за собой, тянет руки к кожаному ремню на его брюках, вжимается лицом в шею, чувствуя запах кожи, виски и какого-то приятного дорогого одеколона. — Блять, — шепчет Ниган, когда Трой прикусывает кожу на его шее, — парень, ты чертова шлюха, ты в курсе? — Мне плевать. Трой не врет. Ему действительно плевать. Он хочет чувствовать себя живым, чувствовать себя нужным хоть на одну ночь, чтобы иметь силу жить дальше. Он дергает дрожащими пальцами пряжку ремня, никак не может справиться с ней, и, к тому моменту, когда он вытаскивает ремень из шлевок черных джинсов, Ниган уже снимает с него футболку и стягивает штаны. И Трою это охуеть как нравится, он готов скулить от того, как грубая ткань джинсов проходится по его члену, от того, как Ниган целует его губы, как резко тянет за волосы назад, заставляя открыть доступ к шее. Трой хочет забыться, и ему удается, удается забыть обо всем мире, о чем угодно, кроме прикосновений и поцелуев, которые огнем горят на коже. Он сам растягивает себя, ловя на себе пораженный взгляд Нигана, у которого сбивается дыхание. Он все еще полностью одет, и от этого перехватывает дыхание уже у Троя. Так кажется правильно. Так кажется намного лучше. Трой подставляется под прикосновения, подставляется под ласки, от которых голову сносит. И когда Ниган, расстегивает ширинку, чуть приспускает джинсы, Трой стонет как последняя шлюха, разводя ноги в стороны. Он хочет этого грубого, быстрого секса, на грани боли и удовольствия, хочет кричать от того, насколько это потрясающе. И он и правда кричит, когда чувствует, как Ниган заполняет его собой, утыкается носом в его кожаную куртку, вдыхает ее запах, пытаясь запомнить. — Ненавижу тебя, — Ниган шепчет ему на ухо, и Трой почти верит, что это правда. Это и есть почти-та-самая-правда, которой все добиваются, когда не знаешь всего до конца, и от этого легче. Потому что если бы Ниган сейчас сказал что-то другое, он бы не смог уйти, оставив его. — Ненавижу тебя, — шепчет Трой, и слова теряются в стоне. Его трясет, сознание уплывает то ли от алкоголя, то ли от удовольствия. На краю разума он слышит стон Нигана, но уже не может открыть глаза. Только лишь чувствует горячие губы на своих собственных в последний раз. Потому что утром его уже нет нигде на территории Святилища. Как и одной из патрульных машин. Ниган говорит ему напоследок со своим наигранным оскалом, стоя у машины: — Найди своего мальчишку, понял? Трой усмехается. Но кивает. Потому что да, он прав. Может быть и появится этот призрачный шанс на счастье.***
Год спустя
Святилище принимает его холодно, но он не злится. Эти люди уже, пожалуй, забыли про него. Много новых лиц, слишком много. Много напуганных рабочих, которые готовы пресмыкаться перед всяким, кто способен проявить силу. Трой усмехается. Вот она, вся суть человеческой природы — судьба подарила им свободу, подарила шанс начать все заново, без поганых лидеров, бьющих тебя сапогом за малейший проступок. Мир изменился, прогнил и опустился в пучину хаоса, в котором каждый мог стать тем, кем пожелает. Где каждый мог делать то, что только взбредет в голову. И что же теперь? Все эти твари забились под очередной сапог, топнувший по каменному полу громче всего. Трой презирал их. Потому как вся эта свора, которой мир подарил еще один шанс, жаждала лишь одного — того, от чего бежала всю жизнь: подчинения, порядка и сильной руки, что управляла бы ими. Слишком прозаично для мира, который до падения стремился к свободе во всех ее проявлениях. Слишком трусливо для общества, которое кричало об эпохе равенства и гармонии. И слишком глупо для тех, кому выпал шанс взять эту свободу в свои руки. Трой не винил их. Они были слабы. А значит, заслуживали подчиниться тем, кто нашел в себе силы быть лидерами этого нового безумного мира. — Где он? — не глядя спрашивает он у первого проходящего мимо мужчины. Снова чертовы новые лица, даже среди солдат, людей, которым Ниган доверяет свою жизнь. Троя это бесит. До скрежета зубов. Черт возьми, слишком много сброда, которому нельзя верить. Слишком много людей, которых он видит впервые. Трой злится. Хоть и понимает, что сам никогда не станет полноценной частью этого дома сумасшествия и жестокости. Ему нравится здесь, но сам он никогда не задерживался надолго, всегда уходил, оставляя их справляться самостоятельно. После того, как он исчез в первый раз, он возвращался еще на пару ночей. Примерно первые три месяца. Сейчас же прошло слишком много времени, чтобы его здесь помнили. Мир движется слишком быстро. И люди в этом мире сменяют друг друга так же слишком стремительно. Мужчина кратко отвечает, чтобы тот не совался сейчас к нему. К его чертову величеству, которое изъявило желание побыть наедине с самим собой. Трой кривит губы, уже понимая, куда нужно идти. Ниган либо с одной из своих шлюх, либо в библиотеке с бутылкой дорогого виски. Роскошь ему сейчас по карману — только ему она и по карману. Он закатывает глаза. Смотрит презрительно на человека перед ним, тот в ответ смеряет его тем же презрительным взглядом. Трой толкает его плечом, проходит мимо, дальше по коридору, знакомому уже в деталях, хоть память многое и стерла. Но не это место. В библиотеке оказывается совсем пусто. На подлокотнике кресла стоит пустой бокал из-под виски. Одна из девушек, которую он встречает в коридоре, узнает его, говорит, что Ниган сейчас в своей комнате, но лучше подождать. Потому что была перестрелка и… Трой затыкает ее. Потому что из потока ее щебечущей речи невозможно понять ровно ничего. Он идет в комнату Нигана. Не стучась распахивает дверь и натыкается на взгляд смеющихся глаз прямо напротив себя. В кресле неподалеку сидит совсем молодой парнишка. Красивый, если бы не повязка, закрывающая половину лица. И Трой понимает: блять, он стал лишним здесь. Потому что Ниган смотрит на этого парня так же, как смотрел на него. — Трой! — Ниган взмахивает битой, та пролетает в сантиметре от лица парня, но тот даже не думает шелохнуться, — Вот это, блять, сюрприз. Проходи. И закрой сраную дверь, я не хочу, чтобы наш разговор с этим маленьким стрелком кто-то подслушивал. — Так это он устроил перестрелку, о которой говорила одна из твоих шлюх? Ниган театрально прикрывает рот рукой и шепчет так же театрально: — Здесь же ребенок. Трой закатывает глаза. — Развлекайся. Я зашел сказать, что остановился в паре миль отсюда. У наших людей там небольшой лагерь, и, если твои мудаки сунутся, будешь собирать их по частям. Ниган смеется, взмахивает битой, чуть ли не проезжаясь острым шипом по лицу мальчишки. — Учись, малыш Карл, это называется угроза, а то, что там говорил твой папаша, — это полнейшая хуйня. — Пошел ты, — шипит парень, и Трой давится смехом. Переводит взгляд на Нигана и коротко спрашивает: — Ты меня услышал? Дожидается ответного кивка и идет к двери. Ниган останавливает его у самого выхода. Держит рукой дверь, находясь слишком близко. Непростительно близко. — Ты нашел его? Трой усмехается. Поворачивает голову к Нигану, сокращает расстояние между ними, целует, так же, как и всегда, когда возвращается. Тягуче и сладко, проводя языком по губам. Ниган скалится в его губы, когда Трой отстраняется. — Ты — точно нашел. Трой кидает мимолетный взгляд на парнишку и выходит за дверь. И Ниган улыбается ему вслед. Потому что этот парень прав, и, смотря на этого мальчишку, из которого он сделает, точно, блять, сделает убийцу, он понимает, что уже не отпустит его слишком далеко от себя. Как понимает и Трой, возвращаясь в свой лагерь, целуя Ника, сжимая в кулаке его волосы до боли, за все дни, проведенные порознь, что не сможет больше быть вдали от него. Понимает, что он ошибался. И эта ошибка стала самой сладкой в его жизни. Потому что и у монстров бывает право на счастье.