Лотос, что смог расцвести

Третий день в Пристани Лотоса слуги ходили по стенке, в тайне желая слиться с ней, только бы не попасть лишний раз на глаза наследнику Ордена. Каждый из них понимал, что господину Цзян Чэну тяжело, ведь его родную сестру убил человек, которого тот считал братом… Но, при всем своем понимании, никто из слуг не спешил попадать под горячую руку. Днем, когда Пристань Лотоса заполняли гомон голосов, пение птиц и прочие шумы, парень отсиживался на тренировочном поле, вымещая всю свою злобу на ни в чем неповинных манекенах и падающих листочках, которые Цзян Чэн использовал, как тренировку для реакции. Разрезать летящий листок — та еще задача! А вот ночью, когда все уже ложились спать, и родные места заполняла умиротворяющая тишина, подобная тишине в Гу Су, Цзян Чэн выходил на любимую беседку матери, предаваясь мыслям и воспоминаниям, которые текли неспешно, будто небольшой ручеек, пока не упирались в Вэй У Сяня. Стоило мысленно вернуться к чему-то, связанному с ним, как Цзян Чэна начинало буквально колотить от ярости. Так произошло и в эту ночь. — А-Чэн, — Цзян Фэн Мянь подошел к разъяренному сыну и покачал головой. Несмотря на свой возраст, он казался умудренным старцем, который просто надел личину молодого мужчины. Взгляд, полный боли, осунувшиеся плечи и темные круги под глазами: смерть дочери оставила на нем свой отпечаток. Но тем не менее его голос звучал все так же тихо и спокойно, как и год-два назад. Будто ничего не случилось за это время. — Умерь свой гнев. Он не дает тебе увидеть истину. — Истину?! О чем ты, отец?! Опять будешь защищать его, да?! — Цзян Чэн скривился, хотя понимал, что отец так и скажет. Вэй У Сянь никогда не был виноватым в его глазах. Его вновь охватила ярость, которая отступила пару минут назад при виде уставшего и резко постаревшего Главы Ордена. — А-Чэн! — мужчина повысил голос, его глаза недобро сверкнули, напоминая, кто стоит перед юнцом. — Не уподобляйся тем, кто никогда не знал Вэй Ина! Да, он избрал Темный Путь, да, он перешел границы морали, но от того, что ты повесишь все грехи мира на него, ничего не изменится, — к концу монолога его голос затих, а сам мужчина медленно опустился на пол. Где-то вспорхнула птица, ударяя крыльями по воде. Луна медленно показалась из-за облака, освещая лицо мужчины. Цзян Фэн Мянь сидел, закрыв глаза, его грудь мерно вздымалась. Если бы не пульсирующая жилка на лбу, можно было бы решить, что он спит. Но нет… Он лишь пытался привести свои мысли в порядок, не давая боли вырваться наружу и вылиться на ни в чем не виноватого сына, который просто запутался в паутине, называемой жизнью. Цзян Чэн закусил губу и медленно опустился на колени. Ярость ушла, будто ее и не было. Усталый голос отца подействовал не хуже ведра воды, остужая пыл наследника. — Прости, отец… — Цзян Фэн Мянь только покачал головой и вымученно улыбнулся. — Ты пошел в мать. Такой же взрывной, А-Чэн, — мужчина тепло улыбнулся, будто вспомнил что-то хорошее. Его взгляд устремился на цветок лотоса, мерно покачивающийся на воде. Пауза продлилась несколько минут. Цзян Чэн сидел молча, переводя взгляд с отца на цветок и обратно, будто пытаясь понять его мысли. Но все это было безуспешно: цветок раскрывать тайны не хотел. Когда Цзян Вань Инь уже решил, что собеседник больше ничего не скажет, тот продолжил, теперь смотря на сына. — Вэй У Сянь виноват в том, что А-Ли ранили, я не могу спорить с этим. Мертвецов призвал он… Но ведь она сама решила защитить его, верно? — Цзян Чэн было вскинулся, чтобы начать с пеной у рта, будто цепной пес, услышавший команду «фас», доказывать свою правоту, но поперхнулся словами, услышав продолжение. Несколько секунд подумав, парень неуверенно кивнул, понимая, к чему клонит отец. Ведь правда… Вэй У Сянь сам был в шоке, когда ее пронзили мечом… Цзян Чэн ведь видел его реакцию, но… Пошел на поводу у толпы, ошеломленный произошедшим. Вот точно псина, которая лает на повозку, потому что остальные псы тоже заливаются на нее. Несколько капель с лепестка слишком громко в стоявшей тиши упали в воду, прерывая возникшую тишину. Цзян Чэн обернулся, смотря на лотосы и вспоминая детство, проведенное здесь с Вэй Ином. Тот мог по часу, не умолкая, восторженно рассказывать о том, какая шизце добрая или красивая, о том, как она похвалила или улыбнулась ему, будто это было самым важным для него… С возрастом любовь Вэй Ина стала более тихой, но все такой же: он все так же говорил о любимой сестре, восторгался ею. Но уже реже… Цзян Фэн Мянь молча наблюдал за сыном: тот должен был сам все понять и решить для себя. Иначе все слова для него не будут иметь смысла. От нахмуренных бровей сына, от закушенной губы, от всего этого сосредоточенного вида у Цзян Фэн Мяня щемило сердце. Его А-Чэн — единственное, что осталось от его семьи, единственный оставшийся лотос, который вскоре расцветет… Цзян Чэн между тем вспомнил прошедшие два дня назад похороны… Пусть еще покрытые черной вуалью, но воспоминания стали яснее. Парень наконец вспомнил, как на секунду заметил прячущегося, закутанного в непонятно что, словно воришка, Вэй У Сяня. Он вспомнил его лицо… Всю ту скорбь, слезы, текущие по щекам названного брата… Сейчас он даже не смог объяснить себе, почему не побежал мстить, а просто перевел взгляд с Вэй Ина обратно на оставшийся прах. Цзян Чэну резко захотелось разреветься, как в детстве, еще до появления шумного мальчишки. Захотелось, чтобы отец вновь обнял его, скрывая в своих объятиях от проблем и страхов… — Я больше ничего не понимаю… — колыхнулись пурпурные одежды: Цзян Чэн прижимался к отцу, в отчаянии комкая его одежды и чувствуя себя загнанным в ловушку. Он уже не понимал, кто прав, кто виноват… Спустя пару мгновений, кажущихся вечностью, на голову парня легла ладонь отца, успокаивающе проводя по волосам. Цзян Фэн Мянь молчал, лишь продолжая водить рукой, давая сыну осознать все самому… С той ночи Цзян Чэн часто ходил задумчивый, походя на призрака. Он все думал над всеми поступками названного брата, пытаясь понять, что из приписанного людьми правда, а что вымысел. Не то чтобы эти размышления могли хоть как-то исправить ситуацию, но они помогали избавиться от навязчивых мыслей, вернувшихся из подросткового возраста. Цзян Чэну везло лишь в одном: в Пристани Лотоса не было того, кто занимал все его мысли даже во сне. Цзян Фэн Мянь день назад отбыл в Гу Су на Совет Кланов, забрав с собой спокойствие и уверенность в завтрашнем дне у всех, кто жил здесь. Совет кланов был посвящен угрозе со стороны Старейшины И Лин. Увы, у Ордена Юнь Мэн Цзян не было выбора: отец лишь надеялся, что Вэй У Сянь простит их. Положение Ордена было слишком шатким, чтобы выступать против остальных. Если бы они посмели, их бы просто-напросто стерли с лица земли, как очередную угрозу. Стоя посреди армии заклинателей, пылающих праведным гневом на Старейшину И Лин, смотря на полного решимости и сожаления отца, Цзян Чэн вспоминал тот летний день, в который его жизнь приобрела краски, помимо алого цвета мести и черного цвета сожаления. В тот день он пришел в Гу Су, желая присоединиться к остальным заклинателям, идущим на орден Вэнь… А нашел отца. Не в лучшем состоянии, с потухшим взглядом, стоящего в тени остатков Облачных Глубин, но живого! Цзян Чэн тогда, стоило собранию окончиться, а залу опустеть, бросился ему в объятия, не сдерживая слез. Не сдерживая чувств, он вновь приветствовал того, кого успел похоронить. Как Цзян Чэн тогда решился на поцелуй… Совсем целомудренный, мимолетный, но все же поцелуй, он предпочитал не вспоминать. Но вот его память была иного мнения: стоило парню закрыть глаза, как он тут же вновь ощущал впитавшийся в тело отца запах лотосов и гари, ощущал подувший в тот момент ласковый теплый ветер. Цзян Чэн мотнул головой, возвращаясь в гомонящую толпу. Сейчас было не до сладких, но все же неуместных воспоминаний. Цзян Фэн Мянь тогда просто прижал сына к себе, молча, сделав вид, что ничего не было. И наследник ордена Юнь Мэн Цзян принял это, как отказ, прекрасно понимая, что его чувствам не найти ответа. Не сейчас. Осада И Лин смешалась для него в один сплошной Ад на земле. Мертвецы, идущие на них нестройными рядами, вскрики и мольбы о помощи, ударяющий в нос запах крови и свежей плоти, который, казалось, никогда не оставит их. Хруст костей, порывы ветра, разносящие звуки Призрачной Флейты, поющей реквием. Блеск и звон стали, движения некоторых заклинателей, которые больше были похожи на танец. Цзян Чэн сам не мог точно сказать, почему не ощущает страха, отделенный от отца. Мертвецы не обделяли его вниманием, но нападали будто нехотя, будто бы показывая, что не игнорируют его. Но это было абсурдом. Вэй У Сянь не мог контролировать их настолько хорошо. В одну из встреч, еще до смерти шизце, он сам говорил об этом. Да и сам наследник ордена Юнь Мэн Цзян не мог представить, как, контролируя такую армию мертвецов, можно было приказывать им не нападать на кого-то. Это означало бы верную гибель для Вэй У Сяня. В какой-то момент Цзян Чэн, полностью потерявшись в толпе незнакомых заклинателей, уже не смог сказать, сколько длится этот кровавый карнавал. Мертвецы не уставали, будто марионетки в руках опытного кукловода, они продолжали нападать. Но вместо песен из их пастей вырывались только хрипы и рычание, которые резали по ушам. А потом… Все изменилось за секунду. Мертвецы повернулись к Старейшине И Лин и с рычанием кинулись на него, оканчивая жизнь такого спорного человека за пару секунд. Призванные существа разорвали его тело на куски. Цзян Чэна замутило. Он стоял достаточно близко, чтобы эти ужасные и мерзкие звуки достигли его ушей. Но при всей боли, которая разрывала его изнутри от осознания потери еще одного близкого человека и практически члена семьи, он пытался сохранить бесстрастное выражение лица. Кто-нибудь мог заметить. Тогда судьба клана Юнь Мэн Цзян… Цзян Чэн покачал головой, отгоняя мысли. Еще несколько секунд постояв, смотря на то место, где только недавно играл на флейте Вэй У Сянь, он побрел прочь, задавшись целью найти отца. Минутная тишина, которую хранили мало что понимающие заклинатели, пока Цзян Чэн выискивал взглядом пурпурные одежды клана Юнь Мэн Цзян, была неуверенно нарушена первым вскриком радости. И этот неуверенный голос подхватили остальные, поздравляя друг друга с победой. Погибших оплачут позднее. Сейчас было главным то, что главная страшилка мира заклинателей стерта с лица земли. Цзян Фэн Мянь, стирающий с лица кровь, выглядел не лучшим образом, но хотя бы был жив. Загнанный в лес с небольшой группой людей, он был лишен возможности наблюдать хотя бы издалека смерть мальчишки, которого обещал защищать. Но крики радости быстро достигли его ушей, разносимые ветром, они будто бы задались целью оповестить всех ныне живущих об этой радостной вести. Мужчина отвернулся, поднимая голову к звездному небу, будто надеясь в его сиянии найти улетающий дух неугомонного заклинателя. На самом же деле он лишь мысленно прощался, обещая себе потом сжечь деньги. Пусть Вэй У Сянь знает, что его ждут. Мысли о сыне возникли в голове как-то запоздало, снося все остальные. С сознания Цзян Фэн Мяня, замутненного усталостью от сражения, будто слетела вуаль, уносимая ветром. «Цзян Чэн… Надо найти его» — звучало набатом в его голове. Глава ордена Юнь Мэн Цзян не сомневался, что его сын жив. Не позволял себе сомневаться в этом. Со дня давно ожидаемой смерти Вэй У Сяня прошла неделя. Простым обывателям дела до этого происшествия никакого не было. А вот мир заклинателей бурлил. Мнения об этом человеке расходились: кто-то был рад смерти того, кто посмел пойти по Темному Пути, кто-то сочувствовал его незавидной участи. Но сочувствующих были единицы. В Пристани Лотоса царила ночная тишина. Цзян Чэн сидел в беседке, смотря на водяную гладь пруда. Воздух заполнял тихий перезвон колокольчика, возвращая в детство. Когда-то он сидел здесь с матерью, но колокольчик позвякивал разве что более весело. Из головы никак не желали уходить воспоминания о детстве, проведённом с шумным мальчишкой, который боялся собак, но не боялся больше ничего. О мальчишке, который вечно устраивал беспорядки с улыбкой, а потом выслушивал крики от Госпожи Юй. Который пожертвовал золотым ядром ради него… Парня передернуло от холода, но он продолжил смотреть на водную рябь, на полную луну, отражающуюся в ней. Ему казалось, что сейчас она вновь окрасится в алый, а за ним появится Вэй Ин со своей невозможной улыбкой. Но все было тихо. Шелестели листья лотосов, да стрекотали цикады, но больше ничего не нарушало ночного спокойствия. Когда за спиной раздались шаги, наследник Юнь Мэн Цзян, не веря своим ушам, обернулся, но тут же снова опустил взгляд. К нему приближался отец… Человек, которого он любил совсем не так, как было положено… Когда Цзян Чэн впервые осознал это, не краешком сознания отмечая, что Цзян Фэн Мянь — красивый человек, и многие другие его качества, а именно осознал свои чувства… Это было сродни кошмару, положившему начало их недопониманию. *** Цзян Чэн никогда и никому бы не признался, насколько грязно и мерзко чувствовал себя, просыпаясь и помня очередной сон. Пусть в нем ничего не заходило дальше простого касания губ, само осознание того, кто целует его!.. Это продолжалось год. Год, во время которого мальчишка пытался вытравить эти неправильные чувства из своего сердца и картинки из своего сознания. Но стоило ему увидеть сосредоточенного отца, волосы которого разлетались от ветра, словно тонкие угольные линии на почти готовом рисунке, отца, меж бровей у которого залегла складка, а губы кривились, показывая недовольство мужчины очередным предложением, как Цзян Чэна вновь накрывало с головой. Сведенные к минимуму встречи не помогали, избежать их совсем он не мог… Вэй У Сянь только посмеивался над ним, когда Вань Инь пытался общаться с очередной девушкой. В те моменты в пареньке смешивались смущение и еще большая ненависть к себе. Чувства к отцу не только не хотели исчезать, но с каждым днем, с каждым новым взглядом на Цзян Фэн Мяня становились сильнее. Взрослеющее сознание рисовало все более пикантные картинки, по ночам приходили все более пикантные сны. И даже мысли о том, чтобы посмотреть на какую-нибудь симпатичную девицу, вызывали отвращение, будто это было бы изменой. Но тем не менее Цзян Чэн начинал подозревать, что глава ордена Юнь Мэн Цзян о его чувствах знал или догадывался. Как иначе объяснить, что он отдалялся от него, уделяя все больше времени Вэй У Сяню, который, казалось, этого даже не замечал. Стоило юному Цзян Чэну увидеть этих людей вместе, даже если это была случайная встреча на территории дома, в нем вскипала ревность. Отец и разговаривал с несносным Вэй У Сянем мягче, и смотрел не так холодно, и улыбался ему, и спускал с рук все шалости! Тогда как на родного сына смотрел редко, а разговаривал с ним и того реже, при этом редко удостаивая сына взглядом. Будто ему было противно, будто он насквозь видел все его грязные и неправильные мысли. Но дни шли, Цзян Фэн Мянь продолжал делать вид, что сын его заботит несколько больше очередного поставщика или ученика, не пытаясь заговорить с Цзян Чэном, и последний смирился. Если отец и начал догадываться о его чувствах, то говорить об этом не желал, а, значит, и взаимности ждать не стоило. Не то чтобы это было не очевидно, но надежда умирает последней. Поездка в Гу Су стала для Цзян Чэна спасением — встретиться с отцом было невозможно, все его мысли были заняты учебой и попытками вразумить приемного братца, который почему-то не смог спокойно усидеть на месте, если не доводил до ручки лучшего ученика ордена Гу Су Лань. Зато это приносило успокоение. Хотя бы в светлое время суток. Суета и любование поистине прекрасными видами отвлекало. Пусть с виду и не скажешь, но захватывающие дух невозможной чистотой места в Гу Су завораживали наследника Юнь Мэн Цзян. Пока братец сидел в библиотеке, переписывая правила, Цзян Чэн сидел на небольшом пригорке, любуясь разлетающимися на ветру тоненькими веточками ивы, блестящими в солнечных лучах, и белоснежной крышей библиотеки, почему-то напоминающей Цзян Чэну покрытое снегом озеро. Но ночью ничто не мешало мыслям снова возвращаться к отцу, рисуя постыдные картины близости. Спустя год они уже не казались Цзян Чэну такими уж грязными… Будто он смирился и с тем, что он «обрезанный рукав», и с тем, что влюблен в собственного отца. Ежедневное муштрование и гнобление себя все равно не помогало, и Цзян Чэн несколько устал от постоянного напоминания себе о неправильности. Лежа на траве, он очередной раз думал о том, кто вообще придумал эту «нормальность», и сколько людей закрыли на нее глаза. Порою возникали мысли, что нет ничего предосудительного в том, чтобы просто мысленно любить Цзян Фэн Мяня, как мужчину, а не как отца. Никто не обвинит тебя в разврате, кроме тебя самого. Каждый раз ловя себя на подобных мыслях, Цзян Чэн мысленно усмехался: обычно так говорил Вэй У Сянь, когда намеревался пронести на территорию Облачных Глубин пару кувшинов вина. Правда, об этом обычно узнавали… В конце концов Цзян Чэн устал бороться с собой. Он не собирался лезть к отцу, как-то показывая свои эмоции и чувства. Он не собирался отказываться от женитьбы из-за этого. А значит, ничего плохого в этом нет… Лежа каждый раз на белых простынях в Гу Су, слушая звук дождя или трели какой-то ночной птички, вдыхая ночной запах, Цзян Чэн закрывал глаза. Спустя минуты приходило ощущение, будто отец сидит рядом, невесомо касаясь щеки парня кончиками пальцев, обнимает его за плечи, касается губами горячей кожи… Цзян Чэн каждый раз улыбался, засыпая с этими ощущениями. *** Мужчина накинул на него свой плащ и положил руку на плечо парня, чуть сжимая. — Идем в дом. Холодает, — от воды и правда тянуло прохладой, лотосы уже закрылись, но Цзян Чэн упрямо мотнул головой. Хотелось еще посидеть, предаваясь воспоминаниям. Сейчас присутствие отца смущало, как никогда. Война окончательно осталась позади, напоминая о себе выжженными полями и пока еще кровоточащими язвами в душе. Для кого-то напоминания об этой войне остались в увечьях. Кто-то уже никогда не вспомнит о ней… Но сейчас, когда даже ветерок вновь такой же ласковый, как и в те беззаботные ночи, ничто не отвлекало Цзян Чэна от своих мыслей и от недосказанности, которая витала между отцом и сыном после спонтанного поцелуя. — Вань Инь… — голос отца звучал нежно и устало. Парень понимал, что отцу сейчас тоже не просто. Он тоже болезненно переживает смерть приемного сына и тоже скорбит по нему, по Цзян Янь Ли, по матушке, но какая-то постоянно ускользающая мысль удерживала его на месте. Возможно, это был страх. Страх снова не удержаться, лишившись последнего дорогого человека. Цзян Чэн упрямо сжал губы, как прежде делала покойная матушка, будучи чем-то недовольной, и вновь уставился на пруд. На глаза, будто специально, попался одинокий лотос, мерно покачивающийся на воде. Наследнику Юнь Мэн Цзян стало невыносимо тоскливо от вида этого большого, но одинокого цветка… Таким же будет и он, если вновь отступится. Постояв некоторое время, Цзян Фэн Мянь решил не настаивать: сын был в мать, упрямцем, каких поискать. Смотря на его упрямость или решительность, сквозившие в каждом жесте, мужчина невольно вспоминал женщину, которую безмерно уважал и ценил, но полюбить так и не смог. Возможно, его и правда стоило оставить наедине со своими мыслями, дать проститься с воспоминаниями о том, кто для всей их семьи был кем-то большим, чем сын слуги. Цзян Фэн Мянь уже успел познать боль утрат: родители, друзья, жена, дочь. У него просто не осталось сил вновь предаваться унынию и мыслям о том, что можно было бы изменить. Для Цзян Фэн Мяня главным было настоящее, которое, будто настырный торговец, постоянно напоминало о себе. Глава ордена не забыл тот поцелуй. Сначала он был слишком рад видеть пусть уставшего, но живого сына, чтобы хоть как-то отреагировать на это. А потом события приняли слишком стремительный оборот: война против ордена Ци Шань Вэнь, отчуждение Вэй У Сяня, попытки возродить Орден. Все это не давало Цзян Фэн Мяню уделить достаточно времени для попыток осознать, что ему не казалось. Странные взгляды сына он ловил на себе еще несколько лет назад, сначала не придав им значения, а потом и вовсе привыкнув. Цзян Фэн Мянь просто-напросто не хотел размышлять об этом, не зная, к чему могут привести эти мысли. Из раздумий его вывела более сильная попытка сына высвободить плечо. Глава ордена Цзян мотнул головой, убирая руку, и развернулся, намереваясь отправиться в покои. На периферии сознания билась мысль о том, что стоило все прояснить. После осады И Лин у Цзян Фэн Мяня было несколько дней, чтобы основательно разобрать свои чувства. Больше тянуть не получилось бы, да и не хотелось. Вспоминая поцелуй, мужчина понимал, что не чувствует отвращения ни от самого факта произошедшего, ни от мыслей об этом. Наоборот. В этом неумелом поцелуе было столько невысказанных чувств, что кружилась голова и щемило сердце. Глава Ордена понимал, что даже самый красноречивый писатель не смог бы обратить в слова все то, что сын передал, казалось бы, простым действием. Цзян Фэн Мяню в жизни не хватало простой человеческой нежности и тепла. Таким он был человеком. Не похожим на предыдущих Глав, которых интересовала лишь политика, если верить оставшимся после них историям. И его жена дать ему этого не могла. Мужчина сделал несколько шагов вперед, а потом остановился, поднимая взгляд. С неба ему приветливо поблескивали звезды, будто надеясь тем самым развеять тревожные мысли. Если бы кто-то его спросил: «Какого черта ты так спокойно размышляешь о возможных отношениях с родным сыном?!», он бы только пожал плечами. Этим вопросом он задавался не раз, оставаясь один в тишине кабинета или спальни. Увы, ни документы, ни потолок, ни даже ночные трели птахи отвечать на его мысленный вопрос не хотели. И он сдался. Впервые в жизни Цзян Фэн Мянь решил просто не думать о своем решении. Не пытаться размышлять о правильности, о выгоде, о моральном облике и о множестве других вещей, а просто поддаться зову уставшего и порядком израненного сердца. Возможно, так на него подействовала хмельная свобода, витающая в воздухе и буквально осязаемая. Свобода от диктатуры ордена Ци Шань Вэнь, от угрозы Старейшины И Лин. Для Цзян Фэн Мяня это была свобода от рамок и правил, которые он соблюдал годами. Хотелось дать себе слабину хоть в чем-то. Размышления прервал тихий, неуверенный голос сына, заставивший главу ордена замереть и вытянуться, словно струна. Воцарилась тишина. Даже цикады перестали трещать, будто боясь нарушить момент. — Отец… Я… Я… — слов не находилось. Цзян Чэн чувствовал себя идиотом, поддавшимся чувствам. Ведь сейчас, стоя перед отцом, низко опустив голову, чтобы волосы скрывали предательский алый румянец, он не находил слов. Буквально секунду назад в его голове было готово признание: витиеватое, способное описать все его чувства, открытое для отказа… Но оно испарилось, оставив после себя только дрожь, стоило лишь начать. — Я знаю, Вань Инь… И я тоже. — Цзян Фэн Мянь обернулся, улыбнувшись сыну. Ему не нужны были слова. Все: и дрожащие руки, и алеющие щеки, и глубокая складка меж бровями, крепко зажмуренные глаза… Все это выдавало сына с головой. Цзян Фэн Мянь слишком хорошо знал его. И слишком хорошо знал, что тревожило его последнее время. Поэтому ему и не нужны были слова, которые, наоборот, лишь помешали бы. — Но… Как? Цзян Чэн замер, отойдя от отца. Он уснул и это ему видится? Или это чья-то иллюзия… Верить в то, что отец… Что Цзян Фэн Мянь действительно любит его… Что он не наорал на него, не скривил лицо в презрительной гримасе, не развернулся и стремительно ушел, как делал всегда, стоило разговору уйти в неприятную тему… Не получалось. Мужчина смотрел на него абсолютно серьезно, с теплой улыбкой, с пониманием в глазах. В его глазах, которые стали будто еще ярче в свете выглянувшей луны, отчетливо виднелось то, что Цзян Чэн и не мечтал когда-либо увидеть: любовь, распустившаяся этой ночью, как невиданный доселе, скрытый от глаз остальных, цветок лотоса. Настолько прекрасный, что хотелось зажмуриться. Цзян Фэн Мянь покачал головой, призывая к тишине. Лишь жестом подозвал сына к себе, после заключая того в объятия, дарящие давно забытое умиротворение. Цзян Чэн так доверчиво льнул к нему, заглядывая в глаза, что в голове не осталось ни одной мысли. Запретная, неправильная близость пьянила не хуже самого лучшего вина. Отдаваясь этим эмоциям, Цзян Фэн Мянь склонился, накрывая губы парня своими. На этот раз им некуда было спешить, на этот раз у них есть время ощутить всю палитру эмоций, прочитав невысказанные признания в прикосновениях, в объятиях, в сладости губ. Цзян Чэн вздрогнул, когда отец сам поцеловал его, прижимая к себе. Это все было слишком хорошо, чтобы быть реальностью. Боясь, что стоит ему чуть отвлечься, как все исчезнет, Цзян Чэн только сильнее сжал руками одежды главы ордена, неумело и неловко, но от того не менее желанно отвечая на поцелуй. Рука отца сама потянулась к его волосам, в одно движение распуская их, чтобы через мгновение зарыться в шелковые пряди пальцами, чуть оттягивая их. Вновь подул ветер, скрывая постыдную картину от всего мира. А когда он прекратился, сил Цзян Чэна хватило лишь на то, чтобы уткнуться отцу носом в шею, жмурясь и стараясь успокоить отчаянно стучащее в груди сердце. Почему-то только сейчас, в желанных объятиях, ощущая незатейливую ласку, Цзян Чэн ощутил спокойствие и уверенность… Что в итоге вся жизнь наладится.