вальс безумных

      окна заколочены, дверь, в которую кто-то ломится, заперта на сотни замков. в комнате — ни малейшего намека на свет, лишь свечи — высокие, черные свечи — кое-как освещают помещение. огонь настолько слабый, что затухает от малейшего телодвижения. но двух парней это, кажется, не заботит — они кружатся по дому, наступая друг другу на ноги, сбивая столы и полки с этими самыми свечами. некоторые — затухают, некоторые — падают. комнату медленно обволакивает дымом, в дверь по-прежнему ломятся, но до ушей доходит лишь второй вальс шостаковича, играющий из одного из телефонов. два парня танцуют вальс среди языков пламени; они смеются. \\       на улице промозглая осень, всё вокруг поливает тяжелый дождь, а холодный ветер пробирается под одежду, под кожу — заставляет мурашки бегать по костям. в метре от себя ничего не видно — лишь толстая пелена дождя, вперемешку с густым туманом. феликс стоит под козырьком остановки уже около часа, в надежде, что дождь прекратится. он выдыхает — его горячее дыхание, смешиваясь с холодным воздухом вокруг, превращается в густой, как туман, пар. откуда-то сзади на него летит дым — едкий, сигаретный дым, и феликс оборачивается: на лавочке, развалившись, полулежит парень, лицо его закрыто капюшоном — виден лишь рот, сжимающий сигарету. он медленно привстает и стягивает капюшон. улыбается. феликс улыбается в ответ и отворачивается. он ещё не знает, не понимает, что угодил в ловушку, в мышеловку, прочные сети; он ухватился за крючок, который не вытащит его из воды, нет, он потянет его вниз — в мрачную, темную глубину, на самое дно. \\       на улице тридцатиградусная жара, невыносимая духота и детские крики оседают в воздухе, проникая в каждого прохожего, словно это часть него — словно это часть природы. с другими детьми чанбин никогда не играл — ему было неинтересно, скучно, слишком просто. он стоял на самом краю обочины, игнорируя проезжающие в паре сантиметров от него машины, на голове его — красная кепка, в руке — грязный, запачканный кровью булыжник, а под ногами — месиво из чего-то, отдаленно напоминающего котенка. маленький шестилетний чанбин не понимает концепцию смерти, не знает, почему отнимать жизнь считается преступлением, уж тем более — отнимать её у кого-то ненужного, лишнего, совсем неважного для этого мира. он снимает кепку и накрывает ей тело и лужу крови, изучает то, что натворил, и улыбается. да, вот так — интересно. \\       феликс — наивный, добрый и по-детски упрямый. смеётся звонко, пусть и басисто, искренне, порой до слез. он верит, что с чанбином всё в порядке — он просто странный немного, отличающийся от остальных, другой. феликс верит, абсолютно и бесповоротно, что он не причинит ему вреда. никогда. они видятся каждый день — вошло уже в привычку, встречаются на одной и той же остановке и проводят десятки часов вместе. они есть лишь друг у друга — оба это знают и понимают. но им больше никто и не нужен. чанбин феликсом восхищается — его открытостью, простотой и наивностью; его веселым, детским нравом, беззаботным и добрейшим; его каждодневным басистым "всё отлично", когда в глазах его с каждым днем всё больше читается "отлично ли?". он смотрит на чанбина с мягкостью, нежностью во взгляде, желанием помогать, принимать и понимать, у чанбина же — взгляд голодного хищника, готового напасть, разорвать в любой момент, и где-то за мелькающим блеском огней в его глазах прячется безумие — холодное, пробирающее до костей, как тот ветер, что однажды смешал их дыхание. \\       на улице зима, двадцать градусов мороза, пар изо рта у светловолосого парня, сигаретный дым у темноволосого. чанбин никогда куртку не застегивает, шарфы не носит, а о шапках вообще не знает — говорит, что холода не чувствует уже давно, ровно как и боли. всё его тело усыпано шрамами — как усыпано лицо феликса веснушками. феликс однажды аккуратно спрашивает, а чанбин с неподдельной радостью в мельчайших деталях рассказывает — как получил, от кого (иногда от себя самого), случайно или нарочно. только в глазах его огонька давно уже нет — ослаб, потух, выгорел. вместо него — разрушающее безумие, всепоглощающее, пугающее. добавить к этому еще и кривую чанбиновскую ухмылку — и лицо его без усилий вселяет страх, вызывает недоверие. у всех, кроме феликса. на улице колющий кожу холод, у феликса огромное желание лежать сейчас дома в тепле, но вместо этого он куда-то тащится. сам даже не знает, куда, но плетется следом за чанбином, слепо доверяя его взволнованному "хочу кое-что показать". они проходят пустое заснеженное поле и заходят вглубь леса, и внутри феликса что-то сжимается и начинает скулить. "чанбин мне ничего не сделает" застревает у него в горле, не решаясь выйти наружу, и он повторяет это нескончаемо в своей голове. через пару минут чанбин хватает его за руку и ускоряет шаг, чтобы всего спустя секунду резко остановиться. среди голых белых деревьев, чистых снежных сугробов и абсолютно пустых пейзажей очень сильным контрастом выделяется подвешенное на толстой веревке тело юной девушки. на ней — лишь джинсы и рубашка, на ногах ботинки, но никаких признаков теплой верхней одежды. волосы ее собраны в аккуратный пучок, на лице — умиротворение, спокойствие и родинки на правой щеке. — два дня уже висит. знаешь, когда её найдут, мне будет грустно. я успел к ней привязаться. феликсу хочется кричать, истошно, громко, до срыва голоса. кричать так, чтобы все услышали, чтобы все знали. он выбегает на поле и падает на снег, судорожно вдыхая ледяной воздух. крик. он кричит так громко, что ему кажется, словно никаких других звуков больше и нет. словно это всё — пустое холодное поле, темный лес, труп девушки, чанбин — это всё, что есть, мир на этом заканчивается. крик переходит в слёзы и неконтролируемую истерику, а откуда-то сверху слышится смех. безумный, громкий смех, который проникает в мозг феликса и оседает на всём, чего коснется. феликсу кажется, что он сходит с ума. \\       это была, безусловно, любовь. возможно, не совсем нормальная, не такая, как у всех — не такая, какой её привыкли видеть. но это была любовь. им не нужно было говорить этого вслух, делать какие-то романтичные вещи вместе, ходить на свидания и целоваться под луной, нет. они были друг у друга, и это само по себе говорило намного больше, чем сотни песен о любви. — я тебя ненавижу. старый, давно брошенный обветшалый дом, спрятанный среди гущи деревьев от посторонних глаз — их личное, родное убежище. сотни часов, проведенных здесь, навсегда впечатаются в стены, покроют их, словно паутина, толстый слой пыли. феликс сжимает в руке старую серебряную вилку и смотрит стеклянными глазами куда-то в угол комнаты. чанбин ухмыляется. — нет, не ненавидишь. однажды они проводят здесь несколько суток подряд. чанбин плачет по ночам — феликс не знает почему, он не спрашивает. лишь прижимает его хрупкое дрожащее от холода (или от плача) тело ближе, дышит осторожно, прислушиваясь, и засыпает под тихие чанбиновы всхлипы. феликс кладет вилку на стол и поднимает на чанбина свой взгляд. в нём — ничего, пустое и темное, ровно как и в чанбиновом, лишь с одним маленьким отличием. он снова криво ухмыляется и подходит к феликсу вплотную. — ненавижу. феликс выдыхает это куда-то в чанбиновы губы, по которым он бы сейчас ударил чем-нибудь тяжелым, чтобы сбить эту глупую ухмылку с его лица. в голове копошатся черви, роются, заставляя навязчивые мысли вытекать наружу, давить на черепную коробку, и дыхание становится тяжелым, шумным. чанбиново "докажи" звучит для феликса, как раскат грома среди ясного неба, как звонкий треск стекла в пустой комнате, как чей-то истошный крик в абсолютной тишине. он хватает со стола старую серебряную вилку и замахивается. \\       — концепция физической смерти отвратительна, — феликс говорит очень тихо, но уверенно, словно пытаясь убедить чанбина в правдивости своих слов. — и романтичного в этом ничего нет. из его головы всё никак не идет труп девушки, что он увидел пару дней назад, чанбин продолжает заполнять голову мыслями, вроде "человеческая жизнь очень хрупкая и абсолютно ничего не стоит", а тиканье наручных часов с каждой минутой раздражает всё больше. — а личностной? — чанбин выдыхает сигаретный дым, который, столкнувшись со стеной, возвращается обратно к нему, и, наконец, поворачивает голову к феликсу. они встречаются взглядами — у светловолосого в глазах потерянность, желание уехать из страны и выбросить эти отвратительные сигареты, а у темноволосого лишь любопытство, вперемешку с неприкрытым восхищением, и навеки застывшее теперь уже в одном глазу безумие. — а смерть личностная, — феликс разрывает зрительный контакт и опускает голову. — это то, что ты сделал со мной. \\       на улице противная слякоть, тающие сугробы снега и нестихающий ветер. у феликса в сердце — нож, мешающий заживать ране. на каждом столбе, каждом заборе, повсюду — фотографии чанбина. он — в бегах. феликс — в отчаянии. с их последней встречи прошло около недели, и они впервые так долго друг без друга. потому что феликс струсил. — я никуда с тобой не поеду! уперся, как глупый маленький мальчонка, трусишка, испуганный воробушек. а чанбин знал, чувствовал, что феликс у него, как на коротком поводке — далеко не уйдет. люди часто боялись чанбина, считали его пугающим. феликс — никогда. люди часто сторонились чанбина, старались не упоминать его при разговорах, не встречаться с ним взглядами. феликс — подходил непозволительно близко, нарушал все понятия и границы личного пространства. люди часто считали, что чанбин — поехавший, ненормальный, сумасшедший. феликс — лишь однажды. — ты же говорил, что у тебя нет родителей. чанбин ухмыляется и качает головой. в воздухе почти ощущается, вязнет насмешливое "глупый наивный феликс", но вместо него чанбин произносит как-то слишком довольно — теперь нет. \\       лениво наступающая весна как бы случайно сводит их вместе, вновь переплетает судьбы. феликс в судьбу не верит, ровно как и в чудеса — с тех пор, как чанбина встретил. он ухмыляется. как всегда, ухмыляется, смотрит пустым стеклянным глазом и раскидывает в стороны руки, мол, "вот он я, живой-здоровый, чего ты там стоишь, иди сюда", а феликс может лишь себя обхватить своими ручонками и зажмуриться сильно-сильно, словно пытаясь прогнать чанбина, как какую-то назойливую мысль, как что-то ненастоящее. но чанбин настоящий. феликс ощущает себя стоящим на самом краю пропасти, на границе осознанного, нормального и хаотичного, безумного. ему кажется, что как только он коснется чанбина, как только упадет в его объятия и прижмет к себе поближе, в ту же секунду сделает шаг в одну из сторон. и в какую именно — не известно даже самому феликсу. чанбин молчит. он не говорит ничего — лишь держится в стороне, иногда подозрительно оглядываясь, и шагает рядом. ему нельзя нигде светиться — сразу же узнают, начнут кричать, паниковать, и кто-нибудь обязательно вызовет полицию. стены их старого прогнившего убежища покрыты толстым слоем воспоминаний — хороших в основном, редко — плохих. все столы, полки, шаткий пол — слоем пыли и залетевшего через дыры в окнах снега. чанбин ничего не делает. он просто сидит, смотрит на феликса своим одним глазом, кажется, даже не моргая, и не делает абсолютно ничего. феликс в его сторону даже не смотрит, но всё ощущает. его прижимает к земле огромным давлением, ломает позвоночник, скрючивает пополам, и он стоит, оперевшись на стол, вглядывается в капли крови на его поверхности. он проводит по ним пальцами; они не стираются — въелись. точно так же, как и чанбин — въелся в голову феликса. он поднимает на него взгляд, собираясь сказать что-то важное, что-то очень сейчас нужное им обоим, собирается с мыслями и делает глубокий вдох, как дверь с грохотом открывается. \\       в какой момент человек осознает, что что-то с ним не так? когда происходит это внезапное озарение, что все границы и барьеры уже давно стерты? что черта уже переступлена? можно ли считать убийство — отправной точкой в никуда, деградацией личности, признаком сумасшествия? каждый ли убийца — безумен, и каждый ли безумный — убийца? всегда ли жертва — невинна, а убийца — виновен? черви. у феликса в голове копошатся черви, роются, извиваются, заставляют все эти мысли вытекать неконтролируемым потоком. у него — всего пара секунд на идею, осознание идеи и действие, но ему кажется, что он размышляет уже несколько часов. он всё там же — на границе, краю, в самой середине — между. стоит, не шевелится, не дышит даже. черви издают очень громкие и неприятные звуки, и феликс зажимает руками уши. "но они же в твоей голове, глупый" звучит почему-то чанбиновской хрипотой и отдает эхом во все уголки черепной коробки. феликс поднимает взгляд; и правда чанбин — хрупкий, надломленный и испуганный, потерявший всякий контроль над ситуацией, заплутавший в последствиях собственных поступков. феликс хочет помочь, феликс знает, что делать, но он не торопится. ему хочется побыть здесь — между — ещё немного, совсем чуть-чуть. он оглядывает абсолютное ничего вокруг себя и слегка улыбается. черви затихают. феликс медленно и глубоко вдыхает он хватает выпавший из рук полицейского пистолет и делает шаг в сторону. и выстреливает точно в голову, четыре раза. \\       окна заколочены, дверь, в которую кто-то ломится, заперта на сотни замков, стены старого обветшалого дома, пропитанные воспоминаниями и кровью, медленно чернеют, обугливаются, превращаются в пепел. играющая на всю громкость музыка постепенно затихает, в дом, укутанный пламенем, больше никто не рвется, и на весь глухой, пустынный лес, окружающий это убежище, раздается смех. один — глубокий, басистый; другой — грубый, с хрипотцой. и оба — леденящие душу, безумные.