---
Помехами — такой же вычурный зал, люди в дорогих темных костюмах, губы Казанцева, жгущие кожу плеча, показательно-страстный поцелуй, собственная натянуто-счастливая улыбка, руки Казанцева, уверенно ведущие в танце, грохот разбитого бокала и орловское нервическое: "На счастье!". Помехами — обеды и ужины в дорогих ресторанах под прицелом пристально-ледяного взгляда лже-мужа; фотографии Леши на его страничке в соцсети; мажущий брезгливостью взгляд и хлесткое "Ты же с ним ради денег? А когда у тебя по-другому было?". Помехами — поцелуй на фоне догорающего дня; томительно-долгая сладкая ночь, и потом еще много, много подобных ночей. Теплые пальцы, рассеянно сплетающие светлые пряди, и наивно-уверенное "я всегда буду рядом". Помехами — жесткий ультиматум и выматывающее душу "два месяца". Помехами — последняя просьба Казанцева, данное слово и нескончаемой тянучкой — дорога в Смоленск. Помехами — искаженное лицо Леши, злое "дешевый развод" и контрольно-добивающее: "А ты уверена, что это мой ребенок?". Рваный звук пощечины, отдающийся в собственной голове; слезы в такси и болью бьющее по вискам "некуда идти". Помехами — солоноватый привкус воды в предупредительно поданном стакане; понимающая ухмылка Казанцева; росчерки потекшей туши по щекам; сдавленные вопросы постылого "мужа" и три порции коньяка залпом. Растерянное, но искренне-твердое "оставайся", еще одно обещание и тугой воронкой закручивающаяся в груди внезапная благодарность. Помехами — какие-то дорогущие витамины в аптечке; элитная клиника; фирменные магазины элегантной одежды для беременных; какой-то детский страх вперемешку со странной уверенностью в завтрашнем дне. Помехами — старательная улыбка Казанцева на крыльце роддома и неловко втиснутый пышный букет. Помехами — ужин в шикарном ресторане, искрящиеся блики на бриллиантах в бархатной коробочке, растекающаяся по залу тихая музыка и в стылой синеве холодных глаз напротив — мягкая насмешливость колотым льдом. Помехами — снова обжигающие кожу недопоцелуи; сводящее скулы прохладно-приторное "Настена" и стремление как можно реже бывать дома по вечерам. Помехами — газетный разворот с какой-то статьей и фотографиями Леши и его-блин-невесты. Помехами — маслянисто перекатывающийся по стенкам бокала коньяк, трясущиеся руки и сдавленно-тихое "Вадим, мне так плохо". Путающиеся в светло-пшеничных пальцы и снисходительное "дуреха". Помехами — клетчатая рубашка бесформенным комом на холодном полу; настойчиво-жгущие касания по плечам рваными линиями; в затуманенной синеве — лавой закипающее беззвучно-заученное "Настена" и странное чувство покоя острым жаром по венам. И долгожданное освобождение.---
— Так ты, значит, все еще с ним? — Горячие пальцы на запястье смыкаются клещами — даже не вздрагивает. — Значит, с ним. Лицо усмешкой искажается почти до неузнаваемости, а черти в кофейных разминают сдавленные шеи и пытаются снова дышать. — А говорила, что мой ребенок. — Он и был твоим. Был. — В размеренном тоне — выскобленное равнодушие и все то же хронически-определенное ничего. — Пока ты от нас не отказался. А он меня принял, Леш. Ты — нет, а он принял. У Насти на губах стынет приглушенно-алый, выплаканные три года назад слезы и недосказанное — "а я ведь любила/верила/ждала". — Значит, повезло с мужем, — кривая ухмылка на губах дрожит невысказанным отчаянием — чертям в светло-карих критически не хватает кислорода. — Значит, повезло. Извини, мне пора, — идеально-ровные слова на пол скатываются ртутными шариками — ядовитые пары и запах французских духов в легких оседают мутным облаком. Черти в хмуро-осенних глохнут от спешного перестука каблуков.---
И параллели расходятся снова. Настя заученно-собственнически будет поправлять своему-блин-мужу сбившийся галстук, стряхивать едва различимую пылинку с дорогого пиджака и с размягченной улыбкой шептать что-то на ухо. Казанцев будет усмехаться самодовольно-тонко и не менее собственнически касаться губами обнаженного соблазнительного плеча. Они растворятся в хмельной ресторанной толпе, попросту сбежав — к двери номера люкс прилипнет предупреждающее "не беспокоить", а блеклые отблески фонарей и фар погаснут в глубине чернильной темноты, разбавленной сбитым дыханием. А Платонов впервые за эти три года напьется вдрызг, забив на привычки и спортивный режим, — будет давиться крепким виски вперемешку с прошлым и безнадежным "могло-бы-быть". Останется только запах духов невыветрившимся осадком, несколько почему-то не удаленных фотографий в дальней папке в компьютере и эхом в висках взрывающееся "повезло". А еще рваная раскадровка воспоминаний помехами.