Суд неправедный

— Ваша честь. Вершительница мягко опустилась на колено. Багровый ковер промялся под ее весом. Багровый, черный и бронзовый — вот цвета Суда Тунона. Кровь несогласных, тьма неведения и текущие из кармана в карман кольца — вот на чем зиждился Мир Кайрос. Вершительница хорошо это усвоила. Бурлящая в ней энергия пела без слов: «У тебя есть силы все изменить». Тонко улыбаясь, Вершительница отвечала сама себе: «Еще не время». Она знала правила игры. — Позвольте мне разобраться в этом деле. Обернувшись, Вершительница встретилась взглядом с Фурией. Напряженное лицо, челюсти, сжатые с такой силой, что подрагивали скулы... В настороженных темных глазах притаилась надежда. Но внешне Вершительница осталась бесстрастной, ничем не выдавая своих намерений. Она умела носить маски, когда нужно. И — она вскинула голову, глядя на Тунона, — знала, когда вовремя снять. Так, чтобы маска не срослась с кожей. — Похвальное рвение, — прогудел Тунон. В его голосе слышно эхо грозы. Слепая беспристрастная стихия — вот его идеал. Стихия не знает милосердия, она глуха к горю и чувствам. Она разрушает город, вставший на пути, не думая о том, каково жителям. Сирин говорила, что не увидела в его мыслях ничего: ни желаний, ни страхов. Лишь непроглядная пустота. Даже в Погибелях, изнывающих от голода и надрывно визжащих от боли, было больше человеческого, чем в нем. — Приятно знать, что хоть кто-то из моих слуг помнит, что такое ответственность. За ледяным спокойствием слышится ирония, как за музыкой на пиру — рык грозного зверя, на потеху гостям посаженного на цепь. Звенья скрипели и стонали, предупреждая: однажды цепь лопнет, и зверь вырвется. Вершительница верила — именно этого Тунон боится больше всего на свете. От этого бежит, прячется за масками, за длинными сводами самых строгих правил. А его бронзовые наручи, испещренные вязью законов, — оберег от злого духа. От себя самого. — Благодарю за оказанное доверие, Ваша честь. Простой люд верил, что Архонт Правосудия чувствует ложь. Поднимаясь с колен, Вершительница ощущала азарт: получится ли у нее выиграть, поступившись буквой закона ради человечности? Или Тунон поймает ее на хитрости? — Истец, — Вершительница обратилась к тощему сутулому человеку, вымазанному красной краской. Хихикающие Кости, значит? — Расскажите свою версию событий. Она уже догадывалась, как все было. Головорезы сотнями присягали Архонту Тайн, а потом с чистой совестью грабили, убивали, насиловали. И закон был на их стороне, поскольку жертвами становились ярусники. Справедливость... А что справедливость? Разве нужна она существу, брезгующему ступить на землю, по которой ходили оправданные и осужденные им? Разве справедливо, что они пришли на чужую землю, чтобы вонзить в нее штандарт Кайроса? — Эта девка набросилась на моих парней и убила двоих из них, — голос его — все равно что хруст сухих ветвей. — Вот я и притащил ее сюда. — У нее были причины так поступить? — Конечно же, нет! Мы ничего не нарушали, Кайрос упаси! А вот она, — Кости обвиняющие ткнул пальцем в Фурию, — она забыла долг перед своим Архонтом и напала на честных людей. Невинных, я бы сказал! Да еще прям у нашего лагеря. Практически домой приперлась, представляешь? За плешивой бородой он неумело прятал усмешку, но, когда говорил, возмущение звучало правдоподобно. Пока закон защищал только тех, кто нашел покровителя-Архонта на службе Кайроса, такие мрази всегда найдут лазейку. — Он говорит правду? — Да, но... эти ублюдки насиловали женщину! — еще недавно Фурия стояла, опустив плечи, но теперь вскинулась, ее глаза заблестели силой и злобой. — Я не могла оставить все так. — Ярусницу! — Кости всплеснул руками. — Ты убила слуг Кайрос, чтобы защитить клятвопреступницу. — Я знаю, — глухо ответила Фурия. — Мной овладели чувства. Но, если бы я могла вернуться, я бы сделала это снова. В ее словах и делах было куда больше справедливости — человеческой, настоящей, — чем в законах Кайроса. Признать это вслух означало стать еретиком и навлечь на себя гнев Суда. Но существовал и другой путь. Вершительница отчетливо его видела. — Та женщина... Вы говорили с ней? Только бы Фурия увидела протянутую руку и приняла ее. — Что? — между темных бровей залегла складка. — Да, наверное... Я не помню. Вроде что-то бормотала, пока я помогала ей подняться. — Какое это вообще имеет значение? — вмешался Кости. Вершительница одарила его долгим тяжелым взглядом. Кости по-собачьи поднял губу, показывая желтые зубы, и ссутулился пуще прежнего. — Соблюдайте порядок. Говорить будете, когда я к вам обращусь. Воздух пах озоном, а мелкие волоски на теле шевелились от напряжения. Не нужно было смотреть на балкон, чтобы понимать: Тунон взволнован. — Обвиняемая, постарайтесь вспомнить. Упоминала ли ярусница... Жертва. Так Вершительница называла ее про себя, но юридический протокол требовал звать жертвами получивших по заслугам разбойников и насильников. — ...зачем она, несмотря на опасность, пришла к лагерю Алого Хора? Фурия с видимым трудом сдержала улыбку. Она поняла. Спустя уже пару минут несчастная девушка превратилась из бесправной клятвопреступницы в потенциального рекрута, отвращенного от службы в Алом Хоре насилием своих будущих сослуживцев. Она заслуживала защиты Мира Кайрос. Единственное, о чем жалела Вершительница, так это что Кости остался чист, — тогда он просто стоял в сторонке, не мешая своим подчиненным насиловать, а Фурии — расправляться с ними. — Таким образом, я признаю обвиняемую невиновной, так как убийства она совершила, отстаивая жизнь и честь подданной Кайрос, то есть выполняя свои прямые обязанности. На миг Вершительнице показалось, что Фурия кинется ей на шею прямо здесь, в зале Суда. — Это все потому, что она Вершительница, да? — протянул раздраженно Хихикающие Кости. — Я знал, что не найду здесь справедливости. Знал! — Суд принял решение. Справедливое, что бы ни говорил алый подонок. По-человечески справедливое, не так, как того требовал список сухих правил и предписаний древнего существа в маске, давно забывшего, что закон — для людей, не для Кайрос. Остался ли там, под дымом, масками и регалиями, человек? Хотя бы крошечный человечек? За все это время Тунон не проронил ни слова и только теперь напомнил о себе гулким ударом молота, от которого задребезжали пол и стены. — Слушание окончено. И окончилось оно победой. Внутри все пело, и Вершительница знала: вернувшись к своим союзникам, она будет петь и плясать уже по-настоящему.