проще согласиться;

Зачем он вообще согласился, Алек до сих пор не понимает. Джейс что-то упорно ему говорил про то, что ему нужен «второй пилот», которого потом можно будет слить и забрать обеих девчонок себе, что Изабель для подобного не подходит, и вообще они братья и парабатаи, он ведь не может не помочь. И Алек согласился, просто потому что проще сказать Джейсу «да», чем пытаться объяснить почему «нет». Проще согласиться, чем искать причины почему для этого ему больше подойдет их сестра, чем он. ᅠᅠᅠᅠᅠ ᅠᅠᅠᅠᅠ «Проще согласиться» — думает он, матеря самого себя, когда Джейс растворяется в толпе с какой-то девчонкой, оставляя его у барной стойки в одиночестве и с пустым стаканом, в котором было что-то отвратительного голубого — как и вся подсветка здесь — цвета. Потому что к парням, которые ничего не пьют, девчонки не подкатывают. И он и близко названия не знает что это за пойло, но вкуса алкоголя нет, лишь вязкая сладость. ᅠᅠᅠᅠᅠ ᅠᅠᅠᅠᅠ Алек зря верит в благоразумие Джейса. Ну или в его сострадательность. ᅠᅠᅠᅠᅠ ᅠᅠᅠᅠᅠ Голова плыть начинает, его ведет и спасает лишь то, что он все еще сидит. Музыка долбит по вискам, ощущается каждой костью, кажется. Вибрирует, о стены отражается и пронизывает насквозь. Понимает, что на воздух нужно, просто чтобы мозги проветрить. А потом вызвать такси и ехать домой, Джейс вряд ли о нем вообще до утра теперь вспомнит. На ноги даже поднимается, успевает сделать пару шагов куда-то в сторону выхода, как ему кажется, прежде чем падает, летит бесконтрольно вниз, обещая оставить после себя лишь кровавое пятно и смазанное воспоминание. ᅠᅠᅠᅠᅠ ᅠᅠᅠᅠᅠ Метафорически, конечно. Кажется, что лучше бы по-настоящему. ᅠᅠᅠᅠᅠ ᅠᅠᅠᅠᅠ Видит только черный вихрь волос и слепящее белое платье, которое деморализует, взгляд к себе приковывает, лишая любой возможности отвести глаза куда-то в сторону, волю подавляя. Двигается под всеми этими вспышками и бликами голубого, словно какая-то языческая богиня. С волосами черными, губами алыми, что ему отсюда даже видно их, а еще с этим телом, что может принадлежать лишь долбанной богине, не иначе. Она движется легко, вниманием всех здесь завладевает, изгибается, а Алек глаз от нее отвести не может, от бедер этих, от задницы ее, от груди, которую платье так облегает — и поклясться готов, что лифчика на ней нет. Впрочем, трусов, возможно, тоже. Плохо становится от духоты, от алкоголя, от музыки этой и блядской короткой юбки собственной младшей сестры, на которую он совершенно без стыда пялится. И найти никак не может в себе привычного раздражения и желания стянуть ее за руку с ее импровизированной сцены, чтобы не дурила. Здравомыслие похоронено где-то под содержимым третьего стакана. ᅠᅠᅠᅠᅠ ᅠᅠᅠᅠᅠ Так же как и собственная выдержка и все треклятые правила и нормы, которые держали его в рамках, не позволяя даже подумать о том, что выйти за них можно. Тот самый его хваленый самоконтроль, который не пускал ее даже в свои сны. ᅠᅠᅠᅠᅠ ᅠᅠᅠᅠᅠ Тот самый, который оказывается мнимым. Потому что он в ее сторону идет с совершенно конкретными мыслями, совершенно конкретными желаниями. За руку ее ловит и тянет на себя, почти заставляя ее оступиться. Изабель на каблуках покачивается опасно, но равновесия не теряет, на земле продолжает стоять все так же крепко, в отличие от него. — О, Алек! Ты тоже здесь? У нее голос радостный, он слышит его несмотря на долбежку музыки и крови где-то у себя в висках. Она трезвая почти, он по глазам ее видит, по жестам ее, по тому как улыбается. Трезвая, а он блядски пьяный. Блядски пьяный, и обязательно завтра пожалеет, что согласился на все уговоры Джейса. Говорить ему что-то начинает, а он только видит как ее губы шевелятся, звуки слышит, но речь ее воспринимать перестает совершенно. И только она на пол ступает, только слезает с долбанной стойки — сцены, стола, что это, блядь, вообще такое? — как он к себе тянет ее, и совершенно игнорирует то, что Изабель разговаривать с ним пытается. Целует ее прямо здесь, на них с полсотни человек все еще пялится, а ему совершенно все равно. Его заботит только то, что у нее губы мягкие и теплые, немного сладкие на вкус. И то, что она отвечает. И это мозги прошивает получше всей этой музыки, получше этого слепящего неона, электрическим разрядом где-то в голове, не встречая сопротивления из «правильно» и «нельзя». Мозг у нее включается быстрее, чем он успевает запомнить, чем успевает сползти ладонью с ее талии на голое бедро, на котором кожа горячая, он уверен, он знает. Изабель руками в плечи его упирается и отстранить его от себя пытается, губы облизывая. Он только за ее языком следит, все еще ощущая его у себя во рту. Руки ее не замечает, пока голос не слышит. — Что ты творишь, Алек? Хрипло, словно задушено звучит, делает от него шаг, а Алек глаза ниже опускает, смотрит на тот, как она тяжело дышит, на то как ее грудь опускается с каждым выдохом и поднимается со вздохом. И резюмирует очевидное: лифчика на ней и в самом деле нет, потому что он соски видит. Сквозь плотную ткань этого херова платья он видит ее соски. Возбужденные. Такие, что ему потрогать их хочется. — ... да ты же пьяный, боже! Глаза выше поднимает, снова взглядом возвращаясь к ее губам, с титаническим усилием поднимая глаза выше, чтобы взгляд ее поймать. И по ее выражению лица, по губам поджатым — ярко-красным, горячим и слегка припухшим — понимает, что пропустил все ее слова мимо ушей, пока глазами жрал ее, пока мысленно раздевал ее, пока представлял как она будет выглядеть вжатая в стену. Пальцами щеки ее касается, костяшками самыми и вниз ведет, до челюсти и по шее. Изабель глаз с него не сводит, замирает как кролик испуганный, совершенно потерянная сейчас и обезоруженная всем происходящим, его поведением, совершенно непохожим на то, какой ее брат — ее брат-гей — обычно. Изабель открывает рот, руку поднимает, чтобы его руку перехватить, а у него последние секунды остаются, последний шанс. — Из, пожалуйста, — сглатывает, в глаза ее смотрит, совершенно черные сейчас, с расплывшимся зрачком по радужке, — трезвым у меня на это никогда не хватит смелости. И видит, как она теряется окончательно, как осознать слова его пытается. У нее взгляд совсем неуловимо меняется, он там понимание видит какое-то совершенно ядовитое. Она больше не сопротивляется, когда он тянет ее обратно к себе, когда вжимает в себя, утягивая куда-то в сторону не то туалетов, не то задней двери. Ладонью бедра ее касается, горячего, как и думал, когда вжимает Изабель в себя, когда вжимает в стену, а пальцы ее ощущает где-то под курткой, под футболкой у себя на спине и плечах. Завтра он пожалеет, но это будет завтра. А сейчас им обоим проще со всем этим согласиться.