Качели

— Твою ж мать... Куда? Стой! Назад, назад, говорю! Бригитта склонилась над мужем. Незнакомые слова, которые он выкрикивал во сне, заставили ее похолодеть. Она замерла, затаив дыхание, ожидая, что он скажет что-нибудь еще. — Я тебя спрашиваю, сукин сын! Стой, собака! Алоиз захрипел во сне, заметался. Бригитта не выдержала — бросилась гладить его по рукам, по голове, успокаивать, шепча: все хорошо, хорошо, Алоиз, спи, все хорошо... И он успокоился, улыбнулся, повернулся на бок, прижав щекой ее ладонь к подушке, и продолжил спать, как ни в чем не бывало. Бригитта смотрела на мужа. В полутьме различала ресницы, длинные и пушистые, как у девушки, прямой крупный нос, четко очерченные губы, так по-детски нежно полуоткрытые сейчас. Спящий, он был не менее красив, чем обычно. Бригитта любила его. И все-таки... Она тихонько высвободила руку, неслышно встала и накинула пеньюар. Нашла сигареты, закурила. Обычно она не курила при Алоизе, только когда он отсутствовал по ночам, а она ждала его, не смыкая глаз, переходя из комнаты в комнату и не находя себе места от тревоги. ... Когда она впервые увидела Алоиза Хагена, первое что она подумала, что он удивительно, просто неправдоподобно красив. Она случайно забрела в это варьете, бездумно гуляя по улицам и наслаждаясь неведомой доселе свободой. После смерти мужа, полковника СС, Бригитта, оправившись от шока, внезапно поняла, что может делать все, что захочет. Абсолютно все. И не будет больше заплывших поросячьих глаз, всегда исподволь следивших за ней, не будет сальных губ и вечно потных рук. Не будет принуждения, не будет унизительных ритуалов и вечного рабства в постели. Не будет ненавистного крысиного профиля на подушке рядом с нею по утрам. Она была свободна и она не знала еще, как распорядиться этой своей свободой. Бригитта принимала наркотики. Муж приучил ее к ним, ему проще было управляться с безропотным одурманенным существом, которым она становилась под воздействием морфия, она подчинялась приказам и исполняла все его прихоти, тем более мерзкие, чем больше была разница между ней, такой хрупкой и нежной, и грузным пожилым полковником. Разница во всем: в возрасте, во внешности, в характере. Родители Бригитты избегали смотреть ей в глаза, когда они с мужем бывали у них, но она знала: у них не было выбора, не было иного пути, кроме как выдать свою юную дочь замуж за этого мерзкого старика. И вот его не стало. Свобода пьянила Бригитту сильнее вина, оглушала и дурманила сильнее морфия. И тогда она встретила Алоиза. Она стала приходить в варьете, занимала всегда одно и то же место и заказывала бокал вина. И весь вечер Алоиз был для нее — гибкий, сильный и ловкий, такой прекрасный и такой недостижимый. Глядя, как он подхватывает партнершу, Бригитта представляла, что это ее талию обхватывают его руки, и это ее он подбрасывает и ловит, и кружит в немыслимом танце. В один из вечеров, приняв для храбрости дозу, Бригитта решительно прошла за кулисы. Алоиз вблизи производил еще более сильное впечатление, но оказался на удивление приветлив и галантен. Он проводил Бригитту домой, и она танцевала полночи в пустых комнатах, не смея поверить своему счастью. Они начали встречаться, и Бригитта удивлялась все больше. Этот необыкновенный человек, сильный и красивый, как бог, был добр и внимателен к ней. Он шутил, развлекая ее, и при этом не переходя границ, он был скромен и тактичен, он смотрел на нее с искренним интересом. Под взглядом этих теплых, внимательных глаз Бригитта чувствовала себя другим человеком. Больше всего ее страшило, что все это просто сон, и однажды придется проснуться. Но сон не кончался. Бригитта осмелела настолько, что представила Алоиза знакомым и, нимало не смущаясь, объявила, что намерена выйти за него замуж. И ничего — небо на землю не упало, Алоиз произвел на всех очень хорошее впечатление, держась со спокойным изяществом, покорил дам и дал понять мужчинам, что заслуживает уважения. С тех пор жизнь ее стала напоминать качели. Взмах — и немыслимое счастье, радость близости, ласковые слова и теплые объятья, нежность и страх. Откат, рывок — и взлет в другую сторону: бесчисленные пачки сигарет, слезы, томительное ожидание и ужасные сомнения в его верности. Но Алоиз возвращался, и после уверений и клятв качели неумолимо летели обратно. Но ни разу, даже в минуты самого черного отчаяния, Бригитта ни о чем не пожалела. Алоиз слушал, что рассказывала она о себе, внимательно, переживая вместе с нею счастливые моменты детства и юности, и горя негодованием, когда она вспоминала своего первого мужа. «Жаль, что он уже умер», — прорычал Алоиз, когда она рассказала, как муж однажды избил ее, привязал к кровати, изнасиловал и ушел на сутки, то ли забыв про нее, то ли желая наказать за что-то. «Убил бы своими руками», — сказал Алоиз, темнея лицом. Бригитта потянулась к нему, а он порывисто сгреб ее в охапку сильными руками, стиснул почти до боли, прижимая к себе. Поцеловал в макушку. И Бригитта расплакалась. Единственное, чего Алоиз категорически не принимал в ней — это наркотики. Он поставил жесткий ультиматум — и Бригитта держалась. Страх потерять любимого оказался сильнее пристрастия, Алоиз сам был как наркотик, избавиться от тяги к которому было совершенно невозможно. Со временем Бригитта убедилась, что муж ее не обманывает. Ни разу не обнаружила она следов других женщин, ни аромата духов, ни помады, зато запах пороха, грязь и кровь на одежде говорили сами за себя. И это было еще страшнее. Муки ревности, жгучие и яростные, показались просто ерундой по сравнению с мучительным страхом за его жизнь. «Лучше бы ты мне изменял», — сказала однажды Бригитта после кошмарной ночи, когда она упала в обморок, увидев растекающееся по простыне пятно крови из ран Алоиза. Алоиз усмехнулся и обнял ее, морщась слегка от боли. «Ничего со мной не случится, — легкомысленно сказал он. — Ты же ждешь меня, как я могу не вернуться?» ... И вот теперь еще и это. Бригитта нервно ходила по комнате, не зная, что и думать. Она не была глупой. Она не могла не видеть, что Алоизу чужды идеи наци. А он и не скрывал этого от нее. Бригитта удивлялась, как рядом с ним легко выветрились из ее головы с таким тщанием вколоченные полковником догмы. Все, чего ей хотелось, — это любить, быть счастливой и родить ребенка, и чтобы он рос в мире, и чтобы его отец не пропадал по ночам, занимаясь неведомыми опасными вещами. Но вот этот чужой язык.... А что, если Алоиз вообще не тот, за кого себя выдает? Что тогда? Нет, этого не может быть! Не может, не может! Он такой чистый, такой наивный... Бригитта присела на край кровати, вгляделась в спящего — да, это он, ее Алоиз, ее Михель, беспечно играющий на дудочке среди черных крыс. «Я спрошу его прямо, — решила она. — Завтра же и спрошу». — Алоиз, скажи мне, пожалуйста, что значит: «Твойу ш мат»? Алоиз поперхнулся кофе и закашлялся. — Что?! — только и мог сказать он, наконец прокашлявшись. — Ты где... ты откуда это взяла? Он так растерянно хлопал ресницами, что Бригитте стало его жалко. — Ты говорил во сне, — призналась она. Алоиз сморгнул и улыбнулся. — А, так это по-русски. И, знаешь, это ругательство. Очень нехорошее. А что я еще говорил? — Я не запомнила, — сказала Бригитта, не сводя с него острых глаз. — Откуда ты знаешь русский? — Научили, — ответил он. — Пришлось выучить. Он нахмурился, сжав губы, и Бригитта поняла — дальше расспрашивать бесполезно. — Хочешь, я тебя научу? — неожиданно предложил Алоиз. — Пригодится, быть может, мало ли там, с прислугой объясняться. Это красивый язык, но сложный. Хочешь? — Хочу, — улыбнулась Бригитта. Значит, ничего страшного в этом нет, все хорошо. Он и правда научил ее немного. Это оказалось сложно, особенно произносить некоторые звуки. Но Бригитта старалась, и ей удалось запомнить несколько фраз. — Как будет по-русски «Я люблю тебя»? — однажды спросила она. Алоиз сказал. — Йа люплью тебья, — повторила за ним Бригитта, и поразилась, каким счастьем засветились его глаза. Время шло. Они становились только ближе друг к другу. Бригитта научилась наконец верить своему счастью и привыкла к своим «качелям». Она уже не бросалась за сигаретами и вином, когда Алоиз отсутствовал слишком долго, а терпеливо ждала, молясь про себя, чтобы он вернулся живым. Странные совпадения, которых она не могла не замечать, глухо тревожили ее: иногда до нее доходили слухи о диверсиях и терактах — то на железной дороге, то на складах — или о вылазках партизан, и всегда эти слухи совпадали по времени с отлучками Алоиза. А еще они часто совпадали с визитами Иоганна Вайса. Этот абверовец был симпатичен ей, она видела, что Алоиз искренне радовался каждой встрече с ним, но после его ухода она видела также, как загорались нехорошим блеском глаза Алоиза, как кривила губы сдерживаемая усмешка и раздувались ноздри в предвкушении чего-то, ей неведомого. Но Алоиз возвращался, и качели взлетали снова. — Что мы будем делать после войны? — спросил как-то Алоиз, лежа головой у нее на коленях. — Поедем в Дрезден, — сказала Бригитта, перебирая его волосы. — Ты любишь горы? Там такие красивые горы, ты не представляешь. И Эльба. По ней плывут пароходы. Мы часто ездили туда, когда я была маленькая, там жила бабушка, — Бригитта вздохнула. — А чем кончится война, Алоиз? А если придут русские? — Если придут русские, они не станут сгонять немцев в лагеря и сжигать их в печах, — серьезно ответил он. — Я вижу, как они работают, вытаскивают немецких детей и женщин из-под завалов. Им важно, что перед ними — человек, а не немец, поляк или еврей. Так что думаю, съездим мы с тобой в Дрезден, и не только в Дрезден. Вот закончится война, и все будет хорошо. — Скорее бы уже, — улыбнулась Бригитта. — Наш сын должен родиться в мирной стране. — Конечно, — бездумно согласился он и вдруг широко открыл глаза. — Погоди, ты сказала — сын? Ты что... правда? Бригитта, сжавшись внутри от ужаса и радости, медленно кивнула. Алоиз потрясенно смотрел на нее снизу вверх. Потом вскочил, подхватил на руки и закружил по комнате, смеясь. Бригитта смеялась тоже, цепляясь за его могучую шею. — Погоди, — внезапно Алоиз отпустил ее, поставил перед собой и посмотрел в глаза. — А если будет дочка? — спросил он с самым серьезным выражением лица. Алоиз снова говорил во сне. Каждую ночь, что-то невнятное и все по-русски. И Бригитта решилась — как в детстве с сестренкой, когда, пытаясь выведать секреты у старшей кузины, они верили, что можно спросить что-то у спящего, и он обязательно скажет правду, — Бригитта наклонилась над Алоизом и негромко произнесла у него над ухом: — Как тебья зовуут? — Ёоха, — невнятно промычал Алоиз. — Как. Тебья. Зовут, — еще четче проговорила Бригитта. — Алексей, — так же четко ответил тот, не просыпаясь. — Алёша. Алёша. Имя его Бригитта повторяла и повторяла, лежа без сна, словно пробуя на вкус, и думала, думала... Вспоминала все разговоры с ним, понимая теперь, как исподволь подводил он ее к пониманию: нацизм — это плохо. Война, которую они ведут со всем миром, — это плохо. Методы, используемые в этой войне, ужасны. И немецкий народ страдает не меньше других. Бригитта вдруг осознала — смерть была не самым страшным, что могло случиться с ее любимым. Самое ужасное случилось бы, если бы его разоблачили. И новая волна ужаса и тревоги вошла в ее жизнь. Она ничего ему не сказала. Ей не хотелось тревожить его еще и этим. Она видела, в каком напряжении ему приходится работать. Он теперь почти не отлучался по ночам, зато приходил вечерами вымотанный и злой, и только при виде нее улыбался и трогательно прикасался к животу, спрашивая: как там? Все в порядке? Все в порядке, отвечала Бригитта. Оставалось всего два месяца, а война никак не кончалась. Все началось с осколка. Это было больно, но Бригитта терпеливо сносила боль, пока рядом был Алоиз. А потом она внезапно поняла, что умирает. Прости, говорила она Алоизу. Прости, что не смогу родить нашего ребенка. Поговори с врачами, может, можно что-то сделать. Может быть, ребенка еще можно спасти. Алоиз держал ее руку и плакал. А потом пришло забытье. Смутные образы носились перед ней, но наконец из тьмы и сумбура выплыло лицо Алоиза. Она уже не могла различить осунувшиеся и почерневшие щеки, заострившиеся скулы, но глаза его, горящие, как звезды, она видела отчетливо и ясно. — Хорошо, спасибо, здравствуй, — сказала она, всё, что смогла вспомнить по-русски. — Альёша... Алёша.