Босиком по пеплу

      Старый корпус оказался ничем иным, как давно заброшенным, обшарпанным, и местами развалившимся зданием, в котором, судя по всему, когда-то располагалось психиатрическое отделение Мунго. Сейчас единственными обитателями здесь были сырость, плесень и гуляющие по коридорам промозглые сквозняки. — Добро пожаловать, — осклабился один из сопровождающих меня санитаров. — Это твой новый дом на ближайшее время. — Дивно, — кивнул я, как ни в чем не бывало, проходя вглубь палаты, больше напоминающей камеру пыток при аврорате — кстати говоря, запрещенную, а потому официально не существующую. — И, как долго мне здесь торчать? — Пока не одумаешься, — хмыкнул санитар. — Рубашку снимай, — велел он.       Мне не оставалось ничего, кроме как подчиниться. Холодный влажный воздух палаты тут же проник под кожу, пробирая до костей. Таким же противным оказалось прикосновение металлических наручников, висящих на ржавеющих цепях под потолком и неприятно царапающих кожу на запястьях. — Ноги, — приказал санитар и попинал по ним, вынуждая расставить шире, чтобы впоследствии щиколотки также оплели цепи. — Не самое удобное положение для размышлений над своим поведением, — с иронией заметил я. — Зато самое эффективное, — заржал в голос второй санитар.       Скрип металлической двери и сводящий зубы скрежет старых замков приглушили не менее отвратительный смех, погружая палату в относительную тишину, нарушаемую капающей с потолка водой. Три узеньких окошка наполняли помещение тусклым светом пасмурного вечера, слабо освещая пыльные стеллажи и столы, стоящие вдоль стен. Скованные над головой руки затекли уже через двадцать минут. Кожу покалывало от холода и размытых расстоянием эмоций Поттера. Его по-прежнему терзали страх неведения, отчаяние, ощущение собственной беспомощности. Теперь ко всему этому примешивалось еще и чувство вины. Он винил себя за то, в какое положение попал я. И это, черт возьми, было последнее, чего бы мне хотелось. Потому что все, что я мог сейчас сделать, чтобы успокоить Поттера — это взять под контроль собственные эмоции, исказив их до полностью противоположных текущим ощущениям.       Ну же! Это ведь, все равно что хорошее воспоминание для патронуса. Должно сработать. Если я не ошибся по поводу назначения этой комнаты, то у меня не так много времени, чтобы убедить Поттера, что со мной всё в порядке. А потом отрезать свои эмоции от его восприятия. Он должен думать, что все под контролем, иначе я просто не смогу выдержать двойного напора отрицательных эмоций. А то, что свои мне не удастся долго удержать в узде, я не сомневался.       Прикрыв глаза, я постарался сфокусировать свои ощущения на чувствах Поттера. Оказалось, связь почти осязаема и при должной концентрации её можно уловить тонкими серебристыми нитями паутины, тянущимися сквозь пространство от одного сознания к другому. Словно прощупывая этот своеобразный мостик, я пустил по нему навстречу Поттеру те чувства, что испытывал, пробуя на вкус его губы. Получив в ответ тёплую волну надежды, успокаивающей и приглушающей страх Поттера, я отправил вдогонку чувство эйфории, которое дарит полет на метле. Его сменило нежное, трепетное отношение к самому Поттеру, которое ещё совсем недавно я бы счел абсурдным. А сейчас оно казалось едва ли не самым правильным и реальным. Отогревающим саму способность чувствовать, казалось, навеки скованную льдом и отчуждением.       Я уловил, как Поттер расслабился. На смену вымотавшему страху пришла усталость. Он почти заснул к тому моменту, когда я пережал тонкие ниточки нашей с ним связи, перекрывая кислород своим, но по-прежнему отчетливо слыша его эмоции. Волнение Поттера, возникшее от потери обратной связи, просто не успело сформироваться окончательно, будучи развеяно уплывающим в царство Морфея сознанием.       Я тоже умудрился уснуть, несмотря на свое положение. Впрочем, с аврорскими методами общения я научился спать даже оказавшись прикованным за ноги вниз головой. Во сне притуплялся физический дискомфорт, позволяя забыть о натирающих запястья и ноги оковах, об изрядно затекших мышцах и противно ноющих нервах.       Разбудили меня глубоко за полночь, окатив с головы до ног ледяной водой. От подобной неожиданности перехватило дыхание, сковав легкие и заставляя судорожно хватать ртом воздух, в попытке сделать хоть один полноценный вдох. — Доброй ночи, сладкий, — с хищной ухмылкой промурлыкал Вильберт. — Как спалось? — Прекрасно, — справившись с дыханием, процедил я сквозь плотно сжатые зубы, чтобы хоть как-то сдержать их стук. При соприкосновении с мокрой кожей, окружающий воздух ощущался в разы холоднее, пробуждая миллионы колючих мурашек. — Итак, — глубокомысленно изрек Маркус, разворачивая на столах свертки со сверкающими металлом предметами, которые напоминали что-то среднее между инструментами безумного хирурга и набором игрушек заядлого БДСМщика, — посмотрим для начала, с чем придется работать. — Раньше не рассмотрел? — я следил сквозь капающую с челки воду за ходящим кругами медбратом, изучающим меня словно диковинную безделушку. — Не так хорошо, как хотелось бы, — широко оскалился Вильберт. — Не хочешь освободиться от этой части своего темного прошлого? — спросил он, с нажимом проведя ногтем по метке Пожирателя на предплечии. — Обойдусь, — бросил я. — Пусть останется в напоминание о старых ошибках.       Вильберт лишь хмыкнул, переходя с руки на грудь, отслеживая россыпь мелких шрамов от Сектумсемпры на спине и груди. — Откуда? — продолжил он своеобразный опрос. — На шестом курсе не сошлись с Поттером во взглядах. — Хм… Интересно, — протянул Маркус. — А это? — ткнул он в почти исчезнувший, но все же сохранивший очертания ладони, ожог. — Первый раз вижу, — фыркнул я. — Наверное, аллергия на тебя. — Вылечим, — пообещал Маркус, спускаясь по ребрам, осматривая несколько глубоких шрамов под ними. — Аврорские забавы, — пояснил я.       Другой бок был отмечен небольшим стянутым пятнышком, напоминающим застаревший ожог. — Боевое заклятие прошло по касательной, — вновь не дожидаясь вопроса. — А еще у меня были сломаны два пальца, рука и четыре ребра… Если тебе интересно. — Очень, — заверил Маркус, закончив, наконец, изучать меня. — Теперь, даже не знаю, что тебе предложить, — задумчиво потянул он. — Как насчет художественной резьбы по коже? Я проходил курсы мастера тату. — Заманчиво, — не скрывая сарказма отозвался я. — Ты прямо разносторонняя личность. И что это будет? — Посмотрим… — выбрав тонкий, сверкающий холодом стали, скальпель, Маркус приблизился вплотную, вновь обходя меня вокруг, пробегаясь кончиками пальцев по россыпи шрамов, оставленных поттеровской Сектумсемпрой. — Фоновый узор у тебя уже есть, — отметил медбрат. — Думаю стоит запечатлеть и имя автора. Что скажешь? — Поттера? — усмехнулся я абсурдности ситуации. — Его самого, — кивнул Маркус. — А что так просто? — провокационно поддел я. — Давай уж по полной. Орнамент… Не знаю… Сердечки, крылышки, завитки… Что ты там умеешь? — Как пожелаешь, — оскалился Маркус, пихнув мне в рот резиновый валик: — Зажми-ка покрепче. Не хочу оглохнуть от твоих криков.       Я стиснул горьковатую на вкус резину зубами, готовясь к тому, что мне предстояло. Впрочем, к подобному априори нереально заранее подготовиться. В любом случае будет чертовски больно. Вот и сейчас я готов был взвыть, от острой боли неспешно рассекающей кожу холодом бездушной стали. Остановил меня от крика в голос только резиновый валик, который я до скрипа сжал зубами. Через пару минут я почти полностью абстрагировался от реальности, воспринимая происходящее словно со стороны. — Не отключайся, сладкий, — пропел Маркус, полив мне голову холодной водой. — Мы только начали. Впереди еще орнамент. Все, как ты хотел, — ухмыльнулся он, вернувшись к тому, на чем остановился.       Его скальпель продолжил медленно выводить тонкие линии на моей груди. Вильберт тем временем насвистывал под нос одному ему известную мелодию. Кровь из порезов, смешиваясь со стекающей с волос водой, тонкими ручейками прокладывала путь вниз по торсу, окрашивая светлые пижамные штаны алыми разводами. Воздух рваными обрывками проникал в легкие и с хрипом покидал их. Челюсть уже сводило от того усилия, с каким она стискивала резиновый валик. Скопившаяся во рту слюна, просачивалась между зубов и стекала из уголка рта по подбородку. В висках ломило от участившегося пульса, а сквозь плотно сомкнутые веки, все же протиснулась непрошенная слезинка, осев на ресницах напоминанием, что не все чувства подвластны моему контролю.       Маркус орудовал скальпелем словно художник кистью. Кожу рассекали то длинные росчерки, то короткие штрихи. Плавные линии сменялись более резкими и угловатыми. Местами лезвие проникало под кожу чуть глубже, а где-то едва царапало. В совокупности это сводило с ума, застилая сознание мутными чернильными пятнами. Я даже не сразу заметил, в какой момент все прекратилось. — Принимай работу, — с гордостью выдал Маркус, не без труда высвобождая резиновый валик из моей хватки. — Мое лучшее творение. — Ты просто чудо, — хрипло выдавил я, сглотнув горькую от резины слюну. — Зеркало есть? — Чего нет, того нет, — с напускным сожалением цокнул языком Вильберт. — Давай так, — он полил мою грудь водой, смывая излишки крови. — Во-от… — протянул он прижав к израненной коже белое полотенце и заставляя зашипеть от боли.       Ткань быстро впитывала в себя размытые очертания порезов. Вильберт отошел подальше, растягивая полотенце в руках и позволяя рассмотреть зеркальный отпечаток своего творения. — Нравится? — Шикарно… — если забыть, что это было высечено на живую. — Ты определенно работаешь не в том месте, — из него действительно вышел бы неплохой тату-мастер. — Думаю, стоит добавить глубины, цвета… — со знанием дела отметил Маркус. — Черный тут отлично подойдет. Правда, чернила у меня своеобразные. В случае, если доктор Лойз решит сжалиться и выделить тебе заживляющего, шрамы все равно останутся. Не пропадать же трудам, — пожал он плечами, разбалтывая во флаконе иссиня-черную жидкость. — В общем, из-за этой маленькой особенности процедура может оказаться слегка болезненной, — с напускным сожалением посетовал он, вновь поднося к моим губам резиновый валик. — До этого было дохуя щекотно, — процедил я и сжал предложенный валик зубами.       Маркус не прокомментировал, изогнув губы в кривой улыбке. Отойдя на пару шагов, он в последний раз разболтал чернила и, сделав резкий выпад рукой, выплеснул содержимое флакона на меня.       На этот раз раздирающего глотку крика мне сдержать не удалось. Резиновый валик укатился куда-то к ногам, и голос оглушающей вспышкой отразился от голых стен, наполняя агонией каждую клетку тела. Боль была адской. Соприкосновение чернил с открытыми ранами было сравнимо с воздействием разъедающей плоть кислоты. Казалось, они проникают до самых костей, выжигая все на своем пути. В конце концов, сознание попросту не выдержало, уступив место непроглядной темноте.