Место под названием «Ад»

      Рингер не верит в рассказы об Аде и Рае, о горящих на раскаленном масле грешниках и о венках из лавровых ветвей для каждого непорочного. Для неё жизнь — сплошной полигон, где хочешь не хочешь, а марать руки по самый локоть будь то в грязь, или в кровь, приходится. И пускай катятся к чёрту все фанатики с проповедями о высших силах, когда каждый сантиметр их планеты превратился в настоящее пекло после появления Иных.       Не будешь бояться Ада — встретишься с самим Дьяволом.       Рингер качает головой, сплёвывая на разгорячённую солнцем землю, не прислушиваясь к высокопарным высказываниям. Они всё рассказывают и рассказывай ей, пытаются образумить, вернуть на путь истинный», вот только даже не догадываются, что она своё наказание уже несёт.       Бен первым замечает, когда Рингер меняется.       Фразы становятся более едкими, ядовитыми иглами впивающимися под кожу и кислотой подсознание выжигающие. Взгляды становятся более ненавистными, до мурашек по всему телу, будто смотрит сквозь тебя, будто видит что-то скрытое ото глаз остальных.       Рингер становится пороховой бочкой. Чиркнешь — и взлетишь в воздух, не успеешь даже глазом моргнуть.       На все вопросы она лишь головой из стороны в сторону мотает, мол, не твоё дело, Зомби, иди обратно к ребятам. Предпочитает теперь отсиживаться у заднего входа и пальцы длинные заламывать, голову опустив. Бен знает, что что-то не так, но достучаться никак не может, щеки от обиды кусая.       Через две недели Рингер приходит сама. Садится на соседнюю кровать, ноги под себя подбирая и подбородком в колени упирается. Ни слова не произносит, только легонько взад-вперед раскачивается, словно сама себя успокоить пытается. В комнате кроме них никого — лишь тяжёлое дыхание и тиканье настенных часов.       Первым ломается Бен.       — Рингер.       Молчит.       — Рингер, я знаю, что это не моё дело, но что с тобой?       Хмурится.       — Рингер, пожалуйста…       И она сдаётся. Медленно глаза на него поднимает, нижнюю губу закусив, и рассматривает, словно впервые видит. Медленно, мучительно медленно, так, что Бен успевает отметить залегшие синие тени под глазами и впавшие скулы.       — Мы так и будем играть в молчанку или ты наконец-то…       Выдох.       — Расскажи мне что-то.       Бен осекается. Брови сами по себе ползет наверх, но она не шутит, поэтому Пэриш пододвигается к краю кровати и неуверенно чешет затылок. В голове раньше было столько историй, которые он сестре младшей каждую ночь рассказывал, но теперь там слово вакуум.Чёртова чёрная дыра.       — Хорошо.       И он говорит. Говорит о родителях и их небольшом, но уютном доме с бассейном на заднем дворе; о золотистом ретривере, любимце мамы, и чёрном уличном коте, приходящем к нему по пятницам и средам; говорит о футбольных площадках и девчонках из группы-поддержки с шуршащими разноцветными помпонами и громкими кричалками; о занудном преподавателе математики и лучшем друге со старой школы, с которым пришлось разойтись.       А она всё слушает и слушает, чуть прикрыв глаза, словно его голос убаюкивал, словно успокаивал, словно наконец отрезвлял.       А потом Рингер просто встает, мажет пальцами по запястью и молча уходит.       Их странные встречи повторяются всё чаще и чаще. На полигоне, у пустых умывальников после отбоя, на незапертом складе с боеприпасами и в тихих коридорах. Рингер всегда садится напротив него, обхватывая дрожащими пальцами ноги, словно боится чего-то, и просит его говорить. Ничего не отвечает, лишь изредка кивая и, Бен может поклясться, что один раз она действительно улыбнулась.       Но стоит Пэришу коснуться её плечом, нечаянно задеть коленом, или подсесть чуть ближе, как Рингер будто просыпается от транса. Глаза становятся чернильными, а дрожь пробивает всё тело, и Бен задерживает дыхание, не понимая, что послужило таким переменам.       После этого она снова уходит.       В последнюю их встречу, — он отказывается в это верить — Зомби находит её в женском туалете. Не то, чтобы он по своей воле там оказался, просто звуки, доносящиеся оттуда, кажутся чертовски странными и… знакомыми. Повинуясь инстинкту, он выжидает пару минут и осторожно проходит внутрь, надеясь, что там не будет никого больше.       Никого, кроме неё.       Кроме испуганной, взъерошенной и бьющейся в углу Рингер с острым лезвием в руках. И его передергивает, будто кто-то понизил температуру, заставив волосы на затылке подняться, а потом повысил на максимум, из-за чего футболка неприятно липнет к телу. Он никогда не видел подобного.       — Рингер…       Она его не слышит. Даже голову в сторону Бена не поворачивает, пытаясь пуговицы на рукаве рубашки защитного цвета расстегнуть. Они прыгают одна за другой по кафельному полу, когда девушка сплёвывает, сердито шипя. Бен пользуется моментом и подходит ближе, шаг за шагом, но…       — Не смей, Зомби.       Парень замирает.       — Сегодня всё должно закончиться.       Держи руки перед собой, Зомби, молодец.       — Ты перестанешь мною управлять. Ты перестанешь говорить в моей голове. Ты наконец-то заткнешься и сдохнешь вместе со мной!       Ещё шаг.       — Чёртова рубашка! Ай!       Рингер шипит, как кошка, уколовшаяся об одну из острых игл любимого кактуса хозяйки. Лезвие оставляет на пальце капельку крови, и парень пользуется моментом, отпихивая его носком тяжелого ботинка куда-то под умывальники. И только сейчас она д-е-й-с-т-в-и-т-е-л-ь-н-о его замечает.       — Что ты здесь…       — Какого чёрта, Рингер? Ты пытаешься вскрыть вены? А как же твоё хвалёное «я умею выживать, а вы всё умрёте на следующий же день»? Где же та бойкость и рвение в бой, стрелок?       Цедит сквозь зубы:       — Лучше б я умерла в той вылазке.       И Зомби вспыхивает, не в силах больше играть в её игру.       — Ты спятила? Рингер, боже, что ты несёшь? Ты несколько месяцев ходишь сама не своя, просишь меня говорить обо всё на свете, не проронив ни слова сама, а потом просто встаёшь и уходишь, словно увидела Иного. А теперь… После всего этого я нахожу тебя в туалете с лезвием в руках!       — Не строй из себя командира, Пэриш. Ты ничего не понимаешь.       — Я хочу знать, что с тобой происходит. И это приказ!       — Хочешь знать? Ты действительно хочешь это знать? Тогда надень очки, Зомби! Знаешь, что ты увидишь? Зелёную тварь, находящуюся в моём мозгу, пожирающую его день за днём и буквально сводящую меня с ума. Я слышу звуки, слышу шорохи, голоса, я слышу в-с-ё! Знаешь, почему я ухожу раз за разом? Потому что, когда ты замолкаешь, я слышу Его. И он говорит в сотни и тысячи раз громче тебя и тогда мне кажется, будто это ты, Зомби, говоришь его голосом. Я словно в Аду. Это невыносимо…       У него внутри всё обрывается. Рушатся каменные стены, выстроенные во время жизни в военном лагере, трещинами идут все убеждения о лучшей жизни, в прах рассыпается вера о нормальной жизни. Иные захватил разум Рингер, и он ничего не может с этим поделать. Лишь подползти ближе, взять холодные дрожащие ладони и крепко сжать в своих, горячо шепча:       — Эй, тише… Рингер, слушай меня. Мы найдем выход и избавим тебя от этого паразита. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Умпа же умный, он что-нибудь нароет в своих энциклопедиях.       Она головой снова мотает, быстро-быстро, словно не давая ему и думать об этом.       — Слишком поздно, Бен. Это не может продолжаться.       — Рингер, не время сдаваться. Ты — самая сильная девушка из всех, кого я знал! Стойкая, идущая до конца и никогда не сдающаяся ни перед какими трудностями. Весь отряд ровняется на тебя, Чашка всё время пытается за тобой повторять, а я до сих пор удивляюсь откуда в тебе столько отваги. ㅤ ㅤ ㅤㅤ       На поникшие плечи больно смотреть. Этот охрипший голос невыносимо слушать.       — Я думала, что я справлюсь. Но день за днем эта тварь ломала меня, заставляя сходить с ума, заставляя кричать по ночам в коридорах, заставляя вгрызаться зубами в подушку, лишь бы не разбудить никого из вас. Бен, даже сильные иногда не могут встать с колен.       — Но ты говорила, что я как-то тебе помогаю, правда? Рингер, ты говорила, что мой голос, что я… Боже, ты не можешь просто так взять и сдаться, Рингер!       Снова поднимает глаза, и если это не те капли нежности, на которые она только способна сейчас, то он не знает, что это.       — Марика…       — Что?       — Меня зовут Марика. Марика Кимура.       Красиво.       — Почему ты раньше не говорила этого?       — Потому что раньше я и подумать не могла, что доверюсь такому амбициозному идиоту, как ты. Знаешь, как долго я не могла поверить, что именно ты, Бен-Меня-Любят-Все-Девчонки-Пэриш, станешь моим якорем? Да я готова была поспорить с Умпой на очередь из автомата прямо в грудь, что и близко тебя не подпущу!       — Но почему сейчас…?       — Потому что ты поверил мне тогда, на задании. Ты переборол свой страх, заставив остальных опустить автоматы и стал на мою сторону даже после того, как я по три раза на дню посылала тебя на все четыре стороны.       Рингер закатывает глаза по привычке. Словно не может поверить в сказанное ею же.       — Я не мог позволить им убить тебя. Пускай, ты, скорее всего, выстрелила мне хотя бы в ногу, случись подобное.       — У меня уже выпала такая возможность. Теперь я прошу у тебя того же самого, Бен. Так будет лучше.       Говори ещё, пожалуйста, только не уходи. Останься, останься, останься со мной.       — Убить себя? Нет, это не выход!       — Для меня нет другого верного решения. Пожалуйста… Если ты действительно испытываешь ко мне хоть что-то, ты поймешь.       — Марика…       Он не замечает, как меж тонкими пальцами появляется ещё одно лезвие, впивающееся в бледную кожу, оставляя после себя багровые полосы. Он лишь сильнее жмурится, пытаясь не вслушиваться в сбившееся дыхание (его) и судорожные всхлипы (её). Считает в голове минуту, две, три, после чего только осмеливается глаза мокрые от слёз открыть и позволить надрывному крику из груди вырваться.       Его Рингер (Марика) лежит в луже собственной крови и смотрит прям на него с застывшей улыбкой на тонких губах. Его Рингер чуть склоняет голову набок, словно, прищурившись и дразнясь, как обычно. Его Рингер сидит в полуметре, можно руку протянуть и подушечками пальцев коснуться острых скул.       Его Рингер больше не дышит, и Бену кажется, что он тоже.