Перелом

— Я сам не понял, как так вышло, — виновато произнёс Юзуру. — Раз — и поломался. — Он развёл тонкими руками и дёрнулся, пытаясь встать. — Я уже в порядке, правда, всё срослось, я хочу вернуться на каток! Он почти ненавидел в этот момент врачей, всю клинику, всю медицину, хотя рассудочная его часть прекрасно осознавала — с травмой он будет прыгать плохо и недолго. Рассудочная часть на этот раз с трудом справлялась с эмоциями, и Юзуру казалось, что он кипит внутри от плохо сдерживаемой ярости и переизбытка энергии. Когда он не мог выплеснуть её на катке, он становился невыносим для всех вокруг. Тёплая рука Хавьера аккуратно легла ему на плечо.  — Ты и сам знаешь, что пока не можешь тренироваться. Сколько осталось, неделя? Пожалуйста, полежи ещё хотя бы дней пять, чтобы трещина срослась, а потом сможешь вернуться и начать тренировки. Только не надо прыгать четверной прямо от калитки. Мягкий голос ласкал слух. Юзуру, точно завороженный, вслушивался в каждую нотку, в каждое английское слово, произнесённое с этим забавным акцентом, и чувствовал, как шторм в груди стихает. Хавьер всегда мог его успокоить. Хавьер оказывался рядом, когда Юзуру чувствовал себя беспомощным — а это не так уж и редко случалось за пределами катка. И при каждом нелепом падении в мире, лишённом прыжков, он, бессознательно ища опору, чаще всего хватался за плечо Хавьера. Юзуру был гением — так говорили все. Возможно, так оно и было в действительности, но он считал, что в некотором смысле Хавьер не уступает ему. Он тоже был гением в своём роде — там, где, несмотря на все преграды, за тонкими плечами Юзуру была его федерация, больше — его страна, с замиранием сердца следившая за его продвижением к пьедесталу, там Хавьер сражался в одиночку. Федерация больше мешала ему, чем оказывала поддержку, в стране футбола мало кого интересовало фигурное катание, наконец, Хавьер должен был работать как проклятый, чтобы попросту заработать себе на жизнь и тренировки. Юзуру представлял страну, где медаль главных стартов была ценностью, но никак не невозможной редкостью. Хавьер выступал за Испанию, для фигуриста из которой прежде считалось немалым достижением пройти в произвольную программу на чемпионате Европы. Юзуру набирал скорость на уже проторённой тропе. Хавьер сносил стены на своём пути. И делал это с улыбкой. Люди занимали не такое уж важное место в жизни Юзуру. Конечно, он был привязан к своей семье, поддерживал хорошие отношения с тренерами и товарищами по катку, но иногда ему казалось, что это просто необходимые условности, чтобы мир вокруг не лез настырно в его главную страсть. Люди слишком часто были для него чуждой материей — не враждебной, но иногда утомляющей. В них не было чистого сверкания льда и ясной геометрии прыжка, траектории дорожки, выверенного радиуса вращения. Всё, что выбивалось из этой схемы, настораживало его и заставляло теряться. С Хавьером всё было по-другому. Должно быть, это можно было назвать словом «дружба» — Юзуру был не силён в этих определениях — но ему нравилось проводить с Хавьером время, и на катке, и иногда вне его. Испанец служил для него чем-то вроде поводыря в те моменты, когда Юзуру хотелось пообщаться с миром вне привычных схем и приобщиться немного к жизни, обычной для людей, чьей главной мечтой не являлись четверной аксель и золотые медали главных стартов в возможно большем количестве. Хавьер занимал промежуточную позицию: фигурное катание было его любовью, но в его сердце, казалось, этой любви хватит и на весь остальной мир — иногда Юзуру позволял себе подобные поэтические обороты. Если говорить проще — Юзуру доверял Хавьеру чуть ли не больше, чем всем вокруг него. Брайан, конечно, был авторитетом во всём, что касалось спорта, мать до сих пор имела на Юзуру определённое влияние, но со всей яростью, со всеми неудачами, со всеми тревогами оказалось донельзя легко идти к Хавьеру. Ноги сами несли его к испанцу, палец утыкался в нужный номер на смартфоне — и Хавьер откликался всегда, выслушивал, ободрял, успокаивал. С ним было до странного легко, и Юзуру сам не заметил, как уже стал называть его коротко «Хави» и сам бросаться в объятия в честь очередной победы. Он долго не мог описать, что чувствует. Это определённо было «что-то», почти такое же сильное, как радость победы или завораживающее чувство полёта в прыжке. В Хавьере… Хави было что-то, что отличало его от других, но что сам Юзуру, неискушённый в отношениях с людьми, никак не мог описать, пока однажды, когда он в очередной раз скучающе листал на ютубе записи старых прокатов других фигуристов, ему не выпало видео. Пятнадцатилетний Хави на льду смотрелся отвратительно. Программу он начал с падения с трикселя, потом последовал феерический каскад три-руки на льду-два. Дорожки выглядели судорогами преступника на электрическом стуле. Словом, Юзуру уже хотел переключиться с этой позорной короткой на что-то более интересное, но замер, услышав фразу комментатора. Хави-подросток с копной тёмных кудрей сидел в кике с тренерами, которых Юзуру, как ни силился, не смог припомнить. Зал жидко аплодировал, программа была слишком простой даже для женщин, но Хави, казалось, не унывал, послав в камеру воздушный поцелуй и широко улыбаясь. –…shining light from Spain… — И Юзуру замер, потому что это было, пожалуй, самое точное определение из всех, что ему доводилось слышать. Хави и вправду был сияющим светом. ***  — Тебе не следует утомлять себя перед Олимпиадой, — мягко сказал Брайан, глядя в его глаза, которые — наверняка — пылали бешенством. — Если ты продолжишь выкладываться на катке сейчас, то пик формы… Боже, Юзуру, ты олимпийский чемпион, а не новис, вчера пришедший на каток. Ты прекрасно понимаешь это и сам. Он понимал, но внутри него бушевало пламя. Он, конечно же, не сказал Брайану ни одного резкого слова, даже не выказал недовольства — это было…против правил? Он называл так про себя выработанную манеру общения с окружающим миром — сдержанную, вежливую. Он, пожалуй, преуспел в том, чтобы располагать к себе людей, это позволяло минимизировать ущерб, который они могли принести, случайно вмешавшись в его жизнь — и этого было достаточно. Всегда. Почти всегда. Хавьер, как всегда, обнял его, весело заметил, что страдает от той же проблемы и предложил в свободное время куда-нибудь прогуляться. В голове у Юзуру всё ещё не прояснилось, поэтому выбор места он оставил на откуп другу — однако на само предложение согласился. Это должно было привести в норму его моральный дух. Если ради победы он должен какое-то время предпочитать большой мир катку — никаких проблем. Хави выбрал аквапарк. Это было странным и необычным, но, пожалуй, понравилось Юзуру — тут было можно выплеснуть энергию практически безопасным способом — самую большую опасность представлял собой неудачный выезд, но он самоуверенно понадеялся, что чувство равновесия, неизменное на льду, не подведёт его и тут. Вскоре ему пришлось понять, насколько глубоко он заблуждался. Его резко вынесло на полукруглый скат. Его несло по спирали, всё ниже, туда, куда уходила вода — от края ската до бассейна было падать не так уж и высоко, но Юзуру закрутило, выкинуло вперёд спиной, и он с невольным вскриком полетел в воду вверх ногами. Ударом об воду из лёгких вышибло весь воздух. Он жалко дёргался, и казалось, что ему суждено бесславно утонуть в бассейне в полтора метра глубиной, но тут сильные руки обхватили его и одним рывком вытащили на поверхность. Секунд десять его бил такой кашель, что он не различал ничего перед собой, но вскоре взгляд прояснился.  — Ты в порядке? — немного обеспокоенно переспросил Хави, всё ещё удерживая его в объятиях.  — В полном, — подтвердил Юзуру, хотя почему-то замедлился. Это был какой-то незнакомый прежде порыв — остаться в объятиях Хавьера, прикасаться к его тёплой даже на вид коже, видеть перед собой большие тёмные глаза — его лицо было так близко, что можно было различить тонкие полупрозрачные кромки линз. Его накрыло паникой — пожалуй, едва ли не более сильной, чем только что, когда он тонул. Это был страх перед чувством, которое он не мог описать, которое внезапно появилось из ниоткуда и, что хуже всего — он даже не мог дать ему название.  — Будь осторожнее на поворотах, — тем временем сказал ему Хави со своей вечной солнечной улыбкой и отпустил. «Подожди!» — хотелось крикнуть, но Юзуру промолчал. Это выглядело бы глупо. Он должен был разобраться в себе, прежде чем совершать какие-то действия в межчеловеческих взаимоотношениях. Он привык к их рациональному анализу и теперь знал, что займёт его мысли в ближайший вечер. Но жизнь снова внесла коррективы в его планы. Он устал, но всё же далеко не так сильно, как выматывался обычно на тренировке. Юзуру переполняла нерастраченная сила, он не мог ни сидеть, ни тем более лежать, и больше часа просто метался по комнате, не в силах мыслить хоть сколько-то связно. Ему пришлось принять снотворное, чтобы заснуть, но сон оказался ещё хуже, чем реальность. Во сне он чувствовал горячее дыхание у себя на шее, осторожные, ласковые прикосновения, чужую тёплую кожу, чужое тело… Он проснулся в холодном поту, возбуждённым и испуганным. Прежде Юзуру казалось, что всё, связанное с сексом, его совершенно не интересует. Какие-то физиологические реакции, безусловно, проявлялись, но с ними можно было справиться за несколько минут и выбросить из головы сам факт их существования. Люди ничуть не возбуждали в нём желания, даже сам он пошутил как-то в подходящей для этого компании, что четверной аксель куда больше будоражит его фантазию, чем все женщины и мужчины этого мира. Это устраивало и его самого, и армию его поклонниц, готовую, кажется, порвать любого кандидата на его сердце. Многие, впрочем, делали единичные исключения, и самым частым из них был Хавьер. Особенно ярые апологеты этого «пейринга», как они выражались, даже доставали Хави в инстаграмме, строча свои фантазии под фотографиями с его девушками — сначала Мики, теперь Мариной. Хави это временами злило, но обычно он только посмеивался и пару раз даже постил фотографии, которые при желании можно было бы трактовать в пользу их отношений. Юзуру мало понимал в этой социальной игре, но даже он смеялся до упаду, глядя, какую бурю подняло простое озорство Хавьера.  — Они странные, — отсмеявшись, сказал Хави. — Конечно же я люблю тебя, Юзу — всегда мечтал о младшем брате.  — Зачем? — искренне поинтересовался Юзу. Брат у него был, и он, как всегда, любил его настолько, насколько чувствовал нужным, но ему и в голову не пришло бы желать ещё об одном.  — Мне…наверное, мне хочется о ком-то заботиться. Знаешь, я ведь мечтаю стать тренером у себя, в Испании, когда закончу кататься. Куча детей, разбегающихся на кривом испанском льду — может, зрелище не самое приятное, но ведь из каждого из них может получиться хороший фигурист… и я сделаю всё, чтобы ему не пришлось идти точно по моим стопам. Чтобы ему было легче, чем мне. Ну, а пока, — он снова улыбнулся, — у меня есть ты. И останешься всегда, если хочешь. Тогда Юзуру просто ответил на объятие. Хавьер часто прикасался к людям без всякой задней мысли, обнимал, хлопал по плечу — впрочем, мгновенно отстраняясь, если видел, что подобное поведение человеку неприятно. Раньше Юзуру даже предположить не мог, что одно из сотен прикосновений внезапно пробудит в нём всепожирающее пламя. Обычно, удовлетворяя себя, он не думал ни о чём — это был чисто технический процесс. Сейчас Юзуру, даже если бы и хотел, не мог выкинуть из головы Хави. Его объятия, тепло его тела, его лучистый тёплый взгляд, его… Достаточно оказалось его привычки коротко облизывать губы — Юзуру, словно на замедленном повторе, представил себе это движение влажного языка по тонким ярким губам, чуть прищуренный взгляд, чуть опущенные густые и длинные — словно накрашенные тушью — ресницы. Его выгнуло и затрясло в оргазме, не имеющем ничего общего со знакомой тусклой вспышкой, так, что ещё несколько минут он не мог прийти в себя и подняться, даже нашарить салфетки. Когда он, наконец, медленно, как во сне, начал вытирать руку, то чуть снова не возбудился от мысли, как прекрасно и порочно белёсые капли смотрелись бы у Хавьера на губах — и он бы так же коротко слизывал их, прижмуривая глаза. Это было невыносимо — видеть его почти каждый день. Прикасаться к нему — да даже если и нет! В конце концов Брайан развёл их по разным каткам, когда Юзуру, в очередной раз следя взглядом за Хавьером, едва не свернул себе шею и не сломал ногу, споткнувшись на квадлутце. Хави тем временем легко и спокойно выехал из сальхова, прицепив к нему ещё и двойной тулуп — легко, словно танцевал. В этом была загадка Хавьера Фернандеса. Он никогда не смог бы стать суперквадистом, его тулуп и сальхов были минимумом для его уровня и максимумом — для него самого. Чистые, но невысокие и не всегда стабильные. Не был он и божеством компонентов — конечно, и связки, и скольжение у него были на высоте, но ему никогда не дано было стать вторым Джейсоном Брауном. Однако было в нём что-то особенное, в его лёгкости, почти шутливости его катания. Он словно выходил шутить и дурачиться в своих программах — даже, казалось бы, серьёзных. Он не играл на льду, нет — он просто был собой, и это подкупало всех — судей, зрителей, но больше всего подкупало Юзуру. Возможно, он был олимпийским чемпионом. Возможно, ему суждено было стать двукратным. Но место Хавьера Фернандеса было рядом с ним, на пьедестале. Это он знал всегда, разумеется, но сейчас ему казалось, что он не выдержит, и если им суждено взойти на пьедестал вместе — стиснет Хави в объятиях и поцелует, в щёку, в губы, куда угодно…  — Юзуру. — Брайан тяжело вздыхает. — Ты не можешь ни на чём сосредоточиться. В чём причина? Брайан его тренер, но даже ему Юзуру не скажет ни звука. Это его, только его.  — Хорошо, — сдался Брайан через несколько минут напряжённого молчания. — Ты взрослый человек и, думаю, способен разобраться самостоятельно. Мне хотелось бы, чтобы завтра ты попытался что-то сделать со своим настроем и постарался убрать рассеянность. Если ты так будешь кататься на соревнованиях, то медали тебе даже не светят. Это подействовало не просто отрезвляюще, нет — это было точно снег посреди лета, точно ведро ледяной воды, вылитое за шиворот. Решить проблему. Пойти к Хави. Снова пойти к нему — он никогда не прогонит его, он сам говорил, что любит. «Мне нужно увидеть тебя» — печатает он быстро, с ошибками — в таких случаях знание английского изменяло ему. «Можно приехать к тебе вечером?» Короткое «ОК)» кажется ему оправдательным приговором. До вечера Юзуру успевает десятки раз продумать, что именно он скажет Хави. За эти часы он отверг сотни вариантов, из которых выкристаллизовался, наконец, верный. Распавшийся вдребезги, как только раздался щелчок замка, распахнулась дверь, и на пороге возник сам Хави. Домашняя футболка, старые джинсы, очки на переносице — от постоянной носки линз у него начинали болеть глаза. За его спиной виднелась комната с разобранной кроватью — видимо, Хави решил забраться под одеяло и просто потупить в планшет до ночи, но его планам было не суждено сбыться.  — Проходи, не стой столбом, — чуть шутливо попенял ему Хавьер. — Кофе будешь? Чай? Колу? На все предложения Юзуру отрицательно мотал головой.  — Что-то серьёзное? — тихо спросил Хави. Юзуру пожал плечами и опустился на край кровати, не слишком заботясь о приличиях. Ему было не до них — его ещё сковывал ужас, угроза лишиться медали парализовала его, как будто он уже сломал позвоночник при падении через бортик. «Пожалуйста, Хави, пожалуйста».  — Брайан сказал, что я слишком много отвлекаюсь, — начал он наконец тоном приговорённого. — Он сказал…что с таким катанием, если я не устраню причину своей рассеянности, мне не видать победы, даже медали. Что я могу о них забыть. Голос всё же сорвался. Хави придвинулся ближе, обнял за плечи — и это прикосновение сожгло последние крупицы здравого смысла в голове Юзуру.  — Что тебя волнует? — В голосе Хавьера — беспокойство, забота, ласка… Юзуру поднял голову и ответил — наотмашь, глядя прямо сквозь стёкла очков в большие тёмные глаза:  — Я тебя хочу. Кажется, в первые мгновения до Хавьера просто не дошёл смысл его слов. Он даже не отстранился, так и остался сидеть, неловко закаменев, но наконец в его глазах медленно начало проявляться понимание — и чистейший, беспримесный шок.  — Юзу… Юзу… — Хавьер дёрнулся прочь. — Я… Казалось, он боится его ранить, выдохнув отказ. Возможно, в любом ином случае Юзуру смутился бы, счёл происходящее неверным, но слова Брайана гудели в его голове медным колоколом, но желание было единственным, что было сильнее даже страха. Плотина прорвалась. Юзуру рванулся вперёд, судорожно хватая Хави за плечи. Он сам едва понимал, что лепечет — про медали, про доверие, про то, какой Хавьер замечательный и никогда не бросит его, что он сам, Юзуру, обожает его до бесконечности, и что он знает — только Хавьер может ему помочь, пожалуйста, пожалуйста! Растерянность плескалась за стёклами очков. Ненавистной стеклянной стены, разделявшей их. Больше нечего было терять — и Юзуру одним рывком стянул их, отбрасывая на тумбочку — кажется, они остались целы. Глаза у Хавьера стали, кажется, ещё более растерянными, но стены больше не было, и Юзуру отчаянно, в последней безнадёжной попытке неловко приник к чуть приоткрытым губам своего визави. Сопротивления не было. Хави тяжело дышал, но дыхание Юзуру заглушало все прочие звуки. Он целовался неумело и отчаянно, прижимаясь как можно плотнее к дрожащему от напряжения телу. Руки Хавьера дёрнулись, обхватив его за плечи, но тут же медленно, безвольно опали — и Юзуру торжествовал победу. Это было неловко, безумно. Это была сносящая всё буря. Юзуру чувствовал неизвестное прежде ликование, а ещё что-то вроде восторга голодающего, получившего с небес огромный кусок мяса. Хави слабо отвечал, но, погребённый под множеством беспорядочных движений и невыплеснутого желания, просто подчинился рукам Юзуру — и от этого у последнего и вовсе, кажется, смяло все возможные рамки. Футболка порвалась, джинсы с обоих слезали достаточно медленно. Хавьер прикрыл глаза и вытянулся перед ним — стройный, красивый… Они были одного роста, но прежде Хави был заметно плотнее — довольно стройный даже для фигуриста, рядом с Юзуру он казался едва ли не толстым. В последнее время он изрядно похудел — остались только кожа, кости и мышцы, и Юзуру с жадностью смотрел на свою добычу — чтобы в следующее мгновение наброситься с ласками и поцелуями, прижиматься, гладить, тереться о тёплое тело с такой чудесно мягкой золотистой кожей, на которой, оказалось, прекрасно расцветают синяки. Юзуру, разумеется, видел порно — когда-то ему хотелось удовлетворить своё любопытство, и он смутно знал, что делать. Хави ещё нервничал — понадобилось ещё какое-то количество прикосновений, в том числе и к самому чувствительному, чтобы тот расслабился и послушно, изящно перевернулся на живот, инстинктивно вскинув бёдра. О презервативах никто не подумал. Фантазии и терпения Юзуру хватило только на то, чтобы схватить с тумбочки крем и дрожащими руками выдавить его себе на ладонь. На крепких ягодицах Хави белёсая субстанция выглядела так, будто Юзуру уже кто-то успел опередить, и эта надуманная ярость захлестнула его. Хавьер вскрикнул и дёрнулся, когда Юзуру почти зло ввёл внутрь него сразу два пальца, безжалостно, размашисто, и это на какие-то доли секунды заставило всё замереть — тяжело дышащего, распалённого Юзуру и Хавьера, выгнувшегося дугой, скомкавшего простыню в пальцах.  — Я буду осторожнее. Хавьер ничего не ответил, одним расслабленным движением подставляясь. Пальцы у него внутри скоро начали проходить легко, и Юзуру больше не медлил. Полетело в пропасть даже его чувство брезгливости — ему просто хотелось прижаться как можно теснее к телу под ним, впитать его огонь, отдать ему свою влагу. Это было восхитительно — чувствовать чужое тело, живое, дрожащее, послушно гнущееся. Это было прекрасно — гладить его, покрывать отметинами, облизывать, чувствуя чужое тепло. Это было великолепно — вбиваться в него сходу, жадно брать, цепляясь за бёдра, за бока, оставляя царапины от ногтей… Это было до того прекрасно, что его не хватило надолго. Из горла рвался крик, но Юзуру совершенно не хотелось, чтобы все вокруг услышали, чем они занимаются — и он вцепился в такое манящее плечо, чувствуя, как в животе взрывается огненный шар, толкнулся последний раз и вышел, забрызгивая спермой разведённые крепкие бёдра Хавьера. Наступила тишина.  — Ты в порядке, Юзу? — тихо спросил Хавьер, даже не повернув головы.  — Более чем, — по телу разлилась сладкая нега. — Скорее это я должен спрашивать у тебя.  — Я же старший. — Он всё же повернул голову. Знакомая улыбка была слабой и измученной. — Ты доволен? Юзуру кивнул, прикрывая глаза.  — Это хорошо, — задумчиво пробормотал Хави. — Это хорошо… *** Наступили счастливые времена. Хави кивнул на его вопрос, можно ли ему приходить сюда ещё, но он не всегда добирался до квартиры Хави. Иногда это было прямо в раздевалке, когда им везло с расписанием. Не только в Крикете — надвигающаяся Олимпиада заставляла Юзуру только больше нервничать и больше хотеть забыться в чужом — чужом ли? — тёплом теле. Всё было довольно просто, хотя он был и не против поэкспериментировать, например, побыв снизу, но Хави отговорился.  — Это у тебя сил через край. А я уже старый, лучше полежу спокойно, — он слегка усмехнулся. Всё выходило естественно. Хави словно угадывал, как лучше повернуться, как выгнуться навстречу.  — Ты раньше пробовал с мужчинами? — рискнул однажды задать вопрос Юзуру. Хавьер пожал плечами:  — Давно.  — Почему ты не говорил? Кто это был? — В последнее время на Юзуру нападало любопытство, а с ним — и смутная ревность. Занят ли был Хави, когда Юзуру соблазнил его? Если и да, то это уж точно была девушка.  — Мой бывший тренер. Я не люблю эту историю. — Хави закончил довольно жёстко, показывая, что не хочет продолжать эту тему. — Разве тебе не хватает того, что сейчас здесь ты? И всё же Юзуру чувствовал ревность. Он знал, что неловок и не всегда аккуратен, что иногда он причиняет Хави боль — тот вздрагивал и бессознательно дёргался прочь. Это был замкнутый круг — досада на себя распаляла его, и он снова становился чересчур груб, пока это не подвело его, пока однажды, совсем незадолго до дня короткой программы, он увидел кровь на презервативе. Совсем немного, тонкую алую полоску, но этого хватило, чтобы занервничать — пока Хави не успокоил его.  — Это не страшно. Не волнуйся, серьёзное повреждение я бы почувствовал. Просто немного больно, пройдёт. И снова голос Хавьера, этот чудесный голос с нежным испанским акцентом успокаивал его. Хави тоже было нелегко — казалось, перед Олимпиадой в нём притух его вечный свет. Для всех вокруг, должно быть, всё осталось по-прежнему или почти, но Юзуру замечал.  — Это просто усталость, Юзу, — улыбался Хави снова и снова, обнимая его с осторожностью, внезапно проявившейся после начала их странных отношений — почти не касаясь.  — Всё будет хорошо, — Юзу хотелось подбодрить его. — Мы завоюем медали. Мы рядом встанем на пьедестале. Так оно и вышло, хотя…не совсем так. Казалось, у Юзуру остановится сердце, пока звучала знакомая до последней ноты мелодия. Зал замер, когда рыцарь печального образа допустил ошибку — ошибку с серебряной ценой. На лице Хави опять была улыбка, а сердце Юзуру отчаянно билось. «Это должно было быть серебро, почему ты не смог?» Он бросил ему в лицо этот вопрос, когда они столкнулись вдвоём, наедине.  — Почему? Почему ты сдвоил этот проклятый сальхов? Лицо Хави казалось серым.  — Всё же это было слишком больно, — уклончиво ответил он, не уточняя, что за травму получил. ***  — Ты не вернёшься? — уточнил Юзуру, с трудом поднимая взгляд от асфальта.  — Нет. Думаю, нет, — ответил Хавьер, глядя куда-то сквозь него.  — Почему? Ты мог бы кататься ещё цикл. Плющенко катался.  — Я слишком сильно поломался, Юзу. Слишком сильно.  — В Канаде хорошие врачи!  — Юзу. Послушай. Я уезжаю. Я действительно хочу уехать. Не держи меня, пожалуйста! — в голосе Хави послышались до странного отчаянные нотки.  — Я не держу. Я стою достаточно далеко, — тускло ответил Юзуру. Повисло молчание.  — Я опаздываю, Юзуру. Это словно бы резануло ножом по сердцу, вызвав слёзы в углах глаз.  — Пожалуйста, Хави, вернись, — шептал, захлёбываясь, Юзуру, обхватив его руками, не желая отпускать, мечтая, чтобы Хавьер если и улетел, то вернулся. Как в сказке. Но он только грустно улыбнулся, потрепал его по волосам и, подхватив сумку, шагнул прочь. Юзуру смотрел ему вслед долго, очень долго, пока не заболели глаза. «Даже медаль…она не так сильно радует теперь, когда уехал Хави. Я заработал её с его помощью, что мне остаётся теперь, когда его нет?» И он забылся в бесконечных траекториях прыжков, как делал всегда. *** Бронзовая медаль размеренно качалась на ленте, которую человек сжимал в руке. Налетевший ветер с моря раскачал её сильнее, так, что она задевала предплечье, но человек, казалось, даже не замечал этого. «Ради чего? Ради чего я шёл к этому? Двадцать один год на льду, и мало кто знает, что мне пришлось пережить, чтобы крутить сейчас в руках бесполезный кусок металла. Когда всё стало не так? С чего всё началось? Не знаю. Я привык. Но я знаю, что меня доломало. Прости, Юзу. Ты не виноват — это я, я не рассчитал, что не смогу. Мне нужно было просто помолчать, поддаться, да, я считал тебя младшим братом, но ради твоего спокойствия… Я сделал всё, чтобы ты был счастлив с твоим вторым золотом — раз так сложилось, что с ним тебе легче, чем с людьми. Я сам виноват, в конце-то концов. Глупо разводить драму. Я мог бы сказать вслух, что не хочу, что мне неприятно, больно, что угодно — и всё даже было бы правдой. Я не сделал этого — и хватит, в конце концов, это просто секс, это ничего, ничего не значит… Тогда почему мне не хочется ничего? Почему двадцать один год, а на выходе — пустота? Я мечтал, что стану тренером в Испании. Я хотел, чтобы в моей стране полюбили лёд так же, как любил его я. Но для этого надо самому чувствовать хоть что-то. Мне противен лёд, меня воротит от коньков. Мне хочется только лечь — и лежать. Всегда». Медаль сверкнула последний раз и полетела с обрыва в море. «Прощай, Юзуру. Я больше ничем не могу помочь тебе. У меня больше нечего отдавать. …Я сам не понял, как так вышло. Раз — и поломался. Безвозвратно».