Don't trouble trouble...

Питер зол, раздражен и хочет трахаться. Он заебался уже надрачивать по несколько раз на дню чуть не до мозолей на руках в ожидании, пока Тони соблаговолит выбраться наконец из своей мастерской. Питер понимает - Тони изобретатель, и уж если в его упертую гениальную башку зашла идея, то пока он ее не реализует, можно вообще не подходить. А еще Тони трудоголик, который свои изобретения, похоже, любит больше Питера. И сколько бы тот ни убеждал в обратном, Питер злится. Заводится с пол-оборота, наблюдая за своим гением в мастерской, и злится. И ничего не может с этим поделать. В этот раз Тони торчит в своей «святая святых» уже долбанную неделю. Живет там на виски, кофе и сэндвичах, которые исправно приносит Питер, и кажется даже не собирается вылезать. А Питер уже на стенку готов полезть, потому что спать одному на хрен-знает-сколько-спальной старковой кровати неуютно. Прошлой ночью, патрулируя, он даже руку сломал какому-то незадачливому воришке – от злости и недотраха, не иначе. Тони тоже злится – Питер понимает это сразу, как только входит в мастерскую. По напряженным плечам и хмурому заостренному профилю, а еще по тому, как вокруг гения раскиданы детали так и не собранного механизма. Значит, опять не получилось и опять все раздолбал. Такое иногда случается. Тони весь в себе, даже не замечает вошедшего. Сегодняшние сэндвичи нетронуты, а вот бутылка уже наполовину пуста и не похоже, что затворник планирует выбираться отсюда в ближайшее время. - Тони, - Питер подходит ближе, обвивает руками за талию, утыкается в шею мужчины. Чувствуя ворот майки, не удержавшись, чуть сдвигает его вниз кончиком носа и глубоко вдыхает. – Кажется, тебе пора отдохнуть. Тони пахнет виски, кофе, машинным маслом и несвежей одеждой. И черт подери, ну почему это так возбуждает? Питер прижимается всем телом и зовет, пытаясь вытащить того из мира собственных изобретений. Какое-то время Тони молчит, а потом словно придя в себя, грубовато высвобождается из настойчивых рук, недовольно бросая: - Питер, не сейчас, ты же знаешь! Парень не отвечает, лишь снова обнимает своего гения, тянется к нему, прихватывает губами кожу на шее. - Питер, твою мать! Тони толкает уже всерьез, и Питер падает. Мог бы устоять, но не хочет, не видит надобности. Он же не драться сюда пришел. В спину врезается металлическая скоба, но он даже внимания на это не обращает. Тони резко оборачивается на звук падения и замирает. Питер смотрит на него, медленно облизывает губы, пошло расставляет ноги, расстегивая ширинку. Ему уже по барабану на все - так хочется - и плевать, что на полу, плевать, что среди промасленных тряпок и инструментов. И кажется это срабатывает. Тони смотрит на него долго, словно старается понять, что здесь вообще происходит, а потом Питер видит, как глаза мужчины темнеют и в выражении лица появляется хищный азарт. Питер готов в голос орать: «Да, блять, давай же уже!», но молчит, ждет что сделает Тони. И Тони делает. Вздергивает его с пола, валит спиной на рабочий стол, попутно смахивая Питером все, что лежало на поверхности. Срывает одежду так нетерпеливо, что ткань трещит, едва не раздираемая по швам, и смотрит. Смотрит так жадно и голодно, словно зверь, дорвавшийся до куска мяса. И Питер тоже дорвался. Он дуреет в конец от такого властного, жесткого Тони, который кажется вообще не парится на тему удобств своего партнера. И, черт возьми, Питеру так этого хочется, что если бы уже не стояло, встало бы моментально. В обычной жизни, трезвый, Тони ведет себя с Питером, как с хрустальной вазой, чуть пылинки не сдувает и так боится сделать больно, что мальчишке иногда самому хочется ударить. А сейчас Тони другой, и Питер впервые чувствует себя на равных. Он запрокидывает голову, ударяясь о что-то жесткое, матерится, закидывает руки назад, хватаясь за край стола и подтягивает ноги к себе, раздвигая шире. Он сейчас как лягушка, распластанная на лабораторном столе, выставленная на показ. И от этого чуть стыдно и охренительно хорошо. Тони подается вперед, опирается о стол, склоняется над Питером и кусает в шею, грудь, прихватывает зубами сосок, жестко, оставляя синяки. И Питеру больно и хорошо от этого. Он закидывает ноги выше, обхватывает мужчину и толкает пятками, понукая к действию, вздрагивает от волны удовольствия всякий раз, как их члены соприкасаются, судорожно часто дышит, подставляется и заворожено смотрит, как Тони облизывает руку. Пальцы сильнее сжимают край стола, когда Тони вставляет в него сразу два, вытаскивает, вставляет снова, разводит в стороны и почти тут же заменяет членом. Питеру, блять, больно, он дышит как загнанная лошадь, но заставляет себя расслабиться. Тони двигается, входя до основания, и Питер больше не сдерживается, кричит в голос, потому что уже не больно, уже хорошо, но хочется еще больше. И пока его ритмично вколачивают в жесткую поверхность стола, он с каждым толчком, мешая стон с криком, выдыхает: «Еще, еще, блять, еще…». Питер готов кончить, потерявшись в ощущениях, но Тони ему не дает. Перехватывает член у основания, сдавливает и выходит сам. Он тяжело дышит, нависая сверху, смотрит хищным сумасшедшим взглядом и снова кусает, сильно, властно, до запаха крови, уловимого лишь паучьим обонянием. У Питера аж дыханье перехватывает, впрочем, своего Тони добивается, возбуждение немного спадает и можно продолжить дальше. Но Тони решает по-другому – подхватывает парня под колени, тянет к себе, наполовину стаскивая со стола и заставляет перевернуться. Тянет руки Питера назад за спину и туго связывает какой-то тряпкой. Тот трется щекой о нагретый собственной же задницей метал столешницы, елозит грудью по мокрой от пота поверхности и прогибается сильнее, выпячиваясь и подставляясь. Ему не хватает члена внутри и чувства, единения с любовником. Он стонет от облегчения, когда его тянут на себя и вставляют, крепко держа за бедра. Движения не такие лихорадочные - размереннее, сильнее. Тони опирается рукой Питеру между лопаток, придавливая к столу и трахает жестко и глубоко, так, как давно хотел Питер, но не знал, как попросить. Когда ему кажется, что он на грани, Тони замедляется, хватает за волосы на затылке и тянет на себя. А потом Питер чувствует, как горло обхватывает что-то плотное и жесткое, кажется это ремень от джинсов, впрочем, все равно. Воздуха становится слишком мало, Питеру едва удается дышать, но он подчиняется. Знает, что может вывернуться, но почему-то не хочет. От чувства добровольной отдачи контроля сносит крышу, хочется еще, и всего сразу. И Тони без слов понимает – вколачивается быстрее, тянет сильнее, так что воздух заканчивается совсем. Питер пытается сделать судорожный вздох и понимает, что не может. От осознания полной подчиненности вдруг становится совершенно спокойно. Питера охватывает эйфория, почти наркотическое опьянение, странная непонятно откуда взявшаяся легкость во всем теле. Два самых сильных инстинкта смешиваются, образуя искрящийся чистым удовольствием коктейль, и становится невозможно понять, чего хочется больше – прекратить или продолжить, выжить или умереть. Сознание путается, мысли вязнут в тягучем мареве похоти, перед глазами все пляшет, взрываясь цветным калейдоскопом, он ослеп и оглох и уже готов уйти за грань. И когда Питер понимает, что сейчас отключится, захват ослабевает, удавка соскальзывает с шеи и мир вокруг взрывается сверхновой. Опьяненный кислородом и чувством свободы, Питер кончает, едва успевает вздохнуть. Оргазм оглушает, выворачивая наизнанку. Питер не слышит, как кричит, обрывая связки, ему чудится, что с него содрали всю кожу, вырвали мышцы и раздробили кости. Кажется, он больше не в состоянии чувствовать. Никогда еще в жизни ему не было так хорошо. Он не обращает внимание на то, как ему развязывают руки, стаскивают со стола и укладывают на диван, как укутывают пледом, потому что он все еще дрожит. Когда его гладят по голове, он приходит в себя и видит Тони. Тот сидит на полу перед диваном с видом человека, кающегося в страшнейшем святотатстве, какое вообще возможно совершить на земле. Он не смотрит на Питера, только держит его руки в своих, прижимается к ним губами и шепчет: - Прости, прости меня, малыш… я не знаю, что на меня нашло… прости меня… - Тони, - голос надсадно хрипит, но Питер справляется. – Прекрати, слышишь… И Питер двигается на диване, тянет Тони к себе, прижимается к широкой груди и чувствует, как проваливается в сон. Надо будет еще как-то объяснить, что это самый охренительный секс, какой только был у Питера. Чтобы Тони не парился и не загонялся и перестал уже относиться к нему как к самой хрупкой вещи в мире. Впрочем, обо всем этом можно подумать и завтра.