Пока ещё мы что-то чувствуем

Чуя находит его в баре «Люпин». Время настолько позднее, что бессменный бармен уже умотал домой, плюнув на спившегося завсегдатая. Спившегося. Накахара цыкает раздражённо. В любой другой день Дазай убил бы его за приход сюда. Сейчас же - он, нажравшийся виски до полной невменяемости, с придурошной улыбкой салютует ему бокалом. - Чуя-я! – тянет по-кошачьи. – Хочешь совершить со мной двойное самоубийство? - Какого хрена ты творишь, а, Дазай? - Или лучше виски? – делает он умильное лицо и воодушевлённо продолжает: – А ты знал, что от алкоголя тоже можно умереть? Накахара до хруста сжимает зубы. Разжимает пальцы. Выдыхает. Напоминает себе, что необходимо сдерживаться, если он действительно хочет вытащить этого придурка к его психанутым коллегам из агентства и прекратить назревающий конфликт на тему «вы украли нашего Осаму». Помогает слабо. - Чуя, - Дазай делает большие глаза, и, пошатываясь, направляется к нему. – А без шляпы ты такой мал… - сгибается от удара так, что почти касается носом плеча Накахары. Замирает, пытаясь отдышаться. - Идиот, - устало. – Ну, и зачем же ты пришёл сюда? – выпрямившись, говорит он насмешливым – совершенно не-пьяным – голосом. – Неужели решил поработать моей нянькой, м? Дазай почти уворачивается. Почти. Следующий удар – окончательно вбивает его в стену. - Бесишь, - клинок вонзается в сантиметре от виска Осаму. – Как же ты меня бесишь. Неприятно и уже как-то привычно ощущаются в пальцах бинты. Чуе плевать. Он с упоением сжимает ладонь, слишком остро понимая, насколько ему этого мало. Слишком мало. - Что дальше? – Осаму улыбается, не пытаясь сопротивляться. Бесит. Чуя целует его. Сам. Почти злорадно наблюдая, как до того момента спокойные глаза расширяются в удивлении. Издевательски медленно прокусывает чужие губы. До тех самых пор, пока кровь не начинает ощущаться на языке слишком восхитительно ярко, перебивая даже привкус дорогого виски. До тех самых пор, пока Дазай не начинает ему отвечать. Тем же. Так же. И Чуя плывёт, осознавая мир какими-то сумбурными деталями: Потемневшие глаза Осаму напротив. Сбитое дыхание на саднящих губах. Кровь, стекающая по подбородку. Резкий удар спиной о стену. Чужие руки в бинтах… Чуе жарко. Сложно поверить, что всё это происходит на самом деле. Дазай прижимает его к себе. Слишком много. Поцелуй снова становится медленным, как в самом-самом начале, предательски нежным, так, что почему-то от него хочется скулить и… Ему теперь сложно смотреть в глаза Осаму. Они расплываются. Чуя пытается проморгаться – ему кажется, что это важно, что это больно, что это – необходимо. По щекам течёт что-то влажное. Он смаргивает, гладит Дазая по скулам, ощущая, как тот обнимает его крепче. Поцелуй становится ещё невыносимее. Чуе больно. Чуя знает, что боль – не его, и от этого почему-то ещё больнее и даже злее. В какой-то момент Дазай зажмуривается и прижимается лбом к стене над плечом Накахары. И отдышаться не получается. Услышать что-то, кроме бешено бьющегося сердца – тоже. И Чуе кажется, что он оглох и ослеп одновременно. Разучился дышать самостоятельно. Раздражает. Словно мир оказался слишком большим, а настоящего в нём – только Осаму, сминающий в пальцах его жилетку. Только Осаму, который отстраняется, улыбается странной улыбкой – Чуя не может понять, чего в ней больше: благодарности или опустошения, - подбирает с пола непонятно когда упавший с его плеч плащ и… уходит. Просто уходит. Чуя опускается на пол, злясь на своё бессилие.