~
Хантер приносит с собой темноту; она ощущается приятно прохладной для горящего, будто в лихорадке, тела Барри — его мысли и вещи, которые он не должен чувствовать, заставляют его гореть; Хантер приносит с собой затемнение, и как только первые тени падают на белую кожу Барри, он может расслабиться, спрятаться, найти убежище от всего правильного и больше не стесняться. Хантер снимает лихорадку. Убирает боль. Разматывает цепи запретов, в которые Барри заворачивает себя с героической маниакальностью, надеясь, что самонаказание облегчит его участь и позволит ему хотя бы вздохнуть без самообвинений. Хантер его не судит; он только исполняет приговор, который Барри сам себе выбирает. С остальными ролями Барри справляется сам.~
Хантер приносит с собой неоновый синий цвет, оттеночный голубой и платиновый белый; его молнии издают электрический шорох в тишине, наэлектризовывая воздух; он носит их на своих запястьях, будто браслеты, символ того, что в его руках мощь, которую никто никогда не осознает в полной мере. Он приносит с собой ослепляющие синие и голубые цвета; они вырываются из темноты, в которую он оборачивает себя на подобие тоги, и ослепляют глаза Барри, не привыкшие к яркости; он закрывается от них, забыв о том, что не должен стесняться. Хантер целует его веки. Разноцветные пятна танцуют перед его глазами в темноте. Он ненавидит кричащую алую яркость, которую олицетворяет — и подсознательно стремится к ней, потому что в возбуждении нет ничего постыдного. Нет ничего плохого в том, чтобы нравиться, хотеть нравиться и считать кого-то привлекательным. Хантер учит его не бояться ни яркости, ни своего тела. Барри уже научился не бояться чудовищ — будь они его ночным кошмаром или призрачной фантазией на спящих улицах его города; но он все еще не знает, как перестать бояться чудовища, которое разевает свою пасть внутри него, обжигая его своим горячим звериным дыханием; он слышит его рык, который заставляет его сердце останавливаться, и чувствует когти, дерущие его позвоночник, ребра и низ живота. Хантер обхватывает его лицо ладонями так, будто он и есть шкатулка Пандоры со всеми своими секретами и страхами; Барри не знает и не хочет знать, как ее открыть, но на запястьях Хантера его яркие браслеты силы и он единственный, кто точно умеет обращаться с опасными вещами, которые не поддаются контролю. Барри думает о его пальцах; они приносят прохладу его горящей коже, скользя по ней так, будто он ищет способ открыть его, выпустить все краски наружу и оставить его обесцвеченным и готовым впитывать тьму; Хантер ищет способ разбавить его яркий красный цвет своим черным и получить бордовый, такой насыщенный и темный, чтобы он напоминал своим цветом вино; и тогда, возможно, в идеальной консистенции и идеальном сценарии это утолит жажду Барри и охладит его жар. Хантер двигается интуитивно, читая язык знаков на его теле, потому что знает, что если он ошибется, то заставит Барри закрыться еще сильнее. Спрятаться, свернуться в клубочек, накрыться своей яркостью — он умудряется разделять цвета на две части, яркими наружу и бледными к своей коже, чтобы не обжечься, и он танцует в этом одеянии на границе вещей, которые боится испытать, но хочет понять, и вещей, которые понимает, но боится принять. Барри ищет убежище; он всегда чувствует себя комфортнее там, где цвета теряют насыщение. Он чувствует себя таким же — ненасыщенным. Ему хочется выкрутить рычаги цветов до максимума. Но он боится, что это причинит ему боль.~
Хантер приносит с собой кипельно-белый цвет, искрами вспыхивающий вокруг него — и в нем самом; прямо как молнии, сверкающие в грозовом облаке; он шторм, который надвигается на горизонте спокойствия Барри. Барри задыхается в наэлектризованном воздухе; он не перехватывает взгляд Хантера, смотрящего на него сверху вниз, потому что в равной степени боится и того, что может увидеть в его глазах, и того, что может случайно показать в своих. Он скрещивает руки, опускает плечи, сжимает колени; он пытается уменьшиться, как будто это сделает его тело невидимым; он чувствует себя дискомфортно без своего теневого убежища, открытый свету. Это реверсия красок: он чувствует себя метафорически обнаженным в свете, который открывает глазу все его шероховатости и неровности, и чувствует себя одетым в сумрачную броню наступившей ночи, даже если он полностью раздет. Острый вкус опасности жжет его язык; он облизывает свои губы, и чувствует себя так, будто его язык раздвоен, как у змеи. Хантер улыбается ему. Он знает этот вкус.~
Хантер приносит с собой прохладу. Барри чувствует себя горящим. Насыщенный красный цвет ползет по его коже, будто языки пламени; он смотрит на то, как его руки тлеют, обернутые в яркий красный цвет, и чувствует себя так, будто плавится; костюм в форме человеческого тела держит его от распада, но жар поднимается по его костям и убивает его. Яркие цвета горят вокруг него. Яркость режет его на части. Он смотрит на то, как неоновый синий цвет тает и течет по рукам Хантера, капая на запястья Барри, когда Хантер удерживает его руки над его головой; его сила тает, его электричество мигает, его тьма раскрывается над ними обоими и прячет Барри под собой; и он чувствует себя комфортно, потерянный и не имеющий очертаний; и ему нравится быть поглощенным. Он прячется под одеяло — под оба одеяла, под физическое и то темное, которое с собой приносит Хантер, и позволяет себе раскрываться; и невинный белый цвет его тела не отталкивает его больше; он учится считать его привлекательным и не стесняться его белизны.~
Барри учится привыкать. К ярким цветам. К всполохам электричества. К давлению. К ощущению жара, поднимающегося по его позвоночнику. К дневным часам ожидания, которые тянутся для него целую бесконечность. К душащему воротнику рубашки, застегнутому прямо под его шеей; и к тому, как точно так же сжимается на его горле рука Хантера. К темноте. И к запаху, который Хантер приносит с собой на своей коже; он заставляет все ощущения Барри настораживаться, будто перед опасностью, и когда он кусает плечо Хантера, он почему-то ожидает, что его наэлектризованная кожа будет обжигать губы и кончик языка. Но Хантер приносит с собой странную сладость на своей коже — и Барри не должен нравиться этот вкус, но он не может устоять.~
Барри ищет убежища от дневного света, который заставляет его чувствовать себя выставленным на обозрение со всеми его мыслями и яркими цветами; он привыкает к кричащему красному цвету на своей коже и к тому, какими слабыми выглядят его запястья без чужой хватки и чужой силы; ему не хватает таких же браслетов, которые носит Хантер — целых или растопленных; или не хватает его пальцев; что-то из этого точно заставляет его чувствовать себя сильнее, но он знает об этих ощущениях только в темноте, в которой у него нет очертаний; в темноте, в которой его глаза завязаны, и при дневном свете он боится ошибиться, навешивая ярлыки на то, что кажется ему понятным и знакомым. Барри считает Хантера своим убежищем — не только его тьму, но его тело, потому что вместе с силой, тенью и ощущениями, током бегущими по спине Барри, он приносит с собой чувство безопасности, когда его тело нависает над Барри, заставляя его чувствовать себя маленьким, тонким и закрытым от мира. Бессилие уменьшает его. Тьма поглощает его. Сила растапливает его. Цвета ослепляют его. Хантер меняет его. Хантер проникает в его легкие с каждым вдохом, будто парализующий яд, и плывет по его крови, отравляя его; и когда в следующий раз Барри смотрит днем на часы, ожидая вечера, он не думает об этом, но время тянется бесконечно и это замедляет трансформацию. Это дает ему время привыкнуть. Он учит свое тело не сопротивляться.~
Хантер приносит освобождение. Оно течет по его запястьям неоновым синим цветом, капает с его пальцев и впитывается в обнаженную кожу Барри; оно ощущается на кончике его языка, которым он ведет по животу Барри, будто пытаясь лаской успокоить рычащего внутри него зверя; и сердце Барри колотится так сильно, что все перед его глазами пульсирует. Он раскрывается — медленно; он привыкает, и Хантер относится к нему бережно, будто к головоломке, где одно неправильное действие отбросит его назад, в самое начало; он просчитывает ходы наперед, чтобы не ошибиться, и выбирает такую стратегию, которая принесет как можно меньше проблем. И как можно больше удовольствия. Барри не задает вопросов. Он лишь делает то, что ему говорят.~
Реверсия красок: Барри подчиняет себе неоновый синий цвет, освещающий его темное убежище; он накидывает его на свои плечи — насыщенной стороной к своей коже и бледной наружу, создавая обманную ловушку для всех, кого может привлечь его бледность, и позволяет насыщению питать и затемнять свою кожу. Он использует свое тело как приманку для острых зубов чудовищ, с которыми он должен бороться; его белая кожа привлекает голодных монстров из его кошмаров, и он никому не говорит, что его невинность обманчива — Хантер научил его использовать и это тоже. Хантер поддается ему; его браслеты смотрятся гипнотизирующе красиво на тонких запястьях Барри, отбрасывая яркий голубой свет на его родинки; он скрещивает руки над своей головой и вытягивается на кровати, и сила циркулирует в его крови; и это ощущается хорошо. До тех пор, пока она парализует его смущение, это ощущается хорошо. Барри подчиняет себе электричество; оно едва слышно трещит вокруг него, воздух наэлектризован, и Хантер улыбается ему в слабо освещенной белым светом тьме, точно зная, что Барри чувствует и о чем думает, когда разглядывает свои руки, недоверчиво понимая, что теперь все подчиняется его воле. Хантер раскрывает его. Жжение внутри замолкает; его зверь приручен чужой ласковой рукой — и Барри чувствует себя таким же растопленным, как чужая сила. Он больше не боится ни дневного света, ни реверсии красок; он смеется над кричащим красным цветом, обволакивающим его тело, будто вторая кожа, и кусает губу, улыбаясь, когда думает о том, как на нем смотрится черный. И он знает, что Хантеру это нравится тоже. Хантер хорошо знает это ощущение. Барри нависает над ним, играясь своим временным превосходством; он научился управлять временем и днем оно больше не тянется бесконечно, потому что он не прячется и не пытается стать незаметным для дневного света — и все равно с готовностью бросается в знакомую темноту, с головой поглощающую его от ночи к ночи; ему все так же нравится быть бесформенным очертанием, но теперь в его темные контуры примешивается неоновый синий и электрический белый цвет; и его красный так насыщен тьмой, что кажется винным. Хантер приносит освобождение; оно венком лежит на голове Барри и заставляет ее кружиться; он не может насытиться ни темнотой, ни новыми ощущениями, ни всем тем, что для него олицетворяет Хантер — вместе со своей силой, спокойствием и ощущением безопасности; вместе со своей тьмой, дразнящими запахами и сладкими вкусами. И пусть даже ему больше не нужно прятаться, Хантер продолжает олицетворять для него убежище — то, которое все так же нужно ему каждую ночь, потому что не каждая тьма подходит для того, чтобы раскрываться, и у черного, как оказалось, тоже есть оттенки. И с наступлением ночи Барри опускается ниже и ниже, потому что он хочет найти самый насыщенный черный, пусть для этого придется уйти в глубину, в которой он еще никогда не был и даже близко не приближался. Хантер направляет его из темноты, к которой глаза Барри привыкли так хорошо, что он начал видеть очертания у всего, что он пытался в ней утопить. Его шкатулка пустует. Он больше ничего не прячет. Он учится выражать громкость через цвета, выкручивая их до максимума, и прислушиваясь к эху, которое они издают в тишине — он учится молчать тоже. Ему нравится говорить на языке тела и читать ответы пальцами на чужой коже. Хантер знает это ощущение.