Парад света

      Я вошёл в комнату. Стены в ней были выкрашены в самый обычный светло-серый оттенок, который я, наверно, назову цветом пустоты. Они и были пустыми: на них не было ничего, кроме старых картин в пыльных узких рамах. Некоторые из них посерели вместе со всей залой, другие были поярче, будто их купили месяц или два назад, иных и не было вовсе — кто-то решил утащить их — и только тёмные прямоугольные пятна на выцветших стенах напоминали о мутных образах блёклой природы.       Вдоль полотен взгляд прошёл к стене напротив. Оттуда на меня смотрела аккуратная оконная рама из белого пластика; поставили её недавно, и, несмотря на окружающую чистоту комнаты, ремонтные работы предательски выдавала кирпичная белёсая пыль в углу. Я не стал вглядываться в то, что было за оконным стеклом — оттуда шёл свет на белоснежный подоконник, на пустые стены без мебели, на когда-то нежно-голубой линолеум, и мне этого было достаточно. Мне даже показалось, будто снаружи и нет ничего, кроме огромного источника тепловатого света.       Пол, как и всё вокруг, из небесного превратился в белёсый. Посреди залы лежал коврик, настолько маленький, что на нём никак не могло уместиться сидя больше, чем двое человек. Когда-то этот коврик был белым, мягким и пушистым, но сейчас он был одного цвета со стеной, совсем посеревший от пыли. Он выглядел как некрасивое свалявшееся пятно в этом маленьком одиноком мирке, ограничивавшемся от остального большого мира одной лишь дверью из светлого бука.       До смерти моей матери я никогда не понимал, чего такого могла она найти, чтобы проводить здесь по несколько часов в полной тишине, как это делала она не реже, чем раз в неделю. Тусклые серые глаза из золочёных рам уже давно не привлекали ни меня, ни её. Свалявшийся коврик вызывал скорее отвращение, нежели притягивал к себе. Белая от солнечного света листва за окном также не увлекала за собой взор. Но была в этой комнате удивительная особенность, которой не найти ни в одной другой комнате. Заключалась она как раз в том, что совершенно ничем не привлекала взгляд. Эта заброшенность и серость были до безумия просты и пусты. Но именно здесь можно ощутить то, как душа твоя наполняется этим оконным светом и очищается, выпуская весь негатив изнутри в серую пыль, садящуюся здесь, рядом, прямо на пол. Мать опускалась на посеревший, грязный коврик и часами наблюдала удивлённым и таким простым взглядом за тихим полётом пылинок, насквозь пронизанных светом. И после этой медитации она выходила сама светлая и чистая, и лучи будто испускались из её груди, из её сердца.       Я сделал пару шагов и упал на коврик. Он встретил меня светлым, пыльным облаком. Я опустил локоть на колено, а подбородок — на согнутую руку, и стал наблюдать за мельчайшими «дневными светлячками», как их называла мама. Так я просидел не меньше трёх часов, отпуская изнутри всю тяжесть своей жизни длиною в тридцать четыре года…