магнолия и эдельвейс

— Давай заведём кота. — Хитоши лежал на разворошённом футоне и докрашивал ногти на правой руке.  — В общежитии коты не разрешены. — Тодороки даже не оторвался от тетради. — И открой окно, твой лак страшно воняет.  — Давай съедем и заведём кота. Почему футоны такие неудобные? Шото повернулся к другу и окинул его скептическим взглядом.  — Так возвращайся к себе и спи на своей кровати. — он чуть раздражённо вздохнул — Что с тобой? Ты выглядишь хуже обычного.  — Можно я останусь сегодня? — Шинсо опустил глаза. — Спать всё равно не могу. Они лежали и тихо говорили, Тодороки спал с открытыми настежь окнами, а Шинсо вечно знобило, но никто ни под кого не собирался подстраиваться, поэтому Шото просто жертвовал тёплое одеяло, довольствуясь лёгким пледом.  — Сегодня я видел в раковине несколько красных лепестков, мне кажется это ханахаки.  — Я бы не удивился, болезнь очень распространённая.  — Да, но это так ужасно — так мучиться из-за того, кого любишь. — Шинсо поморщился.  — Скорее от себя и своих чувств, это болезнь, порождаемая твоим отношением к собственной любви, нужно найти много сил, чтобы бороться с этим. — Шото уже засыпал и говорил медленно, периодически зевая.  — Спи.  — А ты?  — Посплю на английском. — Хитоши встал, достал из кармана пиджака, висевшего на спинке стула, пачку сигарет с вишнёвой кнопкой.  — Где ты их взял? Только же утром ныл, что закончились.  — Мина отдала. Снова бросает. Шинсо вышел на балкон, закуривая. Он смог перейти в класс А и даже найти общий язык с новыми одноклассниками. Мина постоянно брала его вещи и заставляла ходить по магазинам, она курила только ароматизированные сигареты, и они сделали одинаковые проколы в ушах. Шото был невероятно прямолинеен и понятен, говорил всё как думает и именно поэтому с ним было так просто, хотя Хитоши до сих пор было сложно объяснить, почему именно они так сдружились. Завтра тренировка с Айзавой-сенсеем, эта мысль вызвала у парня невольную улыбку. Он чувствовал, что на него возложены надежды, хотя учитель это и не озвучивал, справляться было трудно, но Шинсо честно старался. Бессонница мучала его, мышцы ныли и гудело в висках, он урывками дремал на уроках и в столовой, аппетита не было совсем. Мина говорила, что он доведёт себя и ругалась. Когда у него была ночная смена в кофейне — Яойорозу и Тодороки заходили и приносили бенто. Шинсо был в общем-то счастлив, хотя и устал смертельно. Поспать на английском действительно удалось, Хитоши хотел выйти покурить, чтобы выветрилось до тренировки. Он махнул рукой Шото, который говорил о чём-то с Мидорией и пошёл искать Мину. Девушка стояла посреди коридора, рядом с Киришимой, который странно сгорбился и слегка дрожал.  — Хэй, всё в норме? Ашидо испуганно обернулась: — Да, мы в медпункт, не волнуйся. Я потом тебя догоню. Шинсо пожал плечами и пошёл на улицу. Он сел недалеко от пожарного выхода, прижавшись к стене. Место было укромное, тут редко кто-то проходил. Сигарет оставалось совсем мало, хоть пачка и была почти полной ещё вчера — это плохо, надо отвыкать понемногу. Вообще-то Хитоши собирался завязать, как поступит на геройский курс, но что-то не вышло, так что было принято решение оставить всё как есть. Почему-то парень, не переставая, думал о вчерашнем разговоре с Тодороки и о ханахаки. Что бы он сделал, если бы заболел? Если заставить человека полюбить тебя с помощью причуды, можно ли избавиться от цветов? В окнах первого этажа он увидел Айзаву, который шёл рядом с Полуночью и смеялся над чем-то. Шинсо по инерции затушил сигарету об асфальт. Учитель никогда не смеялся так ни с кем из учеников, он и улыбку то его видел, кажется, один раз, когда смог сдать переводной экзамен. Наверное, они называют друг друга по имени — что-то кольнуло в груди. Пора возвращаться.  — Ты опять не будешь есть? — Тодороки не выглядел обеспокоенным и говорил своим обыкновенным, ничего не выражающим, голосом.  — Нет, меня тошнит. — Шинсо опустил голову на сложенные руки.  — От голода. — Сердито вторила Яомомо.  — Я поем позже, всё окей. Как вы, кстати, написали тест? Началось бурное обсуждение, через пару минут подошли Урарака, Изуку и Иида, поддерживая общую беседу. (15:40) Мина: Эй-чану нездоровится, я побуду с ним. (15:41) Скажи Айзаве-сенсею, что я заболела (15:42) Чумой (15:42) Или умерла (15:43) В общем придумай что-то правдоподобное (15:45) Ты поел? (15:46) Шинсо-кун (15:46) Игноришь ☹ (15:47) Ш (15:47) И (15:47) Н (15:48) С (15:48) О (15:50) Куплю тебе вечером кофе в автомате? (15:58) Шинсо: :) – Хитоши! Хитоши, очнись. Шисно приоткрыл глаза и абсолютно не понял, что происходит. Он как будто моргнул и провалился в тяжёлый сон. Перед глазами было взволнованное лицо Айзавы-сана. Ах, точно, тренировка, кажется, он потерял сознание.  — Я…Я…Извините. — Боже, я уже испугался, что уронил тебя слишком сильно. Вдруг учитель наклонился ещё ниже, расстояние между их лицами сокращалось до неприличных сантиметров.  — Вишнёвая кнопка? Щёки Шинсо запылали.  — Эт… Это жвачка. -На выдохе прошептал он.  — Иди и отдохни хорошенько, толку от тебя сейчас всё равно никакого.  — Да. — Ещё тише произнёс Хитоши, виновато опуская взгляд.  — Как Киришима? — Шинсо сидел на диване в общей комнате, грея руки об стаканчик с кофе.  — Сильно простудился, с ним сейчас Бакуго. — Мина уронила голову на его плечо. — Слушай, ты бы хотел встретить свою родственную душу или типа того. Ну знаешь, цветочки там всякие.  — Я думаю об этом иногда. А что, если этот человек уже с кем-то? Я бы не хотел разрушать чужие отношения. Ашидо возмущённо вскочила.  — Да какая же это родственная душа! Вы должны увидеть друг друга и забыть обо всём на свете, и ты будешь чувствовать трепет и как сердце замирает рядом. Голова кружится и ноги подкашиваются и вот такое вот всё в этом роде. Шинсо закатил глаза и только фыркнул. Хотя в голове почему-то появились мысли об Айзаве и это смутило парня, наверное, странно думать о таком. Айзава-сан был хорошим человеком, Шинсо восхищался им как героем, но кажется в какой-то момент это начало переходить незримый предел, тонкая черта между благодарностью и уважением и отчаянной влюблённостью. Сам Хитоши наотрез отказывался так именовать свои чувства, он раз за разом убеждал себя, что просто проникся симпатией и доверием к человеку, который увидел в нём потенциал. Заглядывать глубже, в омут этих мыслей, было, казалось, смертельно. Тот самый случай, когда лезть в бой нельзя, нужно бежать. Ему следовало хорошо отдохнуть за выходные, чтобы учиться и тренироваться лучше на следующей неделе. Миссия провалена — это стало очевидно вечером воскресенья. Шинсо постарался хорошо выспаться и поесть, но он всё равно чувствовал себя вяло и болезненно. Всю ночь его преследовали кошмары, но по пробуждению он не сумел вспомнить ничего, только тревога и усталость. И вот всё достигло своего апогея — Хитоши лёг поспать днём буквально на пару часов, но проснувшись, понял — что силы полностью его покинули, трясло от холода, хотя все окна и были закрыты, мутило и веки слипались. За уроки он даже не садился, но встать было просто невозможно, Шинсо просто плотнее закутался в одеяло, весь съёжился и провалился в тяжёлый, неспокойный сон.  — Шинсо вставай. Мы опаздываем. — Тодороки аккуратно тряс его плечо, наклонившись над кроватью. Хитоши разлепил глаза и спустя пару секунд прострации осознание пришло к нему.  — Какого чёрта? Я поставил будильник! — Так резко вставать было плохой идеей — в глазах потемнело и слегка заштормило. Он кое-как натянул мятую рубашку и свитер, накинув сверху пиджак, галстук валялся где-то за столом, так что беспокоить его Шинсо не стал.  — Почему ты снова не закрыл дверь. Не заболел? Что-то ты бледный. Шинсо закрыл дверь.  — Да, что-то неважно себя чувствую, зайду сегодня к Исцеляющей девочке. На урок они бежали, но всё равно опоздали. Айзава-сенсей недовольно на них посмотрел, под его взглядом Шинсо стало ещё хуже, он молча занял своё место. Ашидо вопросительно подняла брови, но он только отрицательно помахал головой, мол не о чём волноваться. Весь урок Шинсо старательно не закрывал глаз, нить повествования уловить совершенно не получалось, голова была страшно тяжёлой. Может, он простыл? Было тревожно и плохо, люди вокруг, голоса — всё давило, хотелось забиться в тёмный тихий угол и рыдать. Сил смотреть на Айзаву-сенсея не было никаких, Хитоши ужасно боялся увидеть разочарование или раздражение в его глазах. Он просто уткнулся взглядом в парту и ждал звонка. После того, как урок закончился, Шинсо ещё пару минут просидел в прострации.  — Шинсо, задержись. Хитоши поднял голову, в классе уже никого не было. Он встал и направился к учительскому столу, абсолютно пустой. Гадкий тонкий голосок отбивался от висков и шептал — сейчас он совершит грандиозную ошибку, это уже не остановить.  — Сенсей.  — Да? Крах. Падение в бездну. Хитоши не думал ни о чём, когда сделал это. Он жалок. Он эгоист. Он не имел права. В его руках человек, в котором он безумно нуждается, но парень дрожит и шепчет:  — Простите. Прошу, обнимите меня. Если бы только это никогда не заканчивалось. Шинсо дрожащими руками хватался за спину мужчины и из его глаз катились крупные слёзы. Он не имеет права даже на это. «Умоляю, скажите, скажите, что любите меня» — Он никогда не произнесёт этого. Не сможет себе простить. Он не должен был поддаваться эмоциям. Но только в этих руках, кажется, сосредоточились всё спокойствие и мир. Вдруг всё затихло, как под толстой стеной воды. Шинсо ничего не слышал. В следующую секунду он ощутил невыносимое жжение в груди, комом подступающее к горлу. Хитоши выбежал из кабинета, только тогда отпуская контроль. Он успел добежать лишь до лестницы и его согнуло в приступе кашля, его будто вывернуло наизнанку, он хватался руками за горло, крепко зажмурив глаза. Это длилось около трёх минут, но казалось, где-то полчаса. Открыв глаза, Шинсо увидел лужу собственной крови и лепестки. Лепестки. Холодный ужас накрыл его. Это ханахаки. Он вытер кровавое пятно пиджаком и на шатающихся ногах пошёл к туалету. Во рту стоял привкус крови, жжение в груди не пропало, ледяная вода не помогала прийти в себя. «Блять.Блять.Блять.Блять.» — бегущая строчка вытеснила все остальные мысли. Шинсо, прислонившись к холодному кафелю, обхватил голову руками. Кажется, всё пошло по пизде. Остальные уроки прошли мучительно-медленно. От друзей лучше было держаться в стороне, в этой ситуации их чуткость и проницательность могла сыграть не на руку. О таком, наверное, не стоило рассказывать. (18:35) Мина: Крошка, я иду встретить Эй-чана с работы, и мы пойдём в кафе. Ты с нами???? (18:40) Шинсо: мне нехорошо, кашель сильный, идите без меня ( (18:41) Мина: : ’( Я принесу тебе печенье с шоколадной крошкой!!! (18:47) Шинсо: Не нужно, вдруг заразишься. (18:48) Мина: Бука, всё равно принесу: p Хитоши с тяжёлым вздохом отбросил телефон, плотнее кутаясь в одеяло, приступов кашля было ещё два, но только с лепестками, бутонов пока не было. Оставалась последняя сигарета, дальше болезнь будет прогрессировать, горло станет слишком чувствительным для курения, так что на неопределённый срок — это последний раз. Шинсо вытащился на балкон прямо в одеяле и закурил. Пальцы мгновенно коченели. Вдруг лёгкая боль пронзила внутренний сгиб локтя. Разогнув руку, парень увидел маленькую ранку, которая медленно разрасталась. Цветы прорастали сквозь кожу. «Прекрасно. Откуда ещё они полезут?» — Это уже становилось забавно. Ладно, забавного стало откровенно мало на третий день. Выдавать ханахаки за простуду было больше невозможно. Вся мусорка и ещё два пакета в комнате были забиты салфетками и цветами магнолии. Расчёсанные соцветия на ключицах и руках беспокоили не так сильно, как те, что цвели в горле. Боль была невыносимой. Раздался стук, Шинсо пнул мусорку под стол, натянул растянутую чёрную футболку и пошёл открывать.  — Ты как? Изуку и все остальные меня извели допросами. — Тодороки, как всегда, говорил сразу и по делу. Но здесь поджидал новый круг ада. Хитоши уже было открыл рот, чтобы ответить, но абсолютно чётко ощутил — он не может. Цветы в горле не позволяют. Он в панике стал хватать воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег и руками схватился за горло.  — Что с тобой? Хитоши? — Тодороки силой отодрал его руки от шеи и легко потряс, приводя в чувства. Потребовалось несколько минут, Шинсо, поняв, что объяснить всё равно не сможет, взял один из пакетов, стоящих у кровати, и бросил перед Шото.  — Это… Это ханахаки. Шинсо кивнул.  — Дерьмо, тебе пора показаться Исцеляющей девочке. Хитоши не стал противиться, когда его за руку поволокли в медпункт. Он просто отстранённо смотрел в пол. Остальное было в тумане, он смутно помнил, как они дошли и что ему говорили. Проснулся он на белых простынях, пахло холодом и лекарствами. Был поздний вечер. Тихие шаги известили о том, что в медпункте гость, Шинсо оторвал голову с подушки.  — Ну ты и дурень! Я выпытала всё у Тодороки-куна! И почему ты ничего мне не рассказал? Мина чуть ли не запрыгнула на край кровати и взяла его за руки.  — Тебе сильно больно? — Кажется она едва не плакала. Хитоши старательно завертел головой и слабо улыбнулся.  — Кто это? — Теперь Ашидо выглядела серьёзной и даже устрашающей. Он снова завертел головой. Они просидели так до рассвета, Мина рассказывала какую-то чепуху и не отпускала его рук, перед уходом она произнесла неожиданно строгим тоном:  — Ты обязан что-то сделать. Раз уж собрался спасать других — спаси для начала себя. Если не сможешь — я тебя никогда не прощу. Он обязан. Плевать чем это обернётся, но какой из него герой, если даже на признание в любви смелости не достаёт. Шинсо знал, знал в глубине души, чего он так страшился, этого серьёзного или, ещё хуже, сочувствующего взгляда, слов отказа. Выдержит ли он. Жжение в груди стало нестерпимым, Хитоши сгорбился, дрожа. «Если, если бы только он смог полюбить меня, чуть-чуть, хотя бы самую малость, я бы стал тогда счастливей всех на свете» Айзава понял, что что-то, верно, не так, когда четвёртый раз начал писать на доске одну и туже строчку. Шинсо не появлялся второй день, говорили — заболел. Он устало потёр глаза. Его мучала бессонница и усталость. Болеутоляющее помогало, бутон эдельвейса, разорвавший кожу на предплечье, почти не ощущался. Ханахаки, в его то возрасте, самому становилось смешно. Честно признаться — его это мало волновало, пока не мешало работе. Повезло, цветы не тронули органы. Чувства никогда не занимали первое место и делать исключение ради этой слепой нежности и любви к семнадцатилетнему мальчишке, Шота не собирался. Он собирался быть примером, пускай и не лучшим, слепить из Хитоши стоящего героя, лучшего чем когда-либо был он сам. Школьные годы закончатся, их не будет связывать больше ничего. Он где-нибудь по-тихому умрёт или заляжет на дно к сорока, чтобы ученики не носили цветочки на могилку и не лили слёз. Он переживёт. Что за пустяк — бледная кожа, непослушные вихры сиреневых волос, смущённая улыбка, когда он чувствует успех или радость. Хитоши заслужил много большего, чем его неоднократно разбитая и склеенная жизнь. Уроки на сегодня закончились. Гам и болтовня учеников наконец утихли, Айзава только и мог — мечтать о недолгом и беспокойном сне, в своей пустой тихой квартире. Он накинул лёгкое чёрное пальто и пошёл к станции. Это был долгий день. Хитоши бесстыдно сбежал из медпункта, но не мог же он и дальше лежать, и ждать, когда превратится в цветущий луг. Он нёсся по коридору в пижамных штанах и футболке, на босую ногу натянув кеды. Айзава-сенсей обычно в это время идёт к станции. Он должен перехватить его, это невозможно — терпеть эту боль, он готов был уже на всё, лишь бы от неё избавиться. С каждым шагом лёгкие пылали всё сильнее, ему казалось, что остановись он сейчас — просто умрёт. Шинсо бежал к станции, под удивлённые взгляды редких прохожих. Стук сердца гулко бил по перепонкам, когда он перемахнул через турникет и выбежал на платформу. Какой тут закон и порядок перед лицом любви. Знакомый чёрный силуэт. Айзава оборачивается, повинуясь неведомому предчувствию.  — Хитоши, что ты тут делаешь? Ветер ещё сильнее путает его чёрные волосы и вся платформа, вместе с пассажирами и поездами, будто замирает. Шинсо силиться сказать хоть что-то, но снова чувствует ком кашля, плотно прижав ладонь ко рту, он задыхается и невольные слёзы крупными каплями падают на землю. Сжимая в ладони бутон цветущей магнолии и вытирая второй рукой кровь с губ, одними губами он произносит: «Я люблю вас» Всё отмерло с прошедшим за их спинами поездом. Шота смотрит неверяще и с ужасом, но в следующую секунду прижимает парня к себе.  — Прости. Прости меня. Я должен был помочь. Я должен был избавить тебя от боли. — И в его голосе столько горечи и сожаления, и он вжимает Шинсо в своё плечо с таким отчаянием, что тому кажется — сердце того и гляди разорвётся. Но вот только жжение исчезает, этот бутон был последний и Хитоши, давясь мелкими остаточными лепестками, понимает — всё прошло. Он, отпрянув, до побелевших костяшек, сжимает руки учителя, он может говорить сейчас, но по-прежнему молчит, только смотрит и ждёт приговора.  — Я люблю тебя. — Шота произносит это на выдохе, будто отпуская что-то очень тяжёлое и смотрит почти печально. — Но разве это то, что тебе нужно? — и он со всей болезненной нежностью ведёт по его лицу тыльной стороной ладони. Шинсо задыхается, теперь уже от счастья. Он не верит, не крадя, не присваивая, не отбирая — он получил с лихвой больше, чем когда-либо ожидал получить. У Айзавы-сенсея удивительно тёплые руки.  — Мне нужно, чтобы вы не оставляли меня, столько, сколько сможете и захотите. — Хитоши касается уголка его губ, целомудренно, как целуют при расставании. В их любви всё будет так — печально и на грани, у таких как они «долго и счастливо» не выходит. Они знали это, каждый в своей мере, но герои готовы к жертвам.  — Хорошо. — Айзава накидывает на его плечи пальто. — До следующего поезда двадцать минут.  — Хорошо. — Шинсо смущённо утыкается лбом в его плечо и не может сдержать улыбки.