Девятибалльный шторм

      Кажется, никто, кроме Кита, не замечает очевидного.       Возможно, Кит и сам замечает только в то мгновение, когда Лэнс забывается и позволяет прозреть. Может быть, лишь на секунду у Лэнса вылетает из головы понимание того, что он делает, и маленькой замешки становится достаточно, чтобы Кит увидел то, что никто другой из паладинов не видит до сих пор.       Кит не задумывается ни о чём плохом и уж тем более не может предсказать, чем обернётся для него сегодняшнее утро, когда по привычке приземляется на соседний с Лэнсом стул за завтраком. Кит лениво пережёвывает свою безвкусную зелёную «кашу» и даже бровью не ведёт, когда Лэнс без предупреждения тянется за добавкой, нагнувшись перед красным паладином. Кит отрешённо размышляет, сколько роботов он в состоянии повалить сегодня на тренировке, когда лэнсов рукав задирается, открывая взору выпирающую косточку и часть запястья.       Киту хватает пять десятых секунды, чтобы осознать.       Его прошибает. Он точно в замедленной съёмке следит, как ткань чужой кофты ползёт выше, оголяя неглубокие порезы, множество мелких царапин, переплетающихся с длинными полосами, очерчивающими контур вен. Кит и сам не улавливает, когда умудряется задержать дыхание, чувствуя, как сердце, принимая на себя каждую чужую борозду, сбоит и отказывается циркулировать кровь. Кит захлёбывается подступившим к горлу гневом и хватает руку Лэнса прежде, чем осознаёт, что делает. Но даже в тот момент, когда испуганные глаза застывшего Лэнса цепляются за его жёсткий требовательный взгляд, Кит не отказывается от своих действий.       – Лэнс... – тихо, на грани самообладания рычит Кит, сжимая чужое запястье.       Лэнс перед ним, беззащитный, застанный врасплох, глотающий панику, не двигается добрые пять секунд под шум весёлой будничной беседы друзей, сидящих прямо напротив, но не замечающих того, что происходит у них под носом. И Кит не понимает, не хочет понимать, как так вышло, что Лэнс МакКлейн – их счастливый простодушный дурак МакКлейн – уродует себя лезвием, пока его друзья преспокойно живут и занимаются своими делами.       Отпустить Лэнса сейчас – ошибка, совершить которую Кит не может себе позволить.       Лэнс дёргает руку на себя, и в его взгляде осколками рассыпается паника, открывая путь враждебности.       – Пусти, – рокочет он, но Кит и не думает слушать. Прямо сейчас в его голове безумным круговоротом проносятся мысли, одна за другой: «Почему?», «Как долго он делает это?», «Почему Лэнс?», «Как это может быть?», «Почему никто не видит?», «Почему я не увидел раньше?», «Почему?».       Злость, закипающая во взгляде Лэнса, играющая на подрагивающих уголках его губ. Его ненависть, набирающая обороты, направленная ровно на Кита, упрямого, растерянного, глупого и непонимающего. Лэнс изо всех сил пытается приказать Киту отвалить, но Кит не слушается.       Кит злится, и злится он на всех сразу: на себя за то, что был непроходимым тупицей, на Лэнса, потому что он точно такой же, но ещё и, как выясняется, откровенный тихушник, на всех, ибо как можно быть настолько безразличными лицемерными сволочами?       Где Широ – лидер и опора всей команды? Где его слова поддержки и крепкие объятия? Где Ханк – лучший друг Лэнса? Где его готовность выслушать всё, что беспокоит его приятеля, где утешительные слова? Где Пидж и её проницательность? Где Аллура и её нежное сострадание? Где Коран, которого Лэнс считает за второго отца?       Почему Кит – человек, которого Лэнс терпит и принимает только через зубной скрежет, – сидит здесь и держит покалеченное запястье? Почему Кит – человек, от которого Лэнс не хочет принимать помощь и который сам не способен правильно её оказать?       И если бы не Ханк, неосторожно толкнувший Кита в плечо, если бы не заминка, выбившая красного паладина из колеи, они бы продолжали тихо ненавидеть сложившуюся ситуацию и молча напирать до тех пор, пока Лэнс не ударил бы Кита. Но Кит от неожиданности разжимает руки, а Лэнс выскальзывает из ослабевшей хватки с выражением лица, говорящем о том, что ничего не было, он обо всём уже забыл и Киту советует сделать то же самое.       – Парни, вы в порядке? – осторожно спрашивает Пидж, зацепившись за них взглядом, и у Кита глаза едва ли не искрятся от гнева: почему сейчас, Пидж? почему не минутой раньше, когда Лэнс ослабил оборону? почему сейчас, когда он вновь захлопнул ворота своей крепости?       На секунду за столом воцаряется тишина, и у Кита нет ни малейшего желания смотреть на остальных в ответ.       – В полном, – ярко улыбается Лэнс, и Кит содрогается от искренности в его голосе – если бы он не знал, если бы он собственными глазами не видел, он бы ни за что не распознал в словах Лэнса ложь, ни на йоту. Тот непринуждённо хвалит Ханка за сегодняшнюю еду столь довольным и восторженным голосом, будто никогда в жизни не брал в руки лезвие. И ему верят.       Кит утыкается в свою тарелку и до конца завтрака не поднимает взгляд.       Раз уж так вышло, что именно Кит раскрыл лэнсов секрет, он не отступится. .       Прямо перед отбоем Кит поджидает Лэнса у дверей его комнаты. Он не смог выдержать дольше, его едва хватило на целый день, проведённый рядом, но без возможности поговорить наедине. И как только тот выходит из-за угла, Кит вжимает его лопатками в стену, крепко перехватив за плечи, чтобы даже не пытался сбежать.       Кит с самого утра думал, что ему стоит сказать, как именно начать разговор, но при первом же контакте он посылает все мысли к чёрту, выруливая на родной эмоциональной нестабильности и агрессивной неразборчивой попытке защитить.       – Что ты творишь? – шипит Лэнс, жмурясь от боли, но Кит игнорирует его, выхватывая руку и задирая ткань рукава до локтя. Кит, поперхнувшись воздухом, замирает, уставившись на розоватые свежие порезы и бледные затянувшиеся шрамы, контрастно выделяющиеся на смуглой коже. Ущерба больше, чем ему казалось раньше. Запястье, зажатое в руке Кита, широкое, косточки жёсткие, напряжённые жилы перекатываются под пальцами, синевато-зелёные вены вздуваются и проявляются ярче, и Киту никогда в жизни не пришло бы в голову назвать руки Лэнса нежными или женственными. Сильные, большие ладони почти сформировавшегося подростка, усыпанные мозолями и метками лезвий. Руки бойца.       Странно представлять, как герой режет себя.       Воспользовавшись чужой ошеломлённостью, Лэнс дёргается, вырываясь, но Кит не отпускает его, стискивает сильнее.       – Что это, Лэнс? – рокочет Кит, понимая, что вновь не может совладать со злостью, переполняющею его до краёв, и Лэнс оскабливается в ответ.       – А на что, по-твоему, это похоже, Когане? – ёрничает он, щуря глаза, в которых чёрным по белому выведена бурлящая ярость, и Кит чувствует, как мышцы под его пальцами напрягаются до предела. Голос Лэнса отдаёт металлическим звоном. – Отпусти.       – Только после того, как ты объяснишь мне, что происходит, – цедит Кит, продолжая упираться предплечьем в грудь Лэнса, осязая каждый беспорядочный вдох и выдох, вырывающийся из чужих лёгких.       – Это. Не. Твоё. Собачье. Дело, – чеканит Лэнс, щерясь в подставленное лицо, и рывком отбрасывает Кита до противоположной стены. Кит отшатывается, едва удерживаясь на ногах, встречая вертикальную поверхность спиной и зажимая меж зубов собственный болезненный стон. Лэнс выпрямляется, и Кит, даже несмотря на расстояние, видит, как его колотит.       – Не приближайся, окей? – в его голосе нет ничего: ни единой ноты не остаётся от лживой искренности или от честного голого гнева; голос Лэнса пустой. – Ты ничего не видел.       Он разворачивается и уходит, и с каждым ударом его обуви о напольные панели, резонирующим о стены, жизнь Кита укорачивается на один день.       Кит стекает по стенке. Смятение разрывает его голову на мелкие лоскутки.       «Почему?» .       Кит не собирается закрывать глаза. Даже если Лэнс говорит, что это не его дело, даже если пристрелит его на задании, списав всё на несчастный случай, лишь бы Кит не посмел трепаться попусту. Он знает, что с Лэнсом что-то происходит, он видел последствия. Он не может притворяться, будто ничего не было. Только вот Кит не знает, как помочь Лэнсу – он не умеет. Он никогда в жизни не сталкивался с чем-то подобным, ему самому никогда не хотелось заниматься самоповреждением, и он никогда бы и не подумал что кто-то настолько солнечный, настолько улыбчивый и яркий, как Лэнс, имел бы пристрастие к нанесению себе увечий.       Киту нравится колотить тренировочных роботов до синяков и кровоподтёков, до выбитых суставов и разбитых костяшек. Нравится выбивать дурь из искусственных ублюдков, нравится чувствовать боль в мышцах после боя. Но это – выпуск пара, избавление себя от злости, дабы не вскипеть и не взорвать ко всем чертям замок со всеми его обитателями во время вспышки неконтролируемого гнева. Киту нужно это, чтобы расслабиться.       Сидя в сумраке собственной комнаты, Кит разглядывает свои ладони, сравнивая их с картинкой лэнсовых рук, запечатлённой в памяти.       Есть ли разница между его способом и способом Лэнса?       Кит стягивает перчатки, раздражая воспалённую кожу на костяшках, и смотрит на пальцы: узловатые, немного короче лэнсовых, кривоватые. На паре сгибов – шрамы, оставшиеся после переломов.       Ведь в основе лежит одно и то же – боль.       Запястья чистые. Одни мозоли на подушечках и ссадины на ладонях.       Но что если боль помогает справиться им с разными чувствами?       Вен совсем не видно. .       Лэнс не избегает Кита. Не пытается игнорировать его или ныкаться по углам, как только тот появляется на горизонте. Лэнс ведёт себя как обычно, делая вид, словно не замечает каждый пристальный пустой взгляд, обращённый к его запястьям, словно не видит посеревшие глаза, окантованные впалой синеватой от недосыпания кожей, всматривающиеся в его профиль. Глаза, которые не прячутся, не тушуются и не меняют эмоций ни на тон, даже когда Лэнс ловит их с поличным.       И Кит теперь не задаётся вопросом – как это так он раньше не разглядел того, что творится с Лэнсом. Всё просто: если Лэнс не хочет показывать, не увидит никто.       И только наедине Лэнс не притворяется – уходит сразу же, если только их взаимодействия не требует долг.       Кит больше не бесится. Больше не пытается прижать Лэнса к стенке и выбить из него всё дерьмо. Кит понимает, что нужно действовать по-другому, если он хочет помочь Лэнсу. .       Кит ловит его.       Находит, когда крови становится слишком много: густые бордовые струи стекают вместе с водяным потоком в сток, пачкают промокшие светлые шорты, футболку, смешиваются с прозрачными дорожками слёз, пересекающими искажённое лицо Лэнса. Лезвие выпадает из онемевших пальцев и с надрывным звоном ударяется о плиточный пол, напоминающий кафель. Лэнс, мокрый, сжавшись в комочек, сидит, загнавшись в угол душевого ограждения, с посиневшими губами, бледной кожей и едва живым расфокусированным взглядом. Он сам едва живой.       Кит не знает, кого он должен поблагодарить за то, что Лэнс весь день вёл себя достаточно тихо, чтобы красный паладин заметил неладное и начал следить за ним внимательнее обычного. Кит не знает, кого благодарить за то, что Лэнс забывает заблокировать дверь. Кит не знает, кому сказать «спасибо» за то, что он находит Лэнса вовремя.       Выцарапывая дрожащее тело Лэнса из плена ледяного каскада, прижимая его ослабевшую влажную голову к собственной беспорядочно вздымающейся груди, топя его страх в отогревающих объятиях, Кит задаётся одним и тем же вопросом снова и снова:       Почему кровь не останавливается?       Почему кровь не останавливается?       Почему кровь не останавливается?       Накладывая жгут, прижимая окровавленную футболку к открытой ране, перевязывая чужие запястья бинтами, всегда хранимыми в личной аптечке, Кит надрывным шёпотом повторяет одно и то же, снова и снова:       Всё хорошо, Лэнс.       Всё хорошо, Лэнс.       Всё хорошо, Лэнс.       И только когда бессвязные надсадные всхлипы затихают, а Лэнс, так и не произнёсший ни единого слова, засыпает, обессиленный от боли и слёз, Кит позволяет себе сползти со своей кровати, на которую уложил пострадавшего сокомандника, встать на колени и, уставившись на свои изгвазданные в багряной крови пальцы, понять.       Лэнс, солнечный кубинский мальчишка, любимый сын своей обожаемой мамы, лучший друг, достойный снайпер Гарнизона, паладин Вольтрона, герой Вселенной, добрый замечательнейший человек, их Лэнс МакКлейн…       …только что…       ...хотел убить себя.       Кит не замечает, на какой из мыслей с его лица начинают скатываться крупные слёзы, разбиваясь о загрубевшие пальцы, растворяясь в алых разводах. Кит до боли стискивает челюсти, забивая в самую глубь глотки тихий животный скулёж, и царапает пол, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Господи, да как же так вышло, господи, почему именно он? Ведь нельзя же, нельзя, чтобы хорошие люди истязали себя, издевались над собой. Ведь только что Кит силой заставил его остаться на этом свете, ведь это не то же самое, что потерять товарища на войне. Здесь война, но другая. Здесь война в голове Лэнса.       И Кит не знает, допустят ли его на фронт.       Кит оттирает пятна крови с поверхности душа, прячет в кармане выроненное лезвие, вымывает следы в коридоре, прячет вымазанные тряпки и никому ничего не говорит. Только садится у подножия кровати и долго-долго пытается понять, как ему поступить. Руки всё ещё дрожат, а в голове пусто.       Дыхание у Лэнса ровное, а пальцы настолько холодные, что хочется согреть.       И это – единственная чёткая мысль, сохраняющаяся в его сознании. .       Когда излишне бодрый голос Аллуры с утра пораньше призывает паладинов собраться на мостике, Кит, едва разлепив опухшие глаза, впервые за время, проведённое в космосе, ослушивается утреннего приказа.       – Это Заркон? – хриплым низким голосом резко спрашивает он, связавшись с мостиком по коммуникатору, не в силах даже прокашляться и заставить себя звучать менее агрессивно. Пусть сейчас он больше всего похож на ненавистных галра, не имеет значения.       На том конце провода слышна откровенная растерянность.       – Эм, нет? – отзывается принцесса после непродолжительного молчания. – Но…       – Тогда я пропущу завтрак, – обрубает её Кит, и его тон не оставляет возможности возразить. – Лэнс тоже.       И отключается прежде, чем Аллура успевает отреагировать.       Тело ломит, спина воет от неудобства: за несколько часов беспокойного сна, больше похожего на вереницу провалов в забытьё, он не сдвигался с места, и сейчас работа караульным аукается ему болью в каждой мышце. Потягиваясь, он замечает, что так и не выпустил из руки уже отчасти потеплевшие пальцы Лэнса, не разбудить которого не выходит. Кит замирает, прервавшись на середине протяжного утреннего стона, и впивается загнанным взглядом в заплывшие после слёз шокированные голубые глаза. Долгое мгновение они лишь смотрят друг на друга. Медленно моргают. Лэнс мечется взглядом по лицу Кита, по кровати и их рукам. Кит не уверен, что он должен ответить на безмолвный поток вопросов и стоит ли вообще рассказывать всё, что произошло вчера, но:       – Твоя одежда… – раздирает он горло, и всё же откашливается, но голос его не становится лучше ни на ноту. – …была испачкана. Я дал тебе свою.       Лэнс смотрит на него, глупо хлопая ресницами, и Кит почти слышит, как постепенно активируются его мозговые клетки.       – О, эм… – голос Лэнса ничуть не лучше. Он оглядывает своё тело, прикрытое простынёй, и плечи, облачённые в тёмную ткань, абсолютно точно не принадлежащую ему. Кажется, прошлая ночь обернулась слишком изматывающим событием, а сейчас слишком рано для глубокомысленных разговоров, поэтому Лэнс не в состоянии притворяться бодрым и активным, каким всегда старается казаться. – Тогда… Спасибо?       Кит улыбается, кивая, и чувствует, как дышать становится легче.       Возможно, Киту позволят отправиться на локальную войну в качестве медика. .       – Почему ты не захотел рассказывать остальным?       Они вновь в комнате Кита – исключительно потому, что у него есть аптечка и мазь, заживляющая глубокие порезы. А ещё потому что Лэнс как-то сболтнул, что чувствует себя в безопасности в комнате красного паладина, но спустя день начал отрицать собственные слова, и Кит не винит его: Лэнс может притворяться, будто забыл, сколько угодно, Кит всё равно помнит. Они вновь одни, и больше Лэнс не пытается сбежать при первой же подвернувшейся возможности. Ему всё ещё неловко говорить о произошедшем, но Кит практически и не просит рассказывать: Лэнс сам сдаётся, медленно, неохотно раскрываясь под мягкими прикосновениями тёплых рук. Пальцы у него всё ещё прохладные, и Кит даже не пытается избавиться от навязчивого желания согреть их, дотрагиваясь до чужих ладоней, когда ему позволяют. Лэнс чаще приходит к нему после отбоя: робко стучась в дверь, иногда даже пытаясь ускользнуть прежде, чем ему откроют, но Кит наловчился перехватывать его на пороге, не позволяя сбежать и закрыться в себе.       Кит, как и раньше, стоит впереди. Но сейчас он повёрнут к Лэнсу лицом, он держит его за руку, не позволяя больше ступить назад.       – Широ бы выслушал тебя, – голос Кита тихий и робкий, будто его обладатель боится хотя бы один звук произнести неверно. Кит хмурится, не отрывая взгляда от мягких бинтов, которыми перевязывает пострадавшее запястье Лэнса. – Как и Ханк или Пидж. И Аллура тоже. В конце концов, Коран...       Кит слышит насмешливую улыбку в голосе Лэнса.       – А сам почему не рассказал? – бинты соскальзывают с запястья, открывая затянувшиеся раны, и они кажутся Киту глубже, чем они есть на самом деле: словно лезвие разорвало мышцы, перерезало сухожилия и добралось до голых костей, и лишь внешний слой покрылся тонкой защитной плёнкой, хрупкой, совсем не надёжной. Прикоснись неосторожно – разойдётся и кровь хлынет с новой силой. Кит думает: «Да, наверное, потому и не сказал».       Кит вздрагивает, когда над его головой раздаётся горький истеричный смешок. Он поднимает глаза и режется об острую, точно бритва, кривую линию губ Лэнса.       – Ты так и не понял, Кит? – Лэнс усмехается вновь, и слёзы в его глазах становятся виднее. – Ты единственный, кто заметил.       Кит рассеянно мотает головой, мол, да, но нет, находясь в прострации, тянется за мазью, и Лэнс под его пальцами смирный, тихий, да вот только внешне, по привычке.       – Говоришь, надо было обратиться за помощью... – тянет он, отводя взгляд. – К кому? К Широ? Как ты себе это представляешь? Он – мой герой с юношества, пример подражания, тот, к кому я стремлюсь, но до кого никогда не дотянусь. По-твоему, я могу просто подойти к нему и сказать: «Приветик, Широ, как сам? Я тут вены себе периодически вскрываю, не можешь дать какой-нибудь дружеский совет? Пожалуйста»?       Лэнс хмыкает, усмехаясь собственному натянутому голосу, в котором сквозит фальшь.       – Не могу я, Кит, – судорожно выдыхает он, чувствуя прохладную мазь, которой Кит обводит линии вен. – Как не могу сказать никому другому.       Он мягко, тепло улыбается, как может улыбаться только добрый, но сломанный человек, не выдержавший натиска внешнего мира, непостижимого и слишком грубого для его большого незащищённого сердца. Как бы говоря: «Я страдаю, мне больно, но я люблю вас, пожалуйста, не беспокойтесь». Кит сглатывает, но не может запихнуть в клетку подступающее к глотке болезненно сжимающееся сердце.       – Зачем им неудачник с замашками недоделанного суицидника? – дрожащий шёпот души, скакнувший голос и нервный смешок. – Даже это не могу сделать, как надо.       – Тебе ведь не хочется умирать, – твёрдо произносит Кит, не отнимая рук от запястья, заглядывая в чужие глаза.       Ты ведь не хочешь, Лэнс. Это ведь страшно – пересекать измерения. Это страшно – брать билет в один конец туда, где забыли построить вокзал, Лэнс.       – Не хочется, – надсадный выдох и вымученная улыбка. Его пальцы вцепляются в руку Кита, словно хватаясь за якорь, способный удержать его у причала во время девятибалльного шторма. – Я боюсь смерти. И я знаю, что моей маме будет больно, если она узнает, что её сын умер в космосе. Причём не как бравый защитник вселенной, а как эгоистичный сопляк, вскрывшись в одиночестве, в холодной ванне.       Кит позволяет яду литься из его рта – Кит позволил бы сказать ему что угодно, лишь бы лэнсовы губы не были перепачканы кровью. Киту страшно, действительно страшно слышать, с какой пренебрежительностью Лэнс говорит о себе. Ещё страшнее – понимать, что все, кто сейчас видит десятый сон в своих комнатах, служат тому причиной, что он сам – её составляющая.       – Ты ведь всё понимаешь, – запястья касается свежий бинт. – Тогда почему?       Лэнс криво усмехается.       – Это я сейчас понимаю.       Кит захлёбывается в волнах бушующего выжженными красками кубинского моря.       – А тогда в моей голове была тишина. .       – Дома… Ты тоже этим занимался? – Кит осторожно поглядывает в сторону Лэнса, удобно распластавшегося на чужой кровати. Кит вертит в руках клинок, отстранённо размышляя, есть ли разница между лезвием для бритвы, кухонным и боевым ножом. «Наверное, главное, чтобы было что-то острое».       Лэнс перекатывается на кровати, ложится на спину и свешивает с края руку аккурат возле лица Кита, и тот видит, как из-под рукава выглядывает край бежевого эластичного бинта. Кит, не переставая играться с оружием, рассматривает филигранные длинные пальцы синего паладина. «Наверное, Лэнс умеет играть на гитаре».       – Да, – вяло отзывается Лэнс со своего места. В его голосе поёт улыбка. – В больших семьях тоже не всё гладко, особенно, когда ты аутсайдер.       – Ты не аутсайдер, – тихо рыкает Кит, вырываясь из наваждения пленительных рук, и в ту же секунду ойкает и шипит от болезненных ощущений в ладони. – Чёрт.       Отвлёкся и пропустил момент, когда нужно ловить клинок, – тот выскользнул из вспотевших пальцев и полоснул по ладони, оставив продольный неглубокий след. Кит вдохнуть не успевает – Лэнс мгновенно подскакивает, падает рядом на колени, запутавшись в конечностях, и смотрит обеспокоенно, да настолько, что сердце за рёбрами истомлённо сжимается.       – Больно? Дай посмотрю, – спешно требует он, тянясь к рукам Кита. – Надо заклеить…       И Лэнс столь искренне встревожен маленькой случайной царапинкой, настолько поглощён чужой ничтожной бедой, что у Кита раскалывается голова, трещит по швам душа и едет крыша.       «Почему?»       Ведь это смешно, Лэнс. Ведь это не ты должен спрашивать – больно? Ведь это не ты должен раз за разом забивать на собственные переживания, запихивать в пыльный угол собственные чувства, скрывать открытые кровоточащие раны, смертельные, убивающие тебя, ради каких-то глупых царапин.       – А тебе? – гулко отзывается Кит, докапываясь взглядом до истинных эмоций, обуревающих не понятную для него, удивительную душу, кажущуюся одной сплошной загадкой, напоминающую ему океан. Океан, который забылся в шторме и отрёкся от своих богатств, зарытых в иле глубоко на дне, ради блага мелочных моряков.       Вот что значит жить в большой семье, да, Лэнс?       Убиваться, но тихо, так, чтобы никто не заметил стекла на дне глаз?       Быть мёртвым внутри, но готовым помочь любому нуждающемуся?       Кит сжимает запястье Лэнса здоровой рукой, стискивает, не отпуская его от себя, вглядываясь вглубь, в облупленную синеву радужки.       – Давай я… научу тебя драться, – Кит улыбается, и Лэнс, не сразу, но смеётся в ответ.       И душа за рёбрами трепещет, стуча крыльями о кости, словно Кит наконец отправляет бороздить космические просторы мешок барахла необъятных масштабов, который долгое время портил ему жизнь. Будто бы произносит: «Мне это больше не нужно», и жить и впрямь становится проще.       – Хочешь показать мне свой способ борьбы со стрессом? – Лэнс улыбается, озорно щурясь, и Кит закусывает губу от подступающих волн радости: чужие пальцы, не выпускающие из мягкой хватки порезанную ладонь, теплеют.       Кит быстро и мелко кивает.       – Мне потребуется время, но… – Кит выдыхает, чувствуя, как в груди грохочет свихнувшееся сердце. – Хочу доказать, что ты не один.       Лэнс улыбается, усмехаясь его словам, но Кит не даёт ему вставить ни единой неуместной шутки, подаваясь ближе, стараясь звучать убедительнее, чтобы достучаться до того маленького испуганного мальчишки, погрязшего в сжигающей ненависти к себе, которого Лэнс столь искусно прячет.       У Лэнса в глазах воют выброшенные на берег киты.       Кит настолько сильно хочет им помочь, что забывает значение слова «невозможно».       – Давай вместе разберёмся, что значит полагаться на другого человека.       Шторм в чужой груди затихает.