Небо выходило из берегов

      Солнце скрывалось за горизонтом незамеченным, так и не позволив небу окраситься в цвета засохшего чего-то, на плитке в углу лестничной клетки. Замшелая, подвальная влажность побелки в коридоре неприятно оседала в носоглотке. Беззвучно треща светом, усталые кварцевые лампы тянулись своими тонкими проводами по потолку к стенам, к сухому дребезжанию в вентиляции. Пыльный воздух замер, сплющивая чердак общежития куда-то в двухмерное пространство в темноте и тишине. Гнетущий покой ложился на плечи и лился в уши, раздувая мозг, воздушным шариком утягивающим за собой легкие. Судорожно сжимавшие левое запястье, пальцы, дрогнули и шурша опали. Босыми ногами проскользив по облезлому линолеуму, нарушая недвижимость помещения, тело разгибалось, задевая макушкой внутренний скат крыши и две костлявые неухоженные руки отнялись от грудной клетки, проскребли по диагональному потолку чердака, нащупывая створку наклонного окна, толкнули. Хлопнула, закрылась сухая деревянная рама. Густой плотный воздух не давал вдохнуть, наваливался прибойной волной и опрокидывал тело на сухую и жаркую черепицу. Он трескался поднимаясь вверх, из-за чего город далеко внизу танцевал и искрился миражом. Ветра не было. Небосклон покоился за широким клубящимся слоем горячего пара. Фронт накрыл долину ещё четыре часа назад, когда тучи, густые и тяжелые, замерли в высоте. Где-то за спиной и стенами гор, пылающий шар задымил душной сепией и сгинул. Тишина металлическим обручем сдавливала виски. В рельефном полотне заслонившем небо сверкнуло и осветило его изнутри. Ещё и ещё. Молнии бесновались в плотном облаке пара, ежесекундно вспыхивая и угасая. И всё, что осмеливалось поднять взгляд в небеса, лицезрело безумную гигантомахию под аккомпанемент мертвой, едва не зловещей тишины. Буря металась в агонии под куполом мира, в беззвучном крике пробиваясь сквозь облака. Все происходило словно не здесь. Где угодно, но не над запрокинутой в бездну высоты головой. Окно в умирающую в конвульсиях реальность, размером в небо. Пробудившийся ветер разметал сухие волосы обрамляющие лицо и напоил губы все ещё едва, но уже почти прохладой, а босые ступни грелись всё так и не остывшей керамической черепицей. И катарсис этого безумия впивался в саму суть человека на крыше, и с первыми слезами дождя и последними часами дня, бесконечный небосклон до самого горизонта прорезал тяжелый и пронзительный рокот.