Я смотрю в темноту, я вижу огни. Это где-то в степи полыхает пожар. Я вижу огни, вижу пламя костров. Это значит, что здесь скрывается зверь. Я гнался за ним столько лет, столько зим. Я нашел его здесь в этой степи. Слышу вой под собой, вижу слезы в глазах. Это значит, что зверь почувствовал страх. Я смотрю в темноту, я вижу огни, Это значит, где-то здесь скрывается зверь.
Чёрные волны лизали нерушимый камень, разбиваясь об него на сотни ледяных брызг. Подойди кто ближе, попади под них – обжёгся, порезался бы, заиндевел от холода Окружного моря. Мёртвый камень слагает Чертоги. Он не умеет говорить, он не может быть разрушен никем, кроме самого Создателя. Он безучастен ко всему. Пожалуй, Намо хотел бы у него поучиться. Владыка Судеб стоял у самого края, глядя бельмами пустых глаз куда-то вдаль. Порывы ветра не трогали его фигуру, шум беснующихся вод не мог отвлечь. Впервые он обратил свой взор так далеко, туда, где менялась история, менялась сама Судьба. И Мандос не имел права отвернуться, пусть даже запрет Всеотца скрепил печатью его уста. Уже давно он не пытается противиться ему и пытаться кричать, ведь всё равно никто не услышит его, не внемлет этим мольбам. Владыка Судеб не был властен ни над чем, и уж тем более над собой – до этого мига. Медленно поднял он руки, обрастая чёрным лаковым пером, медленно опустил он голову, тяжелеющую от крепкого рогового клюва. Камнем бросился он вниз, рухнув в бесконечную пропасть, тяжело, грузно он взлетел, расправляя крылья. Они затмили бы Солнце и Луну, но здесь не было Солнца и Луны, здесь было только всепоглощающее Ничто. Цепко держалось оно за Мандоса, не выпуская из своих липких пут, но в несколько рывков он сумел преодолеть ту тяжесть, что сковала грудь будто каменная клеть. Айну летел над морем и не ведал усталости или скуки. Он видел огни. Где-то там, далеко, дальше, чем охватывает взор, кольцо огня сомкнулось и медленно пожирало поле сухой ржи, что не успели убрать в тугие снопы.Он, я знаю, не спит, слишком сильная боль, Все горит, все кипит, пылает огонь. Я даже знаю, как болит у зверя в груди, Он идет, он хрипит, мне знаком этот крик.
Знали ли они, что делают? Галадриэль не могла дать ответ. Она лишь стояла и смотрела на огонь, и в глазах её отражалось пламя Лосгара. Лошади взвивались на дыбы от жара и страха, сбрасывали седоков и убегали к реке, спасаясь от страшного бедствия. Эльфы пытались поймать своих скакунов, но те, обезумев, не слышали и рвали поводья, раздувая алые ноздри. Их пугало не пламя, но то, что скрывалось за ним. Тот, кто кричал, словно сам уже горел изнутри, моля о помощи. Мольба эта пробирала до самых костей, резонансом отдавалась в лёгких, заставляя сердце бешено колотиться в горле. В глазах потемнело и владычице леса пришлось поймать опору на плече растерянного, напуганного не меньше лошадей Элронда. Он поддержал её под локоть, но не смог вымолвить и слова, как крик раздался вновь – на этот раз гораздо ближе. – Он убьёт себя, – едва справляясь со спазмами в горле, прошептала – просипела – Артанис, не видя ничего за пеленой слёз. Густой дым не давал вдохнуть. Начинал гореть сухой мох. – Он убьёт нас, – попытался возразить полукровный, содрогаясь от нового крика, в ужасе вглядываясь в дрожащую пелену ревущего пламени, словно вот-вот что-то выпрыгнет оттуда и вырвет колотящееся сердце из его груди. – Он зовёт, – совсем тихо выдавила эльдиэ, протянув руку вперёд. Словно ожидая этого, огонь дрогнул и отступил, стелясь по самой кромке ещё не обуглившейся травы. Его крик эхом отдавался в ушах, и в этом крике она слышала призыв. Разум противился ему, но сердце будто сорвалось с цепи и яростно тянуло туда, где мечется обезумевший от боли зверь. Собравшись с силами, она сделала шаг вперёд, гордая и непоколебимая, золотом горя среди языков огня. – Он зовёт, и я не могу опоздать. Я должна.Я кружу в темноте, там, где слышится смех, Это значит, что теперь зверю конец. Я не буду ждать утра, чтоб не видеть, как он, Пробудившись ото сна, станет другим. Я не буду ждать утра, чтоб не тратить больше сил, Смотри на звезду - она теперь твоя. Искры тают в ночи, звезды светят в пути, Я лечу и мне грустно в этой степи.
Высоко в небе кружил ворон, и крылья его заслоняли звёзды, погружая мир во тьму. Он видел всё, хоть глаза его и были слепы, но внутренний взор открывал любые уголки и тайны смертных душ, что бродили внизу. Одна из них медленно пробиралась через высокую траву туда, где ждал окровавленный зверь. Артанис сама не могла бы сказать, почему делает это. Просто что-то внутри непрерывно тянуло и направляло её, а отказывать самой себе владычица не осмелилась бы. Не всему есть объяснение, но ещё ни разу внутренний голос её не подводил. Однако, увидеть перед собой зверя она была не готова, и замерла в страхе и отвращении, когда вышла к нему. Огромный, он лежал на смятой траве, перепачкав её тёмной зловонной кровью. Каждый его вдох и выдох сопровождались свистом и хрипами, каким-то глубоким и омерзительным бульканьем. Некогда белая шерсть теперь была покрыта копотью и корками засохшей крови, а сам он истощал настолько, что даже сквозь шкуру можно было считать позвонки. Лишь только глаза, ярко-жёлтые глаза на волчьей морде светились ещё жизнью. Они вперились в единственное существо напротив него, и волк пополз навстречу, с каждым движением сдирая кожу на брюхе. От ужаса и отвращения Галадриэль отшатнулась, но нашла в себе силы остаться на месте, не развернуться и не убежать, с жалостью глядя на некогда устрашавшего её врага. И жалость эта жгла хуже живого пламени, но он не смел более чего-то требовать, только прохрипел на исходе сил, разевая пасть: – Протяни мне руку, Артанис. По-собачьи влажный нос с жёсткими белыми усами был так близко, что ладонь легко упёрлась в него, поглаживая по нежной ячеистой коже. Вокруг не осталось никого и ничего. Не было огня, эльфов, лошадей. Был только измученный, израненный волк. Медленно протянув руку, эльдиэ оставила её ладонью вверх, сама не зная, чего ждёт. Шатаясь, белый варг подобрал зад и выпрямился на передних лапах, садясь в последний раз. И в это мгновение Саурон впервые был наполнен истинным величием и гордостью. Он склонил голову так низко, что коснулся носом земли, и внутри него вновь заклокотало что-то – не то заблудившийся крик, не то горячая чёрная кровь. Шерсть на загривке встала дыбом, а через рот потекла алая пена, но это не волновало их обоих. Скоро всё закончится. Содрогнувшись в кашле, он прижался губами к раскрытой ладони, обжёг её касанием языка – и рухнул на бок, закатывая хищные жёлтые глаза. Морда исказилась в оскале, а тело выгнулось назад в агонии, пропуская сквозь себя всю боль, что так долго копилась внутри. Словно щенок, он скулил и перебирал лапами, взрывая землю обломанными грязными когтями, зная, что ему больше никто не поможет. Он не видел, как с неба спустился ворон, он не чувствовал, как его чёрные лапы сжались на исхудавшем плече. И уже не запомнил, как головы коснулось крыло, прекращая боль и отправляя в забытье. Грудь его ещё медленно вздымалась, но каждый раз всё ниже и ниже. Безвольно ослабли лапы, из полуоткрытой пасти вывалился бледный язык. Он умирал, но умирать теперь было не страшно. – Звезда теперь твоя, – тихо промолвил Намо, но голос этот раздался не в воздухе, а словно в самом естестве эльфийской владычицы. С последним биением сердца варга она разомкнула пальцы, сжавшие грани камня. На её ладони лежал Сильмарилл. И первые капли осеннего дождя быстро стекали с его поверхности, перенимая часть сияния и играя в неверном свете нового мира.Он уже крепко спит - слишком сладкая боль, Не горит, не горит, утихает огонь. Когда утро взойдет, он с последней звездой Поднимется в путь, полетит вслед за мной. Когда утро взошло, успокоилась ночь, Не грозила ничем, лишь отправилась прочь. Он еще крепко спал, когда слабая дрожь Мелькнула в груди, с неба вылился дождь. Он еще крепко спал, когда утро взошло.