national anthem

- Чёрт подери. Чёрт подери,- цедит сквозь зубы Хозяин. Он упирается взглядом в меня, выпученными глазами пытается прочесть эмоцию, которая сжимает мои губы в плотную бесцветную полоску. Он пытается понять, какое слово я стискиваю крепко в зубах, прячу за щекой или под языком, словно партизан. Хозяин подаётся вперёд неожиданно, резким броском кобры, вцепившись в лацкан моего пиджака, так грубо и невозмутимо, что ты не смеешь противостоять этому. Это набрасывается на тебя, как цунами, неизбежно и отчаянно. «Я мальчик на побегушках». Вилли Старк целует крепко, сдержанно, а я стою и не могу шевельнуться, тело будто сковало параличом. Хозяин отрывается и тихо хрипит «чёрт, Джек», и мне его почти жалко, и во второй раз я сдавленно выдыхаю ему в рот, ударяюсь губами о его губы, мясистые и плотные, кожа его щек словно наждачная бумага, пальцы сминают ткань пиджака, мертвой хваткой цепляются за предплечье, я скован пространством, вернее его отсутствием, и смотрю на все это будто со стороны, как на что-то неизбежное и трагическое, в замедленной съемке, как если пойти в кино, где герои разбиваются в автомобильной аварии и кругом взрывы, с запаздывающим звуком и плоской картинкой, отпечатывающейся в памяти, в подкорке сознания, где валяется всякая дребедень из глупых, ненужных воспоминаний, которые хочешь выбросить из головы, забыть, стереть, но не можешь. Я смотрю на Хозяина и вижу Вилли Старка, Вилли, которого я когда-то знал, беспомощного и наивного, словно потерянный ребёнок, жалкого и одинокого, как старый пёс, и что-то внутри тихо сжимается, поэтому я позволяю ему притянуть меня ближе к себе. - Джек не помнит, когда это произошло в первый раз, те дни, поездки были все похожи друг на друга, рассыпались в памяти, как колода карт, и перемешались. Мелькают дороги, горячий асфальт, гостиницы, дешёвые номера с тонкими стенами, со скрипучими дверьми, с жесткими одноместными кроватями, в которых тесно и неудобно лежать вдвоём, спёртый душный воздух, которым тяжело дышать, особенно, когда до тебя дотрагиваются чужие руки. Джек помнит темноту, как кожа горела отпечатками пальцев, вот-вот загорится красным в полумраке, так что Джек сможет различить лицо Вилли в тот момент, когда чувствует его внутри себя. Воздух густеет от звуков, и стены тонкие, и Джек стискивает зубы как можно крепче, но что-то невнятное и бесстыдное срывается с губ, из самого горла, выбивается из грудной клетки, и Вилли пытается заткнуть его сначала жёсткой ладонью, кожа которой соленая от пота, а потом поцелуем и мягким «ох, мальчик» в рот. Джек зажмуривается не то от боли, не то от стыда или удовольствия, хотя в комнате и так темно и на миг кажется, что это всего лишь сон, влажный и тяжелый, как пасмурное небо над головой. Черт, хрипит Вилли, и Джек понимает, что это всё реально. Вилли утыкается ему в шею, и Джек чувствует, как мокрый чуб падает ему на лоб. На миг кажется, будто Вилли сейчас расплачется, и Джек понимает, что это все слишком реально, что это не сон, он понимает это внезапно, словно его укололи булавкой, и Джек дергается будто от этого, а на самом деле – от резкого наслаждения, которое обнажает паутину нервов, и дрожь проходит по телу, будто при лихорадке. Вилли пытается восстановить дыхание, какими-то урывками глотая воздух, и неплохо было бы приоткрыть окно, но у Джека нет сил, чтобы подняться, усталость налилась свинцом в конечностях, заполнила тело чем-то тёплым, и он прикрывает веки, когда Вилли медленно проводит ладонью по его груди. И это все проваливается в темноту закрытых глаз, мягко и глубоко, на самое дно памяти. Утро лениво прорезает комнату косыми лучами, пыль плавает в воздухе, и Джек бегло осматривается вокруг, часто моргая от болезненного света, он видит свои вещи, мятые и разбросанные на полу, и ничего, или вернее, никого больше. За тонкой перегородкой слышны шаги Вилли Старка, глухие, монотонные, мерные, будто щелчки метронома, слышен голос, бубнящий речи, заученные, чересчур пафосные, наивные фразы, напоминающие гимн, которые только утомляют и вызывают раздражение вместо сострадания, и Джек устало прикрывает глаза, и что-то внутри зудит от досады. Он закуривает и смотрит в потолок, вспоминая жесткую ладонь на своей груди.