Мятный рассвет

Сквозь неплотно сомкнутые занавески, мельком отражаясь в зеркале, просачивается молочно-белая полоса лунного света, скользит змеей по полу, поднимается по краю сползающего одеяла на постель, в которой сплелись в их собственном танце двое. В свете сдержанной луны слившиеся в единый костер рыжие волосы гаснут, как пламя затихает, оставляя за собой лишь еле тлеющие угли, как отчаянная страсть сменяется тихой нежностью. Родные пальцы — самые теплые в ночи, где лишь он — маяк посреди темноты. Брат, друг, любовник — он ее первый и единственный мужчина, и Тень знает, во что мог бы вылиться потом их грешный союз. Жилка на запястье робко бьется под ее влажными губами, точно что-то пытается выбраться навстречу ей из-под светлой сетки шрамов на предплечье. Она целует серединку раскрытой ладони и закрывает глаза, доверчиво прижимаясь к ней щекой. Кожа к коже, так близко, как только можно, плавиться и тонуть друг в друге — это мгновение так жизненно необходимо и смертельно опасно. Но никого роднее, никого ближе у них нет, и даже эта кровосмесительная связь — лучшее, что могло бы существовать в последнюю ночь. Так не страшно все потерять, все бросить, оставив себе лишь память, свежей раскаленной печатью на которой — теплые руки брата. Она касается губами края ладони, встречая его внимательный взгляд, и мысленно всем сердцем желает ему забыть все, что случилось между ними. Последняя ночь скрывает от всех это преступление против самого принципа устройства мира, где лишь божеству-луне позволено любить свою солнечную сестру, но никак не им, жалким смертным. На рассвете мир пошатнется, и она, примерив окровавленные перчатки змеиной кожи, растает под солнечными лучами, как русалочка из чужой сказки растворяется в пене морской, надеясь на искупление. Только ему по силам подать русалочке руку на ее пути, усеянном ножами и иглами. На рассвете мир потеряет нечто очень важное. А пока этого не произошло, они есть друг у друга — инь и ян, свет и тьма, разум и эмоции — единое целое, теряющее границы. Ослепшее змеиное зеркало продолжает наблюдать с немым укором — и тоже обреченно ждет рассвета.