Угомонись

Александр свихнулся. Нет, оно всегда так было, но всё же… Бёрр с терпеливым снисхождением наблюдал за ним с порога. С порога своего дома, в чёрт знает каком часу ночи, вот на него, на Александра Гамильтона. Ситуация казалась настолько абсурдной, что у Бёрра даже не было сил удивиться — общаясь с некоторыми личностями, начинаешь привыкать к абсурду, как к норме, а норму воспринимать, как что-то дикое, изысканное, инопланетное.  — И, в общем, — Александр сбился, вернее, сбились дыхание и речь, но не Александр, — конституция. Конституция, Бёрр! Ага, конституция. Как скажешь. Бёрр покачал головой, всё ещё молча. Хлопнуть дверью перед его носом — вот что надо было сделать! Но нет, хлопать дверью перед носом Александра Гамильтона можно разве во время знакомства. Никак не годы спустя. И даже не сутки спустя, хотя, говоря начистоту, этого Бёрр не проверял.  — Ну, так что? — пытливо спросил Александр, покачиваясь на пятках от нетерпения. Что ж, он тоже ожидал хлопанья дверьми, а оно вон как повернулось… Бёрр так же внимательно вгляделся в друга, соперника и гениальнейшего из сумасбродов. И каким же тот был нереальным. Говорить и писать сутками беспрерывно, гореть без устали и зажигать других, толкать свои идеи в гору, по ходу не слабея, а обрастая лишь новыми мечтами, которые надо воплотить… и при этом надеть разные носки. Хреново завязать галстук. В конце концов, явно не иметь понятия об огромной шишке на лбу, вот уж это-то счастье откуда?  — Со лбом что? — устало спросил Бёрр, потирая виски. Хотелось выпить или спать, но тут, видите ли, Гамильтон.  — С чьим? — с искренним недоумением, нервным смешком и какой-то… детской обидой переспросил Александр. — Ты вообще меня слушал?  — Слушал, — и лучше бы не слышал, ну да ладно, — а ещё смотрел. Ты явно этим пренебрёг. Александр надулся, но это ещё не всё. Бёрр со смесью настороженности и восхищения наблюдал, как в потемневших глазах напротив разгорается пламя. Сейчас, не дай Бог, за воротник хватит и об стену… у них такое бывало раньше… Но никогда, никогда ещё — по личным причинам. Если уж Александра накрывало, то дело явно затрагивало какую-нибудь его гениальную (или не очень (или, прямо скажем, совсем не очень)) идею.  — Бёрр! Это действительно важно, и не только для меня, и мне плевать, который час…  — Третий, Александр. Третий час ночи.  — Да хоть тридцать третий! — возмутился герой отечества и наконец-то пошатнулся. Уже не на пятках, а так, просто. Ну, скажем, как человек, который не спал где-то около недели и только теперь заметил.  — А сколько ты, гм, работаешь над своей идеей? — на всякий случай уточнил Бёрр.  — Неважно, — надо же, как мы неуверенно фырчим. Давно, значит.  — Хорошо. Иди в дом.  — Ты меня выслушаешь?! Заразительная щенячья радость была такой трогательной, Бёрру пришлось плотно сжать губы, чтобы не позволить непрошеной улыбке расцветить лицо.  — Конечно, Александр, только войди сначала. А ведь сработало. Он такой доверчивый… во всяком случае, по отношению к Бёрру. И всё ещё очень неловкий, спал ли, не спал ли — эта мысль посетила Бёрра одновременно с долбанувшей по ноге стойкой для зонтиков. Нет, не только к Бёрру. Ко всей стране. Иначе бы не трепался о своих убеждениях направо и налево. Но он, чёрт возьми, пока побеждал, и если бы будущее не представлялось Бёрру зыбким, смутным, неосознанным и требующим осторожного, пошагового подхода — кто знает, может, он бы сейчас прыгал рядом и вопил про конституцию. Бёрр представил. Нет… нет, не прыгал бы. И не вопил — это как пить дать.  — Так что, ты в деле? — засиял глазами Александр, стремительно несясь к столу, но Бёрр на полпути перехватил его за локоть.  — Стой-стой… Там не прибрано. Давай поговорим в комнате, — в голове начал созревать коварный план.  — Да мне без разницы, — смущённо признался Александр, взъерошив себе волосы на затылке и немного сгорбившись. Бёрр кивнул: ему доводилось видеть рабочий стол Александра, и без подсказки он бы ни за что не угадал, что под этим ворохом бумаги, перьев и мусора находится стол.  — Тогда тем более проходи. Комнатка тесная, но это сейчас неважно. Бёрр привычным небрежным жестом зажёг свечу, со вздохом потёр лоб рукавом — получится ли? Что ж, это явно не сложнее, чем выиграть войну. А войну мы выиграли. Итак…  — На диван, что ли? — Александра явно что-то покоробило. — Впрочем, мне всё ещё без…  — Садись уж… — Бёрр едва не добавил «ты, чудо в перьях», но сдержался. — Выпей, угомонись…  — Да-а? — недоверчиво протянул Александр. — Может, ещё говорить меньше, улыбаться больше, а? Что-то мне сдаётся, слушать ты не хочешь.  — Хочу, — с очаровательной улыбкой соврал Бёрр. — Раз уж ты сам об этом заговорил, ещё один совет. Прежде чем предложить кому-то свою идею, успокойся и обдумай её. А то ты всё делаешь слишком резко…  — Я обдумал! — какие мы гордые, думали ночи три, не меньше.  — Но не успокоился, — прежде чем Александр придумал отмазку и на это, Бёрр плеснул ему коньяка. Себе тоже, но сначала надо посмотреть, что будет, потом пить. Сработало отменно. Несколько минут героический гений и гениальный герой вдохновенно вещал. То, что он предлагал, смущало, возмущало и вообще не нравилось Бёрру, но он только кивал — казалось бы, какое вопиющее нарушение собственных принципов, однако сейчас было важно не это. Вскоре Александр тоже закивал. Вернее, заклевал носом. Рванувшись с кресла вперёд и подхватив опасно накренившийся бокал, Бёрр мельком глянул ему в лицо. Спокойной ночи, надежда отечества! Спокойной ночи и приятных снов… Ты этого не хотел, Александр Гамильтон, но ты выспишься, хотя бы сегодня. И пусть наутро ты разозлишься, сейчас — спи. Когда Бёрр вернулся со старым одеялом через плечо, стараясь не зевать вслед за своим неожиданным гостем, Александр уже свернулся на краю дивана в непроизвольный клубочек. Чёрт возьми, от одного вида этой скрюченной позы у Бёрра заболела спина, а этому удобно! Всё у него вверх тормашками. Бёрр набросил сверху одеяло. Вот уж до чего, а до материнского подтыкания одеяльных уголков он опускаться не намерен. Да и Александр через пять минут начнёт воевать во сне с британцами и снесёт одеяло вообще на пол, в этом Бёрр не сомневался. Но уйти просто так он не мог. Не ради него, так ради себя. Опустившись на одно колено напротив дивана, так, что их лица оказались на одном уровне, Бёрр на несколько секунд прижался лбом ко лбу спящего Александра. «Может, хотя бы так я ненадолго смогу понять тебя?»  — Как это работает? — шепнул Бёрр, отодвигаясь назад.  — Манифест! — буркнул Александр, не разлепляя век. — Набросать, сверить… историческое прошлое… но это не я разлил чернила… Никто его не видел, и Бёрр улыбнулся. Судя по тёмному пятнышку на рукаве Александра, чернила разлил всё-таки он.