Но зато — по молочной реке, по кисельным твоим берегам, убираясь в зеленый подвал под цветную весеннюю груду — так как я под тобою, никто никогда не лежал. Я тебя все равно, все равно никогда не забуду. (с) Дмитрий Воденников
Ренджун просыпается позже всех, в полдень, и видит прямо у изголовья своей импровизированной кровати миску спелых вымытых персиков. Капли воды поблескивают в утреннем солнечном свете из окна; пахнет летом. И ничего рядом нет. Только полупрозрачная кремовая шторка на оконной раме едва заметно покачивается от ветра, а сам ветер шумит и тревожит кроны деревьев снаружи. Откусывая большой кусок от одного из персиков, Ренджун высыпает остальные в футболку и осторожно заворачивает, следом пряча под свое одеяло, чтобы позже, по окончании дня, угостить Рин, Джисона и остальных. Он, конечно, задается вопросом, откуда эта миска здесь взялась, ведь с ней даже не было никакой карточки или записки; еще в какой-то момент Ренджун вздрагивает, потому что предполагает, что фрукты могут быть отравлены, но ему даже в голову не приходит, кто здесь может хотеть его отравить. Желали бы его смерти – убили бы уже давно. Босыми ногами скользя по начищенным до блеска деревянным доскам на полу и попутно объедая персик до косточки, Ренджун доходит до двери и, прежде чем выйти, еще раз оборачивается, потому что ему вдруг кажется, что на него кто-то смотрит. Оттуда, из самого неприметного пыльного уголка комнатки, где одинокий паук уже которую неделю плетет свою паутину. Неделю ли? Месяц ли? Может, целое столетие? Время здесь Ренджун вообще не считает. Он хмыкает, пожимает плечами – «Наверное, показалось» – и выходит из комнаты.千
– Ты вкусно пахнешь, – говорит ему Рин, когда они стоят в очереди за жетонами, и это не те слова, которыми она обычно приветствует. Наклоняется ближе, почти тычась носом в висок: – Сладко. Ренджун плавно отлынивает. – Я принял ванну с цветочными маслами, – он даже сам не уверен, что шутит, потому что ощущение во всем теле и правда такое, будто он всю ночь нежился в ароматной пене, обласканный лепестками лотоса и лилий, плавающих вокруг. Он работает, не расправляя плеч и не выпрямляя спины, сутками напролет, но в то время, как Рин и остальные регулярно выстраиваются в очереди к местному знахарю за новой баночкой травяной мази для суставов, Ренджун никогда не чувствует в своих мышцах и косточках ни намека на боль. Такое ощущение, будто кто-то очень заботливый приходит и разминает его уставшее тело эфемерными теплыми руками по ночам. Может быть, мама?千
Про персики под одеялом Ренджун вспоминает уже перед сном и раздает их всем соседям, тактично отмалчиваясь на расспросы о том, откуда они взялись. Не отстает от него только Рин, которая кладет голову на плечо и нежностью стекает по предплечью, с неподдельным детским интересом заглядывая ему в глаза и безмолвно расспрашивая, расспрашивая, расспрашивая. – Дух угостил, – отшучивается Ренджун и неловко смеется, и Рин смеется тоже, но, кажется, совсем ему не верит. Да он и сам себе не верит. А действительно бояться начинает, когда, уже погасив свет, подходит к окну, чтобы задвинуть ободранные шторы. Он негромко охает, сталкиваясь взглядом с черными прогалинами глаз стоящего (точнее, парящего в воздухе) незнакомого духа напротив. Обводя взглядом тянущуюся вниз и заканчивающуюся чуть ниже наружной деревянной перегородки черную мантию, Ренджун возвращается обратно к подобию лица и просто надеется, что дух, как поведал ему однажды Джисон, испугается слишком пристального человеческого взгляда и растворится в воздухе. Ренджун смотрит на него так долго, как может, смотрит, пока не начинает чувствовать жжение в лодыжках и кончиках пальцев. – Рин, – тогда зовет он. – Рин, ты спишь? Сонная девушка, лениво перебирая рукой растрепанные волосы, через несколько секунд оказывается рядом с ним. Вид неизвестного духа за окном не вызывает у нее ни капли удивления или испуга, зато это вызывает у Ренджуна еще больше вопросов. – Это дух Каонаси, в простонародье – Безликий, – машет рукой она, попутно зевая. – Часто ошивается тут, любит заглядывать в окна, смотреть, чем живем. Зря ты только меня разбудил. – Может, впустить его? – недоверчиво спрашивает Ренджун, бросая мимолетный взгляд на стремительно чернеющее небо. – Скоро ливень начнется. – Спать с ним сам будешь? – усмехается Рин и уходит обратно на свое место. Ренджун поджимает губы. У него все внутри будто в один момент покрывается коркой льда, и нехорошее предчувствие ползет под тонкой кожей, как проворное насекомое. Каонаси продолжает смотреть на него и молчать (почему он ничего не говорит?), а Ренджун вздыхает и оставляет шторку открытой – не то чтобы приглашает, но подсознательно ему очень не хочется, чтобы дух промок под дождем (учитывая то, какие они сильные в этом месте), даже если ему ничего после не будет. Зато Ренджуну – будет. Чувство вины и чувство жалости, а он эти два чувства всегда ненавидел больше всех других на Земле. Каонаси медленно вплывает в комнату, когда Ренджун уже успевает накрыться одеялом до подбородка, и вновь замирает – на этот раз у стены, расписанной цветением сакуры. Ренджун отворачивается, потому что глядеть в эти темные озерца глаз ему попросту жутко. Он был прав – срывается ливень. Не спится Ренджуну то ли из-за его шума, то ли из-за того, что Безликий взглядом проедает дыру где-то в его позвоночнике.千
Утром, до этого уснув, быть может, на каких-то полтора часа, Ренджун находит у своей кровати новую миску с фруктами – на этот раз спелыми красными яблоками. Он вздрагивает, вспоминая, что случилось ночью, и в панике осматривается по сторонам, но Каонаси нигде не находит – ни в комнате, ни в коридоре, ни снаружи. Ему становится как-то необъяснимо тоскливо, и с этой тоской он проживает весь день – ходит, работает, ест, не смеется, как это бывает обычно, над глупыми шутками Рин, не помогает Джисону тайком таскать и прятать редкие жетоны. Ренджун думает про яблоки, спрятанные под одеялом в комнате, – настолько красивые и сочные с виду, что он серьезно намеревается эгоистично и жадно съесть их все в одиночку. Он даже додумывается, что это может быть подарком Безликого за то, что Ренджун укрыл его от дождя, но за что же тогда дух благодарил его во все дни до этого? Когда усыплял назойливых лягушек на время ренджуновой работы, когда помог достать случайно выроненный в канализацию жетон, когда накладывал на его поднос во время обеда самые большие и вкусные кусочки мяса, пока Ренджун отходил за приборами, когда принес ему персики... Ренджун может перечислить огромное количество магических мелочей, которых он прежде опасался, а теперь нашел им причину. – Рин, – не удерживает свой интерес он во время обеда, – а что ты знаешь о Безликом? Девушка задумывается на несколько секунд. – Мы предполагаем, что он появился здесь не так давно, примерно в одно время с тобой, – вспоминает она, попутно пережевывая рисовую лапшу. – Каонаси – это одинокое божество без возраста и родственных связей. Мы не знаем, откуда и зачем он пришел, – иногда создается впечатление, будто он был здесь всегда, задолго до зарождения жизни на этих землях, но его просто никто не замечал. А еще никто не знает, что под его мантией, и есть ли там что-то вообще. – И поэтому он – Безликий? – восторженно переспрашивает Ренджун, который, глубоко задумавшись над услышанным, даже уронил свои палочки в тарелку. – А ты догадливый, – смеется Рин и треплет его по волосам на макушке. Над ее словами Ренджун продолжает размышлять до самого вечера, отчего выполняет свою работу более медленно и рассеянно, чем обычно, а вечером вместо того, чтобы следом за всеми пойти на праздничный ужин в честь окончания очередной рабочей недели, просто уныло плетется в комнату. Он вздрагивает, когда видит Каонаси, парящего над своей постелью. – П-привет, – Ренджун неловко чешет затылок и следом в немой панике ищет, за что можно зацепиться взглядом, дабы не было потребности смотреть Безликому в глаза. И находит – распахнутое настежь окно. – Тебе не холодно? Я могу закрыть. Дух безмолвно наблюдает за каждым его движением и шагом. Закрыв окно, Ренджун садится прямо на пол перед ним и обнимает голые колени руками. Каонаси незаметно оказывается рядом, своей черной мантией почти задевая его предплечье, и сама только мысль об этом морозом обдает ренджунову кожу. – Спасибо, – нарушает тишину Ренджун, нервно покусывая губы, – за яблоки. И персики. И за все. Он боится смотреть на Безликого, но ему почему-то кажется, что тот улыбается. Духи ведь умеют улыбаться? – Знаешь, я чувствую себя очень одиноко всякий раз, как вспоминаю о том, что я – единственный человек здесь, – развивает (пока односторонний) диалог Ренджун, потому что молчать ему попросту страшно. – Тебе когда-нибудь казалось, что ты совсем-совсем один в целой Вселенной? И следом за этим вопросом он вскидывает голову, глядя на Каонаси с немой надеждой на ответ. Безликий лишь смотрит на него тоже и в какой-то момент выдает слабый неуверенный звук, больше напоминающий скулеж. – Оу, ты не умеешь разговаривать? – осторожно интересуется Ренджун. Безликий отрицательно качает головой. – Наверное, кто-то свыше не наделил тебя способностью говорить, потому что заранее знал, что тебе будет не с кем. Ренджун подвигается к своей кровати, ложится и выпрямляется на ней, укрываясь остывшим за день одеялом и доставая из-под него яблоко. – Но он прогадал, – хмыкает он и следом вгрызается в спелый фрукт. Каонаси так и парит в воздухе у закрытого окна, на фоне акварельного вечернего полотна с редкими крапинками далеких звезд на небе оттенка нэви-блу. Безликий молчит. Молчит и не дышит – да и не должен. Но Ренджуну непривычно разговаривать с кем-то и не слышать его дыхания. Доедая яблоко и пряча огрызок под подушку, он без страха заглядывает духу в глаза, но лишь на несколько секунд. – Спокойной ночи, друг. Ему нравится это мягкое тихое «Друг», оброненное так спонтанно-небрежно прямо Каонаси под незримые ноги.千
В выходные Ренджун, по поручению Рин, выходит в сад, чтобы нарвать цветов и душистых трав для купален. Он бродит под шелестящими древесными кронами, режет голые ноги о высокую траву и периодически пожевывает сорванные травинки, задумчиво посматривая вдаль, где солнце в зените, а у горизонта виднеются одинокие точки деревенских домов. Ренджун мечтает о далеких мирах и других Вселенных, вместе с согретым медовым воздухом тянет воспоминания о людях и доме, куда ему – безусловно – очень хочется вернуться, но почему-то кажется, что еще не время. И вдруг именно сейчас: что-то будто за плечи вдавливает его в неровную мягкую землю, роняет на макушку это небо и просит, просит, просит пожить под ним еще. Что-то... или кто-то. Темноволосый мальчишка боязливо выглядывает из-за гнущейся к земле столетней ивы, и Ренджун, видя его, не сдерживает испуганного вскрика. – Ты кто? – крепче сжимая в руке ручку плетеной корзины с сорванными цветами (собраться успела уже половина), спрашивает он. Мальчишка молчит, и Ренджун видит только его тонкие бледные пальцы, до белеющих костяшек сжимающие древесный ствол. – Ты заблудился здесь? По-прежнему ничего не говоря в ответ, мальчик медленно и плавно выходит из-за дерева, а Ренджун, инстинктивно опустивший взгляд, видит, что его тонюсенькие ниточки-ноги не касаются земли, а невесомо парят над ней. Как и весь он. Только благодаря этому (и еще непривычно темному углю человеческих глаз) Ренджун узнает в оболочке тощего мальчишки божество, некогда зовущееся Каонаси. И все, что он может произнести, сделав такой вывод, это: – Ты выглядишь лучше, чем тогда, когда был... жижей. Каонаси не сдерживает легкой усмешки, а Ренджуну от вида его утонченной и актерской, но в то же время кривоватой ребяческой мимики на мгновение парализует все конечности сразу. Он безвольно роняет корзинку с цветами себе под ноги и просто молча смотрит на Безликого, который сосредоточенно выцарапывает что-то мелом на образовавшейся из воздуха деревянной дощечке, прежде чем протянуть ее Ренджуну. Тот забирает дощечку так, чтобы их с Каонаси пальцы никоим образом не соприкоснулись. «Придумай мне имя». Безликий глядит на него взбудоражено и почти умоляюще. – Чем тебе не нравится твое? Буквы на дощечке сами по себе сменяются другими. «Оно грустное». Ренджун смотрит на надпись и на Каонаси, потом – снова на надпись и снова на Каонаси. Потом он вспоминает страшную историю Рин о том, что дух может сильно разозлиться, если ты откажешься выполнить его волю; а Ренджун солжет, если скажет, что совсем не боится Безликого – даже такого, невысокого и худого, жутко растрепанного подростка, глядящего на него взглядом котенка, едва открывшего глазки. – Там, где я жил прежде, людей обычно называли именами из трех слогов, – говорит он и на несколько мгновений задумывается, прежде чем спросить: – Как тебе «На-Дже-Мин»? «Оно что-нибудь означает?» – Думаю, точно не то, что ты – самый одинокий бог на Земле. Ренджун, не сдерживаясь, радостно смеется, и дух Каонаси, новонареченный На Джемин, смеется следом – правда, беззвучно, но так очаровательно, как ни один человек бы не смог. Вместе с именем у него будто бы появляется лицо, очерченное и осязаемое, и Ренджун больше не смеет – даже в своих мыслях – называть Каонаси «Безликим».千
У них одинаковые белые шортики до середины бедра и одинаковая детская тоска в глазах. Ренджун развешивает на веревках выстиранное белье, пока Джемин ошивается среди развевающихся на ветру больших белых простыней и шелковых одеял, закутывается в них и выпутывается обратно, смеется своим безголосым смехом, больше напоминающим ветер, и все в его детской фигуре отдается невероятной трепетной радостью – настолько чистой и искренней, что, глядя на него, можно забыть о заключенном в этой безгранично яркой и светлой оболочке духе вечного одиночества. Правда, моментами Каонаси теряется, не зная, о чем с Ренджуном можно поговорить. Просит рассказать что-нибудь о мире людей, забывая, что Ренджун уже, наверное, почти ничего и не помнит; по десять раз за час спрашивает, как его самочувствие, не понимая, что оно вряд ли может меняться так молниеносно. А однажды, надеясь развить увлекательную беседу, позорит самого себя точно на ближайшие несколько веков: «Я очень люблю яблоки, а ты?» Ренджун глядит на него с чем-то выразительным и большим, однозначно называющимся «сомнение» во взгляде и только небрежно посмеивается в ответ, продолжая пожевывать сорванную травинку и внимательно изучать горизонт. Джемин как-то совершенно естественно заряжает Ренджуна энергией и радостью, кормит целыми мисками свежих персиков, яблок, инжиров и вишни, помогает ему на работе, а по ночам, когда все в комнате засыпают, выныривает из бестелесной темноты за окном и ложится на холодный пол рядом с ренджуновой кроватью. Они играют в их собственную тайную игру: смотрят друг другу в глаза, пока один не засыпает. Смотрят друг другу в глаза, пока один не влюбляется. Это оказывается Каонаси. «Ты мне нравишься», – царапает он на дощечке и тут же яростно стирает. «Ты мне нра- Ты мне...» Стереть. «Ты такой красивый». «Ты такой- Я влюблен в тебя». Стереть. Ренджунова улыбка вскрывает Каонаси вены. Он ничего не знает о человеческой смерти – или же не знал до знакомства с ним. Но эта смерть – сладкая, у нее волосы цвета ржи, фарфоровая кожа, мозоли и царапины на пальцах от постоянной работы и розовые губы со вкусом персиков, яблок, инжира, вишен... Когда Ренджун, будучи совсем без сил, засыпает, Джемин разминает теплыми (это так непривычно) руками его уставшие плечи. Он не хочет, чтобы Ренджун чувствовал себя плохо, он учится о ком-то заботиться. Ему нужно забрать в себя хоть каплю чего-то человеческого, впитать, как губка, заставить Ренджуна поверить, что он тоже способен на нежность. Укрывать его одеялом до самого подбородка, невесомо целовать в лоб и одними губами желать спокойной ночи – нормальным, человеческим языком. А потом до самого утра снова превращаться в чудовище, незаметное для всех бесформенное темное пятно, почти брезгливо названное Ренджуном «жижей». Из живого, осязаемого и важного – обратно в «Безликого». Каонаси нравится быть в этом образе мальчишки – ренджунова ровесника; так они будто становятся ближе, вместе парят над землей с постоянной возможностью ее коснуться. Так Каонаси чувствует себя важной частичкой мира, в котором он может руками (человеческими руками) заправлять пряди русых ренджуновых волос ему за уши, пока тот будет мирно спать и ничего не видеть, и ничего (наверное) не чувствовать. Каонаси, он же На-Дже-Мин, сдается первым. Угловатые ренджуновы коленки странно органично смотрятся на бархатной темно-синей ковровой дорожке в коридоре, ведущем к покоям Юбабы. Ренджун увлеченно и старательно начищает эту самую дорожку пропитанной мыльной водой щеткой и ни на секунду не останавливается, даже чтобы перевести дыхание. Джемин подсовывает ему под нос дощечку. «Почему ты здесь один?» – Юбаба запретила мне брать помощников, – объясняет Ренджун, уже ни капли не удивленный его внезапным появлением. – Это мое наказание. Каонаси растерянно приоткрывает рот. «Наказание? За что?» Ренджун наконец останавливается, выпрямляя спину, и, похоже, теряется, не зная, как лучше ответить. – За то, что впустил в купальни опасное злое божество, – в конце концов вздыхает он, – и разрешил ему поселиться здесь. Джемин, задумавшись, облизывает пересохшие губы. «И кто же это божество?» – Ты ведь, дурак.千
– Как бы мне ни нравился твой нынешний облик, на какое-то время тебе лучше превратиться обратно в жижу, – советует Ренджун, когда они вместе сидят на том самом бархатном ковре рядом с высокой фарфоровой вазой, спинами опираясь на стену и протирая льняными рубашками золотистые узоры обоев. – Тебя так проще... заметить. Джемин смотрит на него с тревогой и медленно прерывисто выдыхает сквозь едва приоткрытые губы. Ренджун смотрит тоже – долго и пристально, будто пытается что-то найти и изучить. – Прежде чем ты снова станешь пугающей черной жижей, мне интересно... – он запинается и медленно поднимает в воздух одну руку, будто заранее зная, что Каонаси не будет против. – ...тебя коснуться. Джемин только кивает и закрывает глаза, в следующее мгновение чувствуя чужие теплые пальцы на своих дрожащих веках, переносице, расцелованных солнцем щеках. Каонаси за всю свою бессмертную жизнь, не имеющую конца и начала, никогда так явственно не ощущал солнца, как в этот самый момент, в полумраке коридора без единого окна. Потому что – ренджуновы руки, размякшие от воды, пахнут лавандовым мылом и июльским теплом, пахнут всем тем, что люди называют трепетным счастьем. Джемин целует подушечки его пальцев, будто бы так и нужно, а Ренджун вздрагивает, но руки не убирает – наоборот, наклоняется ближе, тянется к нему, как садовая ива к земле, и в итоге они просто обвивают друг друга, как два тесно растущих рядом цветка, постепенно уходящие обратно в грунт, но только вдвоем, а не по отдельности. Каонаси берет ренджуново лицо в постепенно леденеющие ладони и в следующую секунду, абсолютно беспечно рискуя, делает то, о чем бы подумать не смог никогда. Он целует человека. Целует плавно, медово, с излишней нежностью, очерчивает контур его губ своими губами, дышит одуванчиковой сладостью чужих щек и в это мгновение – клянется – чувствует себя самым живым на Земле и за ее пределами. Ренджун целует в ответ, Ренджун сжимает детскими пальцами его предплечья и так в очередной раз говорит «Спасибо» за все, что Джемин для него сделал и сделать еще не успел. Каонаси растворяется, превращаясь обратно в угольный пепел, прямо в его заботливых теплых руках, теряет свои очертания, пульс и дыхание и в самый последний момент – надевает обратно гипсовую театральную маску, навечно застывшую, навечно тоскливую. Ренджун, будто в большой вселенской обиде, выпячивает нижнюю губу, еще слегка блестящую после поцелуя, и выпускает Безликого из объятий. Тот хочет, как прежде, расплыться в обаятельной улыбке, но понимает, что больше не может. Его время в человеческой оболочке истекло навсегда.千
Только Каонаси знает, что каждую ночь Ренджун надрывно рыдает в подушку. Знает – и ничего не может с этим поделать. И сам себя ненавидит за это. Он живет в темном пыльном уголке комнаты, рядом с хитросплетением паутины, как растение, не нуждающееся абсолютно ни в каком уходе. Он охраняет ренджунов сон, а Ренджун благодарит за это тем, что одинокими ночами просто мысленно разговаривает с ним, хоть и прекрасно знает, что никогда не получит ответа. А мысли Каонаси слышит. Правда, направлены они не ему – точнее, не конкретно ему, а мальчишке в льняной рубашке и белых шортиках На-Дже-Мину, мальчишке в одеяниях из белых простыней и бархатных покрывал Юбабы, мальчишке с большими мисками спелых персиков, инжиров, вишен и яблок. Каонаси каждую ночь кладет Ренджуну под подушку золотые слитки, а тот выбрасывает их в канализацию. Каонаси сыпет золото и драгоценности в выстиранное им до хруста белье, но Ренджуну ничего не нужно. Он только продолжает выглядывать по ночам в окно, преданно и с надеждой выискивая где-то в саду, среди столетних ив, мальчика Джемина с кривоватой улыбкой и деревянной дощечкой для посланий в кармане. Потому что только когда он был рядом Ренджун не чувствовал себя самым одиноким созданием на Земле. Каонаси так и не признается ему в любви – не хватает ресурсов и смелости, а смелость – главный ресурс. Ренджун обижается, потому что Безликий не возвращается, однако он и не подозревает, что дух перманентно рядом с ним, всегда следует по пятам, высматривает и наблюдает. Не подозревает, что где-то глубоко внутри этой беспросветно темной бесформенной «жижи» живет (и всегда жила) к нему – Ренджуну – неподдельная, светлая, юношеская любовь. И она уже навсегда. – Рин, – Ренджун зовет девушку за общим столом во время обеда, – подай мне, пожалуйста, яблоко. Нет, два. Откусывая большой кусок от одного, второе он вытягивает в не занятую никем пустоту на деревянной скамейке справа от себя. – Ты же их любишь. Каонаси глядит на его призывно раскрытую ладонь прямо перед собой и чувствует, что чувствует. Совсем как живой.