Натура

На сегодняшнюю встречу Ацуши пришел с небольшим опозданием. Оправдываясь перед недовольно хмурящим брови художником, Накаджима быстро снял верхнюю одежду и почти уже было прошмыгнул в студию, однако изящная тонкая рука, обтянутая черной шерстью свитера преградила ему дорогу. — Идем на кухню, — Акутагава все еще смотрел на парнишку с недовольным прищуром, — я не хочу, чтобы ты чихал пока я работаю. Ацуши потупил взгляд, на самом деле пытаясь спрятать улыбку. Чашка горячего чая действительно была бы как нельзя кстати, особенно сейчас, когда студент только что укрылся от непрекращаюшегося дождя и сбросил практически насквозь промокшие старые кроссовки. За чашкой ароматного черного чая, Ацуши незаметно для себя в который раз вспоминал события, которые привели его к этому моменту. То, как он опаздывал в университет и, нечаянно толкнув какого-то угрюмого парня так, что тот уронил все свои вещи, не смог не помочь ему собрать все. Он очень долго извинялся тогда, спрашивал, что может сделать, чтобы исправить все, когда увидел испорченные работы, а странный парень только спросил его номер телефона и сказал, что позвонит, когда придумает способ оплаты. Честно говоря, Ацуши был сильно шокирован, когда незнакомец заявил, что отрабатывать студенту придется натурой, но быстро успокоился, когда узнал, что обнаженка — не тот жанр, в котором рисует Акутагава Рюноскэ (так назвался этот угрюмый художник). — Произошло что-то хорошее? — бархатистый голос вывел парня из раздумий, и он поднял непонимающий взгляд на Акутагаву. — Ты как будто прямо сейчас от счастья лопнешь. Ацуши неловко фыркнул, осознав, что он, видимо, опять задумался об этом странном человеке, сопровождая свои мысли глуповатой улыбкой, как, в общем-то, и всегда. — Нет, просто… задумался, — Ацуши чувствовал, как кончики ушей медленно охватывал жар. — Я уже согрелся, спасибо! Можем начать твое… занятие. Накаждима отчаянно надеялся, что его голос звучал как обычно. На самом деле, ему было не совсем понятно, почему он иногда так странно ведет себя рядом с этим человеком. — Хорошо, — Рюноскэ забрал у парня пустую кружку и поставил в раковину. Его такие обыденные движения казались Ацуши грациознее тех, что он когда-то видел, наблюдая за балетом, показанным по старенькому приютскому телевизору когда-то в детстве. Парни прошли в студию, где, как всегда, пахло маслом и чем-то слегка терпким. Ацуши привык к необычному для него запаху почти сразу же, как только вошел сюда впервые. Накаджима уселся на привычное место: прямо на пол, у самой стены. — Расстегни рубашку, — после недолгого молчания подал голос Акутагава, — две верхние пуговицы. — Ага… — Ацуши отчаянно не понимал, чего он так стесняется, и откуда взялось вдруг это непонятное волнение. Он быстро расстегнул пуговицы, вновь чувствуя, как неизвестно откуда взявшееся смущение жжет уши. Рюноске кивнул, но не двинулся. Он разглядывал юношу, вызывая у того желание отвернуться и крепко-накрепко зажмуриться, чтобы успокоить неистово бьющееся сердце. Художник медленно встал и почти бесшумно подошел к парню, опускаясь рядом с ним на колени. Ничего не говоря, он поправил ворот рубашки, чуть задев большим пальцем тонкую шею юноши, отчего тот нервно сглотнул, все-таки отворачивась. Акутагава медленно приподнял самые уголки губ, явно ощущая, как разгорячился и наэлектризовался воздух вокруг них. Он ощущал исходящее от юноши неловкое желание, которое тот либо отчаянно сдерживал, либо просто-напросто не замечал. Быстро встав, художник отошел от взволнованного и несколько ошарашенного парня, и уселся на прежнее место, принимаясь за рисование. Он тоже чувствовал притяжение, может даже желание. Он обратил внимание на этого неловкого, но до странного интересного парня еще тогда, когда заметил его, подрабатывающего в кафешке, мимо которой проходил практически каждый день. Иногда Акутагава видел его растерянным, иногда подавленным, но под конец дня всегда счастливым и немного уставшим. Позже художник даже начал изредка захаживать в кафе, однако не подходя к интересующему его официанту, всегда только заказывая кофе у светловолосого шумного бариста. Когда парень, за которым он наблюдал по меньшей мере уже месяца три, толкнул его, заставляя уронить и даже помять некоторые рисунки, Акутагава быстро придумал повод для встречи и последующего общения. И не прогадал. Теперь осталось только заставить паренька осознать необычные и, скорее всего, непонятные для него чувства, не спугнув его при этом. Рюноскэ знал, что ему потребуется много терпения, но как раз терпение — это то, чего ему не занимать. / / / Закончив работу — быструю и не очень аккуратную, — Рюноске устало потянулся и сообщил о том, что на сегодня, пожалуй, хватит. Они с Ацуши еще немного посидели, болтая о пустяках (довольно своеобразно, потому что Акутагава, по большему счету, только слушал и бросал на парнишку нечитаемые взгляды, в ответ на которые тот лишь смущенно улыбался и продолжал что-то тараторить). — Мне пора, — Ацуши уже стоял в прихожей, — пока. До следующего раза! Акутагава ничего не ответил и лишь демонстративно фыркнул, когда Накаджима жалобно вскрикнул, пытаясь надеть свою обувь, все еще насквозь мокрую. — И куртка у тебя не высохла, — кивнул на старую белую ветровку художник. Ацуши стоял, несильно прикусив губу, явно раздумывая над чем-то. — Ты можешь переночевать у меня. Одежда высохнет только к утру, да и дождь еще не закончился, — Рюноске скользнул взглядом по лицу мальчишки, выражавшему то ли шок, то ли смущение, то ли все вместе взятое, приправленное огромной толикой неловкости. — Но у меня всего одна кровать. — Ничего-ничего, — быстро замахал руками Ацуши, — я могу и на полу поспать! — Значит, все-таки согласен? — усмехнулся художник, наблюдая за вмиг покрасневшими ушами и легким румянцем на чужих щеках. — Ага… / / / Вечер, который, казалось, должен был пройти в неловком молчании, наоборот, мчался непозволительно быстро, сопровождаемый звонким смехом Накаджимы и мягкими полуулыбками Акутагавы. В спальне у Рюноске стоял большой (по мнению Ацуши) телевизор, для которого хозяин квартиры притащил целую стопку дисков, позволяя Ацуши что-нибудь выбрать. Парень указал на какую-то не очень известную комедию, почти на половине которой уже начал заваливать Акутагаву вопросами о его жизни, попутно делясь историями из своей. Рюноске, казалось, с самого начала не заинтересованный в просмотре фильма, только и делал что сдержанно и тепло улыбался и отвечал на вопросы мальчишки, изредка даже не скупясь на два, а то даже и три слова. Ацуши чувствовал себя счастливым в эти моменты и с этим человеком. Он ощущал, будто счастье вот-вот переполнит его и польется через край, ища выход в блестящих слезах. Он никогда не чувствовал себя так прежде: весело, смущенно и доверительно одновременно. Ему хотелось просто раствориться в серых глазах напротив и никогда не покидать пределов этой квартиры. Обнять крепко, со всей силой чувств, что сейчас плещут в нем через край, сплести руки на чужой спине, сцепить в замок и никогда не отпускать. Вдруг опомнившись, Накаджима замолчал на полуслове, стремительно опуская голову и надеясь, что Рюноске не заметил в полутьме его красного-красного лица. Акутагава повернулся к нему, смотря долго и пронзительно. Всматриваясь в опущенное лицо, почти полностью прикрытое неровной челкой и борясь с желанием схватить лицо мальчишки прямо сейчас, поднимая и впиваясь взглядом в глаза напротив, будто бросая вызов, проверяя, осмелится ли этот мальчик переступить черту сам и позволит ли Акутагаве переступить ее. Несколько тягучих секунд Ацуши не мог пошевелиться. Несколько долгих, вязких как патока, но горьких как деготь секунд он сидел, вперив взгляд в пол и отчаянно страшась, смущаясь своих чувств, всего, что он успел напридумывать. Накаджима был в ужасе. Он понимал, что может потерять все. Потерять человека, который стал для него всем. Парень робко и почти невесомо протянул руку, и мягко, до сладости где-то в самом горле, нежно накрыл своей горячей ладонью чужую — тонкую и холодную. Испугавшись, Ацуши зажмурил глаза — в темноте заплясали причудливые желто-зеленые кляксы, — но ладонь не убрал. «Будь что будет». Поцелуй, последовавший вслед за невинной и боязливой попыткой, стал для Ацуши вспышкой, фейерверком, просто непонятной мешаниной из всевозможных цветов и эмоций. Властный, но совсем не грубый, по-особому нежный — таким был первый поцелуй, который подарил ему Рюноскэ. Ацуши замер на секунду, чувствуя почти разрывающее грудную клетку бешено стучащее сердце, но вспомнил, что нужно ответить, понял, что он хочет ответить. Рука Ацуши по-прежнему лежала на руке Акутагавы, а его губы сминали чужие — жадные, властные, желанные. Языки сплетались, чужая рука то ложилась на щеку Накаджимы, то гуляла в его волосах, безостановочно оглаживая все, до чего только могли дотянуться пальцы. Оторвавшись друг от друга, парни продолжили смотреть в чужие глаза — не отводя взгляд, немного смущенно, пьяно и счастливо. Сейчас между ними все было предельно ясно и от того становилось до невообразимого хорошо — им обоим.