Восточные сказки

— Слушай, я хочу написать про любовь. — Сокджин задумчиво потёр переносицу, фалангами пальцев приподнимая классические очки в тонкой чёрной оправе. — Я не знаю, что это будет и о ком… Он задумчиво сложил перед собой руки и с великой решительностью на лице обернулся, облокачиваясь на спинку стула, чтобы посмотреть туда, на выход с террасы, вглубь комнаты: — Но точно о большой, красивой и великой. Его гость, услышавший это, хрипло рассмеялся. Смех разнёсся низкой волной по жилищу писателя, ударяясь о барокко-купол, раздувая тонкие змейки дыма от благовоний, чуть колыша и так раздувающиеся от тёплого тропического ветра белые и тёмно-золотые занавеси, скрывающие собеседников друг от друга. Еле слышно скрипнуло глубокое старинное кресло — пережившее, между прочим, не одного сокджинова потомка и обитое, на минуточку, настоящим китайским шёлком, чтоб вы знали — и явно забавляясь, голос произнёс: — Точно не о нашей, правда? Сокджин возмущённо закатил глаза и повернулся обратно к печатной машинке, упираясь взглядом в пустой лист, где до сих пор не появилось ни одного, даже самого маленького слова, хоть каким-то боком относящегося к человеческой «большой и великой»: — Демоны не умеют любить, придурок. Резкий горячий поток пустынного ветра взлохматил его идеальную — между прочим, сука — укладку, и тяжёлый шёпот обжёг ухо: — А ты и не пробовал. — Потому что я знаю!.. — гневно вскрикнул Сокджин, грохнув ладонями об стол. Над его головой начали вспыхивать маленькие рыжие огоньки, но он потушил их одним коротким движением кисти. — Как мой отец когда-то с этой бестией дэви, потеряться ей в круговороте Самсары*, сам Вишну* был ей очарован! И где он сейчас?! Разгорячённый поток воздуха в нерешительности обдул его плечи в золотом атласе халата, но Сокджин лишь раздраженно смахнул его прочь, распаляясь. — Знаешь ли ты, Намджун, где он сейчас? — тихо прошипел древний, впиваясь отросшими когтями в дубовую плоть. Отдав мысленный приказ пространству схлопнуться, он оборвал связующую нить пустынника с источником и тот с легким хлопком, наконец, материализовался — с удивлённым ойканьем и под грохот пятисотлетних костей. Сокджин криво усмехнулся, подобрав полы халата, и наклонился к недоразумению, поймав его ослабевший разум в капкан своих сердоликовых, словно вырезанных у чудовищного Васуки*, змеиных глаз: — Пьёт яд Калакута* в Молочном океане, тлея под лучами палящего дэвовского солнца, пока сотня воронов клюёт ему глаза, печень и сердце в назидание за то, что он, демон, забыл своё место и мог подумать, что у него есть право на любовь богов! Тут халат вспыхнул вместе с Сокджином, за ним и столетний дубовый стол, и стул, и машинка — просто феерия. Намджун икнул, поджимая ноги и пряча под песочную накидку маленький сборник рубаи*, а асур, объятый пламенем, неожиданно рассмеялся. И всё резко потухло так же, как и началось. Несколько секунд отсмеявшись и утерев выступившую слезу, он добавил: — А будешь портить мне временную материю в моём же доме, ещё 200 лет сюда не войдёшь. И отвернувшись, с невозмутимым видом материализовал себе чашечку крепкого и просто великолепного вулканического антигуа*, вставил новый лист на валик машинки, констатировав: — Долбоёб. Намджун осоловело проморгался, клацнул отвисшей челюстью и, поспешно вскочив, рванул к выходу, путаясь в ногах, — какого чёрта вообще каждый раз одно и то же он к нему со всей накопленной энергией и проекции несколько месяцев создаёт и всё продумывает, а он с ним так! Так!.. — и обрывках брюк, осиротело болтающихся вокруг голени, и обгоревшей волочащейся туники. — Ты псих, Сокджин-хён!!! Асур удовлетворённо вздохнул, поднёс чашку ко рту, осторожно послушал запах, с наслаждением сделал небольшой глоток и проорал в ответ: — А ты слишком молод, чтобы безнаказанно завалиться в храм к дайтья, который тебе в Создатели годится! Просто прекрасно. Он невидяще вгляделся в верхние границы проекции этого мира, созданного им самим: закатывающийся диск инфернального солнца красиво отливал алым сквозь дым на вечно сером небе, почти рассеивая серную мглу и превращая её в кровавое небесное полотно. Многие демоны считают это время моментом космической силы, ведь все они когда-то были рождены именно на кровавом серпе заката. — …и вострубили подземные горны, и отец их венчал рогами солнца. — Задумчиво процитировал Сокджин, скребя когтем по золотой каёмке арабского фарфора. Мысли об отце вводили его думу в мрачную смуту: о его паре, о различиях между дэвами и асурами, о хрупком равновесии между их мирами и абсолютной непересекаемостью вольных жизней, скованных устоями, являвшихся фактическим смыслом существования двух высших рас. Кончик заострённого уха чуть дрогнул, улавливая приглушённые ругательства и шипящие заклинания на иврите. Любовь, значит… — Когда ты уже подрастёшь, малявка?! Поднявшись из-за стола и шаркнув расстегнувшимся ремешком сандалии, Сокджин шагнул в открывшийся портал. Из глубины асурова жилища послышался грохот и проклятия на древнеегипетском, а из причудливо завитых оконных рам тихо зашелестел песок. Затем всё смолкло, и пространственный континуум храма резко растянуло от взрыва; неслышно развевающиеся балконные занавеси полыхнуло клубьями пламени, будто вобрав в себя плевок большой огнедышащей ящерицы; послышался треск стекла и зарождающийся вой песчаной бури. Печатная машинка на террасе под незримой силой пришла в движение. «Меня сочли погибшим, наблюдая, как тягостно владеет горе мною, как меж веков бреду я стороною и как чужда мне суета. Я погибал. Но, мир пройдя до края, не изменил возвышенному строю среди сердец, что обросли корою, страданий очистительных не зная. Иной во имя золота и славы обрыщет землю, возмутит державы, зажжет весь мир в железное кольцо. А я избрал тропу любви неторной. В моей душе — кумир нерукотворный — изваяно прекрасное лицо». ___________________________ Самсара — такой же круговорот рождения и смерти, как и в классическом представлении. Вишну — верховное божество у дэвов, правит бал. Калакута — яд, способный уничтожить всю Вселенную, испускаемый со дна Молочного океана, откуда когда-то дэвы и асуры забрали эликсир бессмертия. Васуки — царь нагов, Великий Змей. Рубаи — жанр поэзии в четверостишиях, распространён в иранском фольклоре и арабо-персидской поэзии. Вулканический антигуа — сорт кофе с Гватемалы; ароматный и крепкий, с небольшой горчинкой и привкусом дыма. Сонет принадлежит величайшему поэту Португалии, Луису Вас де Камоэнсу.