"In 24 hours, they'll be laying flowers
On my life, it's over tonight,
I'm not messing, no I
Need your blessing
And your promise to live free
Please do it for me"
Страшнее монстров в ночном мраке могут быть только монстры на самом дне души. Там глубоко, как в колодце, холодно, как в омуте, жутко, как в детских ночных кошмарах. Тьма скалится, бесится, крутится волчком, путаясь у ног.
Можно сколько угодно делать вид, что не помнишь этого, но когда-то, будто бы в прошлой жизни, от этих кошмаров спасали эти самые руки.
«Смотри, Цзян Чэн, тень похожа на фазана».
«А это воздушный змей».
Они в детстве могли до рассвета показывать друг другу фигуры тенями на стене в свете пламени свечи, пока небо не загоралось так же ярко, как она, уже прожженная до утопленного фитиля.
А на что теперь похожа тень?
Куда тени уходят, когда свечи гаснут, а солнце поднимается над горизонтом?
Лицо Вэй Усяня будто бы все соткано из этих самых некогда ушедших в никуда теней. Солнечных лучей, погребенных под тяжелыми грозовыми тучами. Сложно поверить в то, что этот человек когда-то улыбался так, что у Цзян Чэна скулы сводило в попытках не улыбнуться в ответ на какую-нибудь его очередную глупую шутку. А теперь с трудом в полумраке можно увидеть обескровленные губы на фоне бледной, как полотно, кожи. И в серых глазах, некогда озорных и ярких, только кровавые всполохи в цвет ленты в волосах. Цзян Чэну кажется, что она в крови вымочена, что, если сжать ее крепко в кулаке, на ладони останется след, который уже никогда не получится стереть.
Как клеймо, которое ему всю жизнь теперь на себе носить, с которым ему перерождаться во всех последующих своих судьбах, которое не смоют уже более ни вода, ни дождь, ни слезы.
Слез уже по сути и не осталось.
Кто-то сильно ошибся, дав Безночному Городу такое название. Ночь в нем стала самой темной и самой беспросветной — более, чем какие-либо другие на памяти Цзян Чэна. Меч, убивший Цзян Яньли, на самом деле прикончил для него сразу двоих — и ее, и того, кого она от этого самого меча спасала.
Одним ударом.
Все должно закончиться сегодня. Твоя
моя жизнь. Ненависть слепит глаза, терзает изнутри бешеными, озверевшими псами. Не верится, но перед ним тот самый человек, которого он всегда хотел защищать, но никогда не получалось, потому что лез он в самое пекло, оказывался там, куда Цзян Чэн до хрипоты мог просить не ввязываться, вставал на защиту, когда его никто не просил.
Уводя тогда клан Вэнь за собой, Цзян Чэн даже испытывал странное чувство: наконец-то не ты, а я. Наконец-то я — ради тебя.
Забавно. Всю жизнь единственным, что он мог сделать для Вэй Усяня, было обнимать его покрепче, стоило на горизонте замаячить собаке. Какая потрясающая ирония, что в тот раз снова пришлось брать псов на себя.
Это даже на удивление легко вспомнить — то приятное и теплое, затапливающее все в груди, когда Вэй Усянь прижимался близко-близко в тщетных попытках спрятаться от какой-нибудь очередной громко лающей дворняги. И Цзян Чэн прогонял ее прочь.
Все стерто. Ничего не осталось. В груди теперь разве что дыры с рваными краями, обугленные от горя. И что-то пульсирует, бьется, кричит надрывно: нет-нет-нет, пожалуйста,
нет!
Цзян Чэн не слушает. В голове все смешивается, Цзыдянь будто бы палец напополам распиливает, скалясь и вгрызаясь в кожу. Саньду в руке тяжелый, залитый своей собственной волей, своей собственной ненавистью до краев, словно в Цзян Чэне самом этой ненависти не хватит, чтобы спалить на этой проклятой горе все дотла.
Он наслышан о том, что здесь происходило. Кто бы мог подумать, что Лань Ванцзи выступит против собственного клана. Просто встанет один против целой толпы адептов, словно у него шанс какой-то был, словно это что-то могло изменить, словно
тебе не наплевать.
Наплевать же, Вэй Ин?
Цзян Чэн обещает себе не смотреть, но все равно смотрит. В эти глаза смотрит, разбирая себя изнутри по частям. Найдется ли что-то в этом грозовом небе — хоть капля былого света? Хоть что-то, чем так нравилось когда-то любоваться, думая, что никто не видит? Как Вэй Усянь смотрел, когда понял, что Цзян Чэн остался без золотого ядра, как за руки хватал, как просил себя ударить снова и снова.
«Только бы тебе стало легче».
И взгляд этот темнел от еле сдерживаемых слез, которые в Цзян Чэне вытачивали то, что не успел расплавить, растереть в пыль клан Вэнь. Как же тогда хотелось просто завыть и уткнуться в это плечо. И чтобы сердце слышать, как когда-то давно в самые темные ночи в Пристани Лотоса.
«Слышишь, как спокойно бьется мое сердце, Цзян Чэн? Я совсем не волнуюсь, значит, и тебе не стоит».
Цзян Чэн голову свою готов отдать на отсечение, что сейчас в этой груди не бьется вообще ничего, что там пустота и тишина, гулкая и густая.
Отбилось и замолкло.
Там нет никакого сердца. Может, и хорошо, что он не успел отдать свое.
Сегодня все закончится. Все закончится.
Внутри содрогается все, трясется и сжимается от одного взгляда на это лицо — без единой эмоции, без крохотной капли крови под белой-белой кожей, похожей на застывшую маску. Воск от свечи, в который так смешно в детстве было окунать пальцы, чтобы он через мгновение засыхал плотной матовой коркой.
Это последнее, что у Цзян Чэна осталось. Все, за что он так держался. Его союзник, опора, друг, брат и еще нечто куда большее, чем вообще можно вложить во все эти понятия.
Тьма в глазах напротив сгущается и распиливает на части. И Цзян Чэн видит в ней собственное отражение.
* * *
«Его разорвали на куски его же мертвецы».
«Даже от тела ничего не осталось».
«Старейшина Илина мертв».
И изнутри именно в это мгновение ломается так, словно выбивают из тела позвоночник. Цзян Чэну кажется, что он слышит хруст и треск. В солнечном сплетении что-то сгорает заживо, и он не сдерживает крик, падая на колени, когда в центре груди будто сходится вся Вселенная и разлетается на осколки.
Вэй Усяня больше нет.
Нет того, из-за кого он потерял всю семью. Дом. Самого себя.
Двух Героев ордена Юньмэн Цзян тоже больше нет. Нет рук на плечах, свечей перед сном, теней от тонких пальцев на стене спальни, звонкого смеха из воспоминаний и чуткого, спокойного ритма сердца, к которому можно было прислушиваться, чтобы прогнать любые сомнения.
Больше не за кого умирать.
Куда уходят тени, когда свечи гаснут?
Цзян Чэн поднимается на ноги под шум в ушах и смотрит на сгорающее на горизонте солнце.
И, оборачиваясь, не видит собственной тени.
