словно поцелуй

Жизнь Адама состоит преимущественно из плохих решений, в большинстве своем сделанных, чтобы позлить отца. Так что с самого начала было понятно, что то, что он делает, делается назло ему — только чтобы эта злость и ненависть что-то да и значила, дала бы ему хоть какую-то отговорку ненавидеть Адама с младенчества без упреков совести только потому, что тот не мог также быстро читать, как его сестра, не мог правильно считать циферки, как его сестра, не мог нарисовать хорошенький рисунок, чтобы повесить его на холодильник, как делали с рисунками сестры. Ничего не мог сделать нормально. Так что нечего, блять, и удивляться, что отец перестал его подтягивать, правда? И думать не надо — да. Но суть была вот в чем. Суть была в том, что он хотел повестись на собственные желания и то особое чувство, покоящиеся внутри его желудка ужасно долгое время, плюнуть на всех и прижаться губами в Эрика, вжимая того в пол, постепенно опускаясь ниже, к члену и… А, какая уже разница. Но именно это решение не было сделано «чтобы побесить папашку», нет. Абсолютно нет. Это все было из-за Эрика. То, как он бесил Адама, то как он раздражающе ярко одевался, то, как он постоянно вставал и продолжал биться с еще большим энтузиазмом, с теплой и светлой улыбкой, с храбростью, в которую поверить трудно. Это все было из-за Эрика. Из-за того, как он ярко подводил глаза, словно девчонка, как по-ебанутому улыбался. Из-за того, что каждый раз, когда Адам его видел, Эрик казался ему все храбрее и храбрее. Из-за того, что что-то совершенно запутанное и непонятное поселилось в его животе, когда Адам в первый раз его заметил, и из-за того, что это странное ощущение вывернулось и превратилось в что-то абсолютно другое. С тех самых пор, когда Эйми его бросила, оно надувалось, расширялось, будто воздушный шарик, становясь шире и больше, пока, наконец, не заполнило собой все. А потом лопнуло. Адам его поцеловал. Адам его поцеловал. И хотел поцеловать снова, потому что да пошли они все нахер, вот почему. Да пошли они все нахер. В этот момент в нем руководила злоба, нежелание ехать в военную школу и потребность поцеловать Эрика еще раз напоследок. А Эрик все еще стоял там, на другой стороне дороги: на его лице — эмоция жалости и шока одновременно, и Адам ненавидел только мысль о том, что жалеют, только потому что он «еще один бедненький подавленный гей» (скорее всего бисексуал, но Адам еще об этом даже не задумывался), которого в армии просто напросто переломят пополам и сожрут, даже если это правда. Так что Адам сказал своей маме «секундочку!», закрыл дверь машины и побежал. Не вниз по дороге — он не хотел сбежать. Просто хотел перебежать дорогу, прежде чем офицер его остановит. Ну, или его отец, который сразу же заорал, когда Эрик выбежал из машины. Ой, да какая разница, он ведь просто хотел… — Эм, привет? — сказал Эрик, в упор глядя на него с удивлением. На секунду Адам замер, вспоминая то, что они делали во время их наказания в той комнате, то, как их пальцы переплетались и бедра соприкасались друг с другом, то, как он нервничал как никогда. Ну, кроме того момента, когда мама Отиса говорила о «мужском молоке». Отвратительно. Но он быстро пришел в себя — выбора у него не было особого. Он начал с «можно ли мне?», но так и не закончил, в место этого он просто взял лицо Эрика в свои руки и поцеловал. А потом еще. И еще. И когда язык Эрика уже нарезал круги во рту Адама, рука копошилась в его локонах, а сам Адам был вот настолечко близок к стояку, сравнимому с тремя таблетками виагры, Адам почувствовал строгую и тяжелую руку у себя на плече, оттягивающую его от Эрика подальше. Это был его отец. Его мама и офицер стояли поодаль и выглядели шокированными, а сам офицер морщился и как-то гримасничал. — Адам, ничего не выйдет. Твои отговорки и проделки не выйдут там, куда ты едешь. Прости, Эрик, мой сын очень хочет не ехать в… — сказал отец Адама, но тот его перебил: — Да я не пытался. — Адам, пожалуйста… — Эм, на самом деле, сэр, — Эрик попытался вставить слово в перепалку, звуча испуганно и храбро одновременно, — мы просто хотели попрощаться. — Попрощаться? — переспросил отец недоверчиво. — Да. Увидеться с моим парнем в последний раз, перед тем как его увезут в армию. Глаза отца чуть сузились. Адам даже и подумать не мог, что Эрик скажет, что тот его парень и что это могло значит, если они и правда встречались, потому что его отец видимо ничего этому не поверил. Да даже если и поверил, что это меняет? — А знаете, — встрял офицер, чье лицо изображало гримасу, похожее на сожаление, — Мне кажется Адам не очень подходит для нашей программы. Я думаю, что вы поймете. — Пойму что? — сказал его отец, повернувшись к офицеру, — Эту идиотскую шутку он придумал, чтобы не уезжать в военную школу. Адам отвернулся от них и вздохнул с облегчением, закрывая глаза. Конечно, его отец никогда не поверит ему, что у него вдруг завелся парень, хотя может это и к лучшему, он может расслабиться, зная, что военные школы ему не грозят, пока у него есть парень. Блять, парень. Звучало странно. Хотел бы он, что Эрик был его парнем? Он не хотел чтобы вся школа знала, вот это точно. Про него и так ходило много разных слухов, он не хотел, чтобы к этим слухам добавлялся еще и ярлычок гея. Он почувствовал, как что-то коснулось его руки и даже с закрытыми глазами он понял, кто это. Он открыл их — протянул Эрику свою руку и переплел с ним пальцы. Его родители, конечно, видели, как он делает и гораздо худшие вещи, так что стесняться было некого. Эрик сжал его руку, а Адам посмотрел на него, на его милую маленькую улыбку, что так и говорила: «держись, я здесь» и «твой отец мудак» одновременно. Господи, Адам ебнулся. Но может в этот раз это было к лучшему.