Нелюбовь

Дышишь, полной грудью и видно, как она то поднимается, наполняется, увеличивается в размерах, то опускается. Ты почти не смотришь, прикрыв в полудреме глаза и не обращая больше своего внимания ни на какой шум со стороны. Сонный, но все такой же красивый. Я оглаживаю лицо твоё своими пальцами, аккуратно прикасаясь к нежной и чистой коже, будто бы к реликвии. Хотя для меня это и есть то, что я всегда готов буду оберегать от внешних угроз, хоть многое что извне может сломать меня, надломить и расщепить по кусочкам. В том числе и ты, Максим. Ты все ещё лежишь, окутанный своими тяжелыми мыслями, нахмурившись и уже едва потеряв связь с реальным миром, погружаясь в мир грёз, где можно быть кем угодно, когда угодно и сколько хочешь. Конечно, до первого пробуждения, что обычно вызывает не самые светлые чувства к пробивающимся лучам солнца сквозь шторы, да и желание подняться не заполняет все тело, заставляя его так и остаться в кровати, прижаться к тёплому одеялу и уложив голову на подушку, снова забыться сном, как путешествием из мира реального… — Сколько времени? — я невольно хмурюсь, скрываю свою улыбку. Дурацкая, ну и что в ней такого? Я вспоминаю твои слова и они невольно режут, будто бы острое лезвие, касающееся кожи, оставляющее неприятные следы в виде шрамов, полосок и каплей крови. Убрав с лица волосы и все тянув, тянув, тянув время, я наконец отвечаю слегка хрипловато (что для меня совсем не свойственно), — Уже два часа дня. Ты спал совсем немного, около двадцати минут. Точнее был в дррем-ме, — кусаю себя за губу, насмехаясь над самим собой же. Чертова буква, которая так и никогда не будет мне подвластна. Будто бы то, что от меня скрывают все нормальные, словно ограждают от чего-то запретного… Меня, ненормального. Ты хмуришься и я вижу как нелепо это смотрится на твоём лице, словно это совсем не предназначено для тебя. Тебе бы улыбаться, радоваться вот-вот наступившему маю, наконец тёплым дням и точно, солнцу, далекому, но уже готовому греть тебя под своими лучами, давая разнежиться, прямо как сейчас… Двое юношей, одного можно было назвать нескладным, тощим, будто бы таким хрупким, что вот уж каждый попутный ветер смог забрать бы его с собой, закружив в быстром вихре, а после совсем не отпуская на землю. Но это лишь первые впечатления о нем, ибо в самом деле нескладные черты складывались в нечто особенное, непонятное, но тем не менее живое, темное из-за цветов комнаты, освещения, волос… Из-за неудобно сложившихся обстоятельств, как мог бы выразиться наш герой. А второй юноша был совсем другим, словно уже сформировавшимся, будто он уже крепко стоял на ногах, имел ясную голову на плечах и думал только вперёд. В целом, нельзя его было назвать особо примечательным, особенно необычным в плане внешности. Крепкий стан его, а также опущенные уголки глаз, которые явно бросались во внимание при первом же взгляде на него, при первом же рассмотрении лица. А когда смотришь на него постоянно, уже привыкаешь, свыкаешься с тем, что может показаться необычным. Они уже привыкли много времени проводить вместе, что в школе, прогуливаясь по коридорам и размышляя о разных непонятных, а может и понятных вещах, конечно, не забывая при этом помогать себе руками, жестикулировать. Это делать любил больше тот, первый, нескладный, имевший для себя много разных прозвищ, кличек, которые иногда казались обидными, а были и те, которые настолько приелись, что даже собственное имя уже не казалось таким уж… Собственным. Но в самом деле, имя у героя было Александр. (для простоты это будет единственное представленное для него имя). Любили они и молчать, оставаясь в тишине темных коридоров, когда никого в учебном заведении ещё нет из-за раннего времени. Юноши даже не понимали такой тяги идти в школу, дабы просто помолчать? Может быть и так, а может и не совсем, но точно можно сказать, что они наслаждались компанией друг друга. Конечно, когда была возможность. И знали друг друга. Уже почти наизусть, до каждого родимого пятна, до каждой родинки, до каждого шрама под одеждой. И точно ли это было искренне дружеское влечение?.. — Чем мы займёмся, пока ты снова меня не выгонишь, как сделал это с остальными, — а ведь точно, комната была тихой и пустой, но явно ощущалось в ней недавнее присутствие людей, которые, впрочем, решили долго не оставаться в помещении, да ещё и в такой компании, оттого в первом часу они благополучно ретировались по домам, да и каждый по своим делам. Максим усмехается, Александр щурится, взглянув мимолетно в голубовато-серые глаза напротив и от себя такого не ожидав, нагибается, хмурится, но в итоге касается чужих губ своими, вовлекая их в мимолетный подростковый поцелуй, как обычно бывает. Ведь это же совсем ничего не значит и ничего не могло особо значить, абсолютно точно никогда, даже при самом лучшем исходе. Они ведь просто… Посто друзья, просто товарищи, просто сидят близко друг к другу и пытаются оставить как можно больше поцелуев на щеках, губах и шеях друг друга, будто бы так и надо, будто бы все просто. — Даже при самом лучшем исходе, Максим, ты уйдёшь сам, ты оставишь меня здесь одного, оставишь одного меня в мире, который не может существовать без тебя полноценно. Ты слишком простое-большое событие, которое никак не хочется терять, — Максим целует шею друга, то и дело помогая себе языком для её вылизывания. На одном из участков Максим оставляет укус, а на другом след, который сейчас незаметен, но скоро, впрочем, он будет пылать ярким засосом, который уж сложнее всего будет спрятать чем всё, что было этого. Непорядок, Максим, совсем непорядок, особенно для человека, который любит, чтобы все было ровно по шаблону и не отступив ни шага влево, ни шага вправо. Даже в их занятиях сексом, в этих похотливых стычках, когда мысли каждого направлены лишь на удовлетворение. На удовлетворение себя и только лишь себя. От шеи перемещаются юноши на одежду, стягивая с себя сначала верхнюю одежду в виде кофт, а после и футболки, отбросив их куда-то в мятом состоянии на диван и оставаясь друг перед другом с голыми торсами. Уже не привыкать видеть друг друга такими, незащищенными, без одежды, явно как без опоры. Только бы снова не начинать закрываться, словно юная дева, которая ещё не упала с головой в пучину разврата, погрузившись в неё, утопая в ней и точно… Точно наслаждаясь. Следом идут джинсы у одного и брюки у дорого. С замком на ремне приходится справляться медленнее, чем с замком на штанах, оттого Александр остаётся в одном белье быстрее, чем его собеседник напротив, все так же страдая насчёт защелки. Наконец, справился, буквально выдергивая этот злосчастный ремень и снимая с себя уже мучивший предмет одежды, причём вместе с бельём. Голым наоборот быть свободнее, раскрепощеннее и яснее то, что с ним и как это будет происходит. Александр хмурится, облизав сухие губы и усаживаясь ещё ближе к своему собеседнику, на колени, беря инициативу в свои руки, чтобы раззадорить хищника, пока он не кинется на жертву, чтобы овладеть ею сполна, а также дать понять своё величие и владение. Пальцы Максима тянутся к нижнему белью, поглаживая ягодицу друга, а после стаскивая этот ненужный предмет одежды с его тела. Оба они голые, разгоряченные, такие неправильные, почти нескладные, своём не разбирающиеся в прекрасном и красоте — подростки. Оба облизывают губы, снова целуются, крепко, проводя языком по небу, кусая губы, страстно поглаживая каждый чужое тело. Максим скользит пальцами по шее Александра, а после и выше, взглядом прося того, чтобы он облизал пальцы, которые будут предназначены лишь для его удобства. Чтобы не так больно, снова, как Максим умеет делать словами, иногда даже резанув хлеще ножа. Синеглазый похотливо облизывает пальцы, погружая их себе в рот и обслюнявливая как можно более страстнее, чтобы Максу было приятно, чтобы увидеть в его глазах немое одобрение, восхищение, желание. Вскоре чужие пальцы скользят к сфинктеру, сперва поглаживая его пальцами, а после аккуратно погружая в колечко мышц один, за ним и второй, все глубже и глубже вводя их внутрь. Александр сжался, подавил всхлип и вскрик, а чтобы было не так неприятно, вжался в чужое тело, обвивая шею Максима своими руками и уложив голову на чужое плечо. Вскоре к двум пальцам внутри парня присоединился и третий, стараясь как можно глубже толкнуться внутрь. Саша выдыхает шумно, жмурясь и ловя волны накатившего удовольствия, как только Максим касается простаты внутри него и снова не может он подавить всхлип, как только пальцы, вместе с чувством заполненность, покидают его. Он смотрит другу прямо в глаза, возбужденный, взбудораженный, как все подростки в этом возрасте, которые только и думают, как бы найти удобное место и вовремя успеть высунуть, дабы избежать проблем. Но Александр не думает об этом вообще в повседневной жизни, окутывая себя аурой загадочности, а также более-менее спокойного состояния, хотя бы во время уроков. О сексе он думает уже непосредственно во время самого процесса, погружаясь в него с головой, надеясь получить как можно большее удовлетворение, а также вместе с ним и опустошение, чтобы не чувствовать себя, вообще. Максим поднимается, меняет для них позу, укладывая Сашу под собой и широко разводя его ноги. Головка касается чужого сфинктера, не церемонясь, толкаясь сразу же в чужое тело. Парень под Максом вскрикивает, окутанный болью, вместе с волной никак неутолимого возбуждения. Ему некуда уже бежать и он знает, что Максим не остановится, потому что он привык заканчивать начатые дела. Снова толчок, грубый, резкий и снова вскрик-всхлип нижнего парня. Максим нависает над телом юноши, уложив ладони по обе стороны от его тела, зажмурившись, отдавая всего себя делу. Снова толчок, грубый, а за ним череда таких же. Вскоре стоны боли, разочарования сменяются стонами удовольствия, стонами полного наслаждения. Он готов отдать всего себя, всё живое, что он может подарить человеку, к которому испытываешь настолько сильные чувства, что регулярно испытываешь дрожь по всему телу, что почти все время приходится унимать дрожь в коленках. И, какое счастье, что Александр умеет это скрывать. Первым кончает Максим глубоко внутрь друга под ним, после ему хватает пары мгновений дабы вытащить уже начинающий опадать член из чужого тела и уваливаясь рядом с ним же. После Максима кончает и Александр, которому удаётся это только после коротких толчков в собственную руку, семя вскоре остаётся на ней, также как и на животе. Они лежат, наслаждаясь моментом, мгновением, которое у них есть только в такое время. А после Макс встаёт с пола, собирает вещи, шагает в душ, где вскоре после его ухода слышен шум воды, одевается и молча уходит, хлопнув за собой дверью и оставив Александра одного. Одного в этой квартире, одного в этой комнате и снова одного со своими дурацкими мыслями, где уж очень хотелось владеть не только телом Макса, но и его рассудком… Жмурится, разворачивается на живот и тихо всхлипывает, потому что владеть чужим телом легко, а вот заполучить сознание, поменять что-то местами и заставить его любить, сложно. Невыполнимая математическо-химическая задача. А Саша никогда не был в них особо силён…