Кукла

Тишина здесь стояла почти глухая, непривычная. Мертвая. Ночь будто ждала чего-то, затаившись. Но в голове Эша до сих пор эхом раздавался мерный стук капель воды, просачивающейся с каменных сводов подземелья. Монотонный звук ввинчивался в мозг как сверло, глубже раз за разом. Сколько ночей он провел среди холодных сырых стен в постоянном ожидании тяжелых шагов и запаха дыма? В какой-то момент они слились в одну - бесконечную. Cтены больше не давили со всех сторон, но Эш ощущал себя так, словно до сих пор находится в клетке. У той, что под названием "проклятие", нет замка, нет ключа, нет выхода, кроме одного - окончательной смерти. Эш столько раз игрался с ней, привлекал ее внимание и дразнил, но когда она приблизилась вплотную и прошла по касательной, опаляюще дыша черным чадом в лицо, он понял, что боится ее. Затея с местом временного убежища ему совсем не нравилась и казалась безумной. Мертвец прячется на кладбище - это ли не ирония? И меньше всего на свете он хотел снова быть обязанным Айзеку, пусть и косвенно, но выбирать не приходилось, это сделали за него, буквально затащив его, обессиленного - раны сжирали всю одолженную ему кровь, - в голливудскую кладбищенскую сторожку, коротко мотивировав: "Ромеро мне должен, не парься". Может быть, идея была не такой уж и плохой, раз по его душу пока еще никто не явился. В конце концов, хочешь что-то спрятать - положи на видное место. Ромеро - парень сообразительный, лишних вопросов не задавал и предложил Эшу приткнуться в уголке хибары до тех пор, пока он не оклемается, пообещав, что словом никому не обмолвится. Потом - хоть на край света, так Эш думал сначала, пока страх все еще тянул обугленные пальцы к его горлу, но с каждой секундой, проведенной среди обшарпанных стен сторожки, горизонт будущего размывался сильнее, затягиваясь серой мглой. Что дальше? Ответа на этот вопрос у Эша не было. Фраза "начать все с чистого листа" даже звучала абсурдно. Не в этой жизни. Второй шанс, жажда жить - для смертных, не для него. Единственная жажда, которую он мог испытывать - зов голода, чтобы усыпить поднявшего голову Зверя. И он просто не привык к одиночеству, испытывать его среди толпы поклонниц было гораздо легче. Сейчас, пока Ромеро совершал обход, единственной компанией Эша был древоточец, шуршавший где-то за обшивкой стены. В воздухе ткалась тишина, оплетая все пространство, но, дрогнув, пошла прорехами, расползлась, как истлевшая ткань, отпрянула в темные углы, потревоженная зазвучавшими снаружи голосами. Хрипловато басил парень-Гангрел - дреды, куча татуировок, диковатый взгляд и мрачная молчаливость, - такой скорее выпотрошит твои карманы и тебя самого следом, но он спас Эшу жизнь, рискуя собой и ничего не требуя взамен, а Эш ведь даже имени его не знал. Второй голос не хотелось слышать вовсе, по крайней мере, не здесь и не сейчас. Щелчок ручки двери, скрип половицы. Эш прислушивался и ждал, когда хорошо знакомый запах одеколона окутает его с головы до пят как паутина, ему даже шевелиться не хотелось, чтобы сменить позу, в которой он просидел уже наверное не один час. Тихое постукивание подошв о пол - кто-то остановился рядом. Даже с закрытыми глазами Эш смог бы определить, кто это. Он нутром чувствовал, даже когда нога Айзека еще не ступила на территорию кладбища. Что он здесь забыл вообще? Айзек до маразма благоразумен и осторожен, но в своих отчаянных попытках опекать его рискнул заявиться даже на кладбище. Какое великодушие! Ради чего все это? Приглушить очередной шепоток вины, если он и правда ее испытывает? - Эш... Звучание собственного имени пеплом осыпалось в воздухе. От проникновенно-участливого тона Айзека стало совсем тошно. К Эшу потянулась рука, пальцы замерли в паре сантиметров от его лица, он понимал, что они его не коснутся, но все равно отпрянул. Прокаженный, заклейменный, изуродованный, он сам себе был противен. Айзек стоял рядом, заполняя тесное пространство лачуги собственным присутствием, сдержанный, собранный и будто бы даже спокойный, но у Эша внутри так и тянуло тревогой, не его собственной - чужой. Глухое раздражение подавило ее, смазало, как мокрая кисть - пятно свежей краски. Эш запрокинул голову - демонстративно, с вызовом, напоказ выставляя нарывающие отметины крестов. Ну что? Тебе больно, Айзек? Выражение лица Айзека служило немым ответом на невысказанный вопрос Эша. Видеть, как сжимаются его губы, собираются морщины на лбу и брови сходятся у переносицы в изломе - он ведь этого хотел. Ради этого стоило выжить и вернуться в опротивевший Голливуд, ставший его палачом. Смотри, Айзек. Смотри на это лицо. Все имеет свои последствия. Свершалась маленькая месть, которая должна была принести какое-то удовлетворение, но его не было. Ничего не было. В глазах напротив Эш видел только отражение сломанной куклы. Айзек медленно выдохнул, и в этом вздохе красноречиво выражалось все, о чем Эш не хотел бы знать. Не слушать, не слышать. Взгляд отстраненно цеплялся за часы, холодно поблескивающие из-под рукава пиджака Айзека, он, так ценящий собственное время, до сих пор не уделил им внимания. - В этом есть моя вина, я знаю. - Айзек скорбно опустил голову. - И сколько бы я ни просил у тебя прощения - этого всегда будет мало. Ты можешь сделать больно мне, но не причиняй боль себе. Судьба уже была к тебе благосклонна, другого раза может не быть. В руках охотников ты не обретешь того, чего ищешь. Прошу, прислушайся к моим словам, не совершай безрассудных поступков, иначе проклятые ищейки снова возьмут след. Не дай этому повториться. - Айзек говорил горячо и замолчал как-то разом, словно прерывая самого себя. Он мягко взял руку Эша в свои ладони и взглядом словно просил разрешения. Эш не возражал, но и участия не проявлял. Все это он уже слышал. И не то чтобы Айзек был неправ, просто Эш не мог по-другому. Он хотел бы ненавидеть Айзека, по-настоящему, ведь было же за что, но у него не получалось. Ненависть давно превратилась в привычку, он скорее сжился с мыслью о ней, чем испытывал ее на самом деле. Даже злость поблекла, отступила, оставив только горечь и тоску - любые чувства имеют свой срок годности. Только убежать от себя все равно не удастся. Это никуда не уйдет. Это не выдрать из себя. И никакое инквизиторское клеймо это не выжжет. Можно смириться, он ведь даже пытался, и что из этого вышло? Существование, построенное на забвении, самообмане и слепой покорности проклятию, никогда не заменит ему настоящую жизнь, оно сожрет его, источит досуха. - С таким лицом на первых полосах газет все равно больше нечего делать, - сказал Эш. Метки жгло до костей, и каждое произносимое слово поднимало новую волну ломоты, когда тонкая пленка на незаживающих ранах ощутимо лопалась, но он только покрепче стискивал зубы и избегал смотреть Айзеку в глаза. Чужие пальцы аккуратно приподняли его голову за подбородок. - Твое лицо по-прежнему красиво. - Самое худшее - Айзек не лгал, и лгать он не будет даже ради банальной жалости, он и правда так думал, но легче от этого не становилось. - Ты просто устал и измучен. Секунду... - Он отошел куда-то к входной двери, но сразу вернулся. - Это хоть немного, но облегчит твое состояние. В свете замызганной лампочки тускло блеснул пластиковый бок пакета с жидкостью, от которой Эш зависел целиком и полностью. И чем же это лучше зависимости от белого порошка и шприца? - Мне не нужны твои подачки. Только взгляд все равно невольно скользнул по прозрачной упаковке с содержимым густо-красного цвета, и Эш с усилием заставил себя не смотреть на нее. Сущность брала свое, подчиняла, ломала и превращала остатки гордости в прах, рассыпающийся на глазах. У него даже голос дрогнул, и Айзек наверняка это заметил, но ничего не сказал в ответ и положил пакет с кровью возле спинки кровати. Он сделал небольшой вдох, как будто все же собирался что-то сказать, но промолчал, только полы пиджака одернул. Эш надеялся, что теперь Айзек уйдет, но тот стоял в напряженном молчании, а потом неожиданно опустился рядом на видавший виды старый матрас. Весь холеный вид Айзека никак не вязался с паршивой обстановкой и выглядел на ее фоне чужеродно и почти сюрреалистично, на долю секунды Эш даже засомневался - а реально ли все, что он видит, слышит и чувствует, не снится ли ему это в забытьи, в окружении железных прутьев клетки. И только плечо перед глазами, обтянутое жестковатой на вид тканью, казалось знакомым, приземленным, слишком часто оно было рядом и в прямом, и в переносном смысле, и неважно, нужно ли это было Эшу или нет. Это жестоко, что, убивая сердце, Становление не стирает память. Эш устало закрыл глаза - раны тянули из него последние крохи сил. Под тяжелыми сомкнутыми веками мгновенно вспыхнуло пламя, словно выжидало, поднялось из темноты, разрастаясь и выплевывая искры. Прикосновение к волосам спугнуло видения, неожиданное и тактично короткое, но этого хватило. В глазах напротив не было ни тени отвращения, равнодушия в них не было тоже. Наверное, Эш заразился этой чертовой сентиментальностью от Айзека, но он давно этого не испытывал - ощущения чьей-то близости, настоящей, искренней, без фальши, без подтекстов, без скрытых мотивов. Айзек пустил всю его жизнь под откос, сразу в ад ему дорогу вымостил - благими ли намерениями или велением собственного эгоизма, но стоило признать - он хотел как лучше, только реальность решала иначе. Эш мог отрицать это сколько угодно, но осознавал правду, на это у него было достаточно времени, и она обжигала не меньше раскаленного железа или креста, благословленного истинной верой. - Все будет хорошо. Неважно, кому Айзек адресовал эти слова - самому себе, для собственного успокоения, Эшу или им обоим. Эшу они были не нужны. Он в них не верил.