остывшее море.

      Сакура видит в Индре неуравновешенность — Индра видит в Сакуре все звезды, перешедшие с небосвода к ней.       Пока Сакура опасается его близости с безумием — он отчаянно собирает букет цветов, который окажется хотя бы на малую долю достоин ее, но каждый раз выбрасывает сорванное, не желая в очередной раз дарить смерть.       И, когда Сакура заботливо лечит его глупого, непоседливого, несостоятельного брата, хваля его за доблестное и храброе сердце, лаская его своими бледными аккуратными ручками с тонкими и длинными пальцами, у Индры в глазах зажигаются факелы, облитые доброй порцией керосина. Он слишком горд для просьб о помощи, он слишком силен для получения тех жалких царапин, с которыми Ашура раз за разом наведывается к девушке.       От Сакуры исходит легкий аромат луговых цветов и горячо любимой ею корицы, когда она склоняется над ним, дабы осмотреть глаза и заявить, что он излишне часто начал их напрягать, а это может привести к печальным последствиям. В ее голосе тогда слышится обеспокоенность, обвивающая его шею увитым шипами венцом. Он отталкивает хрупкое создание, тут же об этом жалеет, но не оборачивается, пропадая во мгле улицы, ведущей к дому.       Тусклому, одинокому и стерильно чистому, но опять же одинокому с множеством книжных шкафов, забитых под завязку давно прочитанными и изученными рукописями. На столе, слабо освещаемом одной свечой, лежит драгоценный маленький мешочек выцветшего синего цвета, но все еще пахнущий благовониями и травами, которыми Сакура его заботливо и добросовестно начинила, желая подарить мнимое успокоение и отодвинуть от опасной границы, к которой Индра ежедневно приближается.       Он уже видит, как опускается солнце на его личном горизонте, чувствует, с каким яростным упоением бьется о железные, но в последнее время такие слабые прутья клетки его монстр, и неумолимо движется к своему концу и началу.       Индра, поглощенный невдумчивым чтением, улавливает острым слухом негромкий стук в дверь своего дома, и, не раздумывая, движется к входу, понимая, что отношения с Ашурой давно безбожно испорчены и несколько раз изнасилованы в попытках их восстановить, чтобы братец заявлялся к нему посреди ночи.       На пороге ожидаемо стоит единственная душа, коей позволено беспокоить его, когда вздумается.       — Индра-доно, — он уже давно пытается заставить ее прекратить общаться с ним в столь формальном тоне и вернуться к детству, но девушка, смотря на него, видит перед собой лишь незнакомого ей человека, а потому и не смеет. — Я все же была взволнована после того, как ты так резко ушел, и не могла успокоиться. Прими это, пожалуйста.       Ее руки протягивают ему небольшой сверток, а она тихим голосом неуверенно добавляет:       — Здесь все необходимое, если случится обострение и боли усилятся, я написала к каждому лекарству назначение и применение, так что не придется постоянно обращаться ко мне, но если возникнут сложности…       Индра договорить не позволяет, выдергивает сверток, неожиданно хватает тонкое девичье запястье и тянет на себя, затаскивая в дом и закрывая за собой двери. Сакура дрожит и пугается: освещение в помещении слишком слабое, и она видит лишь очертания коридоров, ведущих в комнаты, очертания настенных картин, но зато отчетливо пред ней предстают красные глаза с подоплекой странных эмоций, которые ей непонятны. Рука от цепкой хватки, которая только и делает, что усиливается, болит, сердце слишком громко стучит, упругим мячиком отскакивая от холодных, давящих стен, а страх пронизывает плоть.       И она уже открывает рот, когда над ее ухом шелестит голос:       — Тише, Сакура, тише, — она удивляется мягкости, почти что нежности, а он окончательно добивает ее своим приглушенным, — пожалуйста.       Ее руку отпускают, но обвивают прочным кольцом талию и притягивают ближе к себе, отчего девушка лицом вынуждена вжаться в сильную грудь и раствориться во внушительных объятиях. И Сакура хотела бы верить, что обнимает ее именно Индра, а не то, чем он непреклонно, день за днем становится, отрекаясь от всего на свете, помимо силы.

***

      Индра вырывает свое сердце и преподносит ей, кладя на протянутые, дрожащие ладони.       А Сакура слышит треск молнии и ощущает невыносимую боль в груди, сплевает кровь и в неверии глядит в алые глаза, налитые слезами и украшенные отныне новыми узорами, но все еще не может возненавидеть. Даже выступая обменной монетой на силу, она тянется к нему руками, обхватывает его потерявшее извечное хладнокровие лицо и улыбается, засыпая навеки.