В нашей игре

Это не глупость, такой у героев стиль — долг перед миром стал первостепенно важен: Ичиго знает, что каждого не спасти, но промедление кажется чем-то страшным — сердце согреется только чужим огнём (что, безусловно, может его же выжечь). Ичиго ставит себя самого ребром, не замечая, как подступает ближе чувство опасности — так обрывают жизнь, тающий вздох не успев задержать ладонью. что же выходит мне вовремя не спастись чью-то ошибку я искупаю кровью *** Ичиго мёртв и хотел бы от всех сбежать — с яростной, горькой, неизмеримой силой; снова и снова кидаться на острие ножа, чтобы уйти — с щитом, на щите, избитым; страхи для Ичиго — в точности кислота, всё разъедают, достаточно только тронуть. Ичиго свыкся со слепком Его лица, он возвращается в свой молчаливый город — здесь можно встретить лишь серый холодный дождь на бесконечных, спаянных в панцирь крышах. В городе мертвом таится слепая мощь — та, что позволит всенепременно выжить; та, что сжирает спокойный и долгий сон, что обитает в призрачном лабиринте — раз в этих битвах возможен один исход, прежним ему отсюда уже не выйти. «Если до этого ты беспробудно спал, то и теперь, конечно же, не проснулся. Что же ты медлишь, тебя окружает враг — будь осторожен, выбравшись из иллюзий». *** …С каждым убитым он чувствует, что устал — нечто иное будто сменяет разум, нет больше смысла — холодная пустота, но расцветает росчерком ярко-красным: «В нашей игре постоянен один итог: где остальных забрали бы смерть и голод, ты предавался страшнейшему из грехов и возродился новым кровавым богом. Им твоё имя — бессмысленный тонкий звук, что издаётся зверем, который болен; ты, Куросаки, по-моему, очень глуп, раз до сих пор совсем ничего не понял: нам не согреться чьим-то чужим теплом. Я говорил — ты не был готов услышать». Город внутри безжизнен и одинок, а небоскрёбы становятся только выше.