Стандарты красоты

      Ах, стандарты красоты. Они всегда так высоки, практически недостижимы. Многие люди тратят огромные деньги, чтобы хоть отдаленно походить на моделей с глянцевых обложек. Они голодают годами, мучают себя корсетами и многочисленными операциями ради того, чтобы достичь призрачного идеала, который постоянно меняется. Попробуй, ухвати за хвост!       Салли парень совершенно обычный. И он бы мог быть моделью, если бы того пожелал ещё в детстве, если бы занят был постоянными съемками и различной суетой. Природа его телосложением наградила модельным. Весь такой скелет хрупкий, прикоснись — развалится. И это имело свою эстетику. Ему девочки завидовали завистью черной. Голодом себя морили, лишь бы быть худее его. Но кто же мог подумать, что судьба этого юноши сложится так трагично, что его лишат одного из важных элементов, по которым красоту человека оценивают, а именно лица. Фактически область эта присутствовала. Имела она черты красивые, мягкие, будто девичьи. Он мог бы быть очень красивым, исполнить свою мечту и моделью стать, но день тот роковой навечно в голове поселился. Он все мечты перечеркнул чёрным маркером по листу белому. Жизнь одарила маской плотной, которая уродство скрывала, демонстрируя ещё большее. Пугающее и неизвестное. Люди от него по углам прятались, детям глаза закрывали, отводя от мальчишки неказистого. И знал бы кто, что не от рождения уродцем стал, а по воле жестокой судьбы. Может, хоть это помогло бы ему в мире прогнившем.       Отец сына разочарованного, совершенно убитого пережитой трагедией, в другой штат увозит. Надежда на новую жизнь в сердце крохотном пламенем вспыхнула, подарив желание жить. Откуда же ему было знать, что эта самая надежда на множество капелек разноцветных, блестящих разлетится. Кто ж знал, что осколки эти острые в плоть нежную изнутри вгрызутся, скользнут по венам мелким порошком, распуская тонкие трубочки. Он бы никуда с места не двинулся, так бы и прожил всю жизнь в четырёх стенах, прослыв затворником. И умер бы в одиночестве гордом.       Они совсем недавно обосновались в городке, неказистом и темном, как сам Сал, как его истинная сущность. Такая гаденькая и злобная. Он идеально смотрелся на улочках этих загрязнённых, обезображенных жителями самого Нокфелла. Обилие наркоманов и пьяниц. Самое то, для мальчишки шестнадцати лет, который совсем потерял смысл жизни. А ведь раньше он был добрым, таким замечательным мальчиком с глазами кристально-голубого цвета. В его глазах каждый тонул безвозвратно. Как давно это было, как жаль, что закончилось.       Первым его кошмаром стали жители апартаментов. Они моментально по квартирам прятались, боялись нос высунуть, стоило лишь заметить за дверью фигуру невысокую с голубыми волосами. Сама жизнь подарила ему такой цвет волос. Он просто был обязан украсить собой этот мир, но лишь изуродовал его ещё больше. До мерзости обезобразил. Отвратительно.       Сал с большим удовольствием по этажам скакал, довольно так прыгал, хвостиками из стороны в сторону мотыляя. Но однажды жизнь его с ног на голову перевернулась. Впервые за долгое время с ним человек заговорил. Фишер не знал, по какой причине это произошло. Возможно, потому что та женщина сама красотой особой не отличалась. Нос слишком длинный, волосы непослушные, растрёпанные. И даже глаза обычные, обычные карие стекляшки. Ничего особенного. Её даже фигурой обделили, высокий рост и кривое телосложение. Мальчишка нос поморщил, выдохнул разочарованно, но разговор завёл, наконец, понимая, чем её наградили. Самой настоящей красотой душевной. Когда ведёшь беседу с подобным человеком — не замечаешь недостатки, совсем не смотришь на внешность странную. И прощаешь всё, лишь бы только поговорить подольше. Но тебя мягко посылают, но не в пешее эротическое, а в подвал, любезно предоставив ключ-карту. И с того момента твоя жизнь меняется. Ты не знаешь, в какую сторону. Это сложно описать. Это слишком странно и ненормально. Больше всего пугает излишнее доверие. Излишний интерес к твоей скромной персоне. Особенно тогда, когда ты и общаться то уже не умеешь, а тебя активно разговорить пытается человек неизвестный. Он, кажется, одногодка. Одноклассник, как оказалось. Сал в школе числился, но дома учился, не глупый был, интеллектом не обделили. Всё дали, лишь бы прославился парень. И так жестоко отобрали всё одним ужасным случаем.       И он поддаётся. Хвостиком за мальчишкой темноволосым таскается. Впервые друга заводит. Они знакомятся странно, общаются странно. И всё на гормонах подростковых держится. Не столько по инициативе голубоволосого, сколько Джонсона. Он слишком быстро в жизнь влезает, умело за ниточки дёргает, на струнах души играет виртуозно. И мелодия получается прекрасная для ушей создания вербованного. Но что делать, если ты ничего не испытываешь находясь рядом с этим парнем, лишь позволяешь ему трогать себя там, где хочется? Ты всего лишь отдаешь ему своё тело, свою душу. И всё равно не показываешь самый главный секрет, к которому он так активно тянется. По рукам его бьёшь. И вы даже ругаетесь однажды. Салли не из робкого десятка. Он ведь может за себя постоять. И потому дрались мальчишки не раз и не два. Глотки друг другу перегрызть готовы были. И как бы Сал старательно не скрывал свое истинное отвращение, которое гноем из свежих порезов сочилось, да ядом в голове расплывалось, фразами недосказанными, всё равно раз за разом в себя медленно уходил. Сдавал позицию. И однажды просто сломался, позволив, наконец, от барьера избавиться. День этот он навечно запомнит.       Началось всё поздним вечером. Они давно познали все прелести жизни взрослой. Коротали вечера за выпивкой, плотскими утехами баловались в свободное время, почти постоянно, так скажем. И иногда Ларри приносил нечто странное, что Фишер лишь в кино видел. Отвела жизнь от бизнеса модельного, но не от наркотиков, нет.       Музыка громкая по ушам долбит неистово, грозится прорвать тонкую перепонку, а то и обе сразу. Немного больно, но, стиснув зубы, сидит Фишер, к телу горячему жмётся. И оба совсем себя не помнят, едва цвета различают, едва говорить могут. Ларри идеей одной загорелся, да не знал, как провернуть незаметно. Правда, незаметно не вышло. Вышло слишком вычурно и пошло. Слишком холодно и больно. Металлом тонкие запястья сковал, прицепив к изголовью кровати. И самодовольно меж ног у мальчишки расположился. Облизывал губы тонкие пошло, да превосходством своим упивался. Ублюдок. Салли бы ему тут же по морде довольной проехался костяшками острыми, но не в том положении был, чтобы рыпаться или злиться вообще.       Покорно расслабился и выжидающе смотрел в глаза тёмные. Так хочется ногой зарядить по промежности Джонсона. Он бы навечно урок запомнил. И всё равно сдерживается.       Рука чужая к протезу тянется. А он настолько забылся, глаза прикрыл, самозабвенно ожидая ласк. И тут же распахнул их, почувствовав излишнюю свободу. Он видит гримасу ужаса. Крепкий подросток, очарованный мраком, всё равно отворачивается, опорожняя желудок прямо на пол, даже сил не хватает на то, чтобы помещение покинуть. Он, не глядя, мальчишку отстёгивает от кровати.       — Фишер, я, конечно, догадывался, что ты урод, но чтоб настолько. — Хрипит голос прокуренный. И взгляд глаз карих на мальчишку не падает больше. Фишер подобного не выдерживает. От возбуждения у обоих не остается даже следа, но так ли это?       Джонсон хотел было мальчишку прогнать, но вовремя осёкся. Он его с силой за волосы голубые схватил и к паху своему прижал, изнывая от возбуждения. Джонсон всегда был парнем странным и это смешение эмоций заводит до неприличия. Уберите от экрана детей и свалите сами. Сейчас Ларри мальчишку уничтожит простыми словами и действиями. Он уже его растоптал, осталось шею сломать. Он его щекой о ткань шершавую трёт, лишь бы ощущений побольше вызвать у себя самого. В глаза влажные от слёз пялится. Как же жалок сейчас этот эталон безразличия. Как он низко пал, продемонстрировав уродство своё, разрушив стену стальную, себя на показ выставив. Ларри этим чувством насытиться не может. О, как же жестоко он с мальчишкой обходится. В спешке штаны тесные расстегивает, сразу горлом парня насаживает на плоть разгорячённую. И трахает быстро. Салли хрипит и давится, он мычит, о помощи просить пытается, но ему никто не поможет. Он никогда больше никому не доверится. Никогда к себе не попустит. И Джонсон был лучшим, что в жизни его случалось. Самым главным лучом надежды на светлое будущее. Даже тот погас. Каплями брызг белёсых по лицу разлетелся. И окончательно погас в одно мгновение.       — Убирайся, урод. — Шипит злобно Джонсон. Он видеть этого парня больше не хочет. Наигрался с несчастным подростком и бросил по закону жанра. Неужели, Фишер рассчитывал, что сможет понравиться ему с таким месивом вместо лица? Это слишком самонадеянно. Ларри водился с этим недомерком лишь потому, что тот девчонку напоминал отдаленно, да давал при первой просьбе, а то и заявлялся лишь для того, чтобы Ларри приятно сделать. Как приятно было дружить с таким отбросом. А точнее трахаться. Это не дружба вовсе была. И Сал это понял, когда сломя голову, даже не смахнув с лица своего капли горячие, комнату покинул, снося всё на своем пути. И он гнал на нечеловеческой скорости. В свою комнату пыльную, тёмную. Там свет не горел никогда, даже солнце не пробивалось сквозь плотные шторы. Впервые Сал позволил себе лишь небольшой лучик, который после в огромное пламя обратился, посредством открытия штор. И в это же окно сиганул.       — Спасибо за ничто, — произнёс он, приближаясь к холодному асфальту. Он желал славы всю свою недолгую жизнь. Хотел нежиться в свете софитов и вспышках фотокамер. Он стал знаменитым. Но лишь там, около черного входа в апартаменты, распластавшись в неестественной позе. Найденный ранним утром одним из жильцов, под оглушительный визг. Первый самоубийца в апартаментах, заголовок всех известных газет. И так же быстро забытый, вышедший из моды, ставший неинтересной темой для обсуждения. Он одна большая метафора на скоротечность моды, на то, как быстро она устаревает и становится неактуальной. Всего лишь жалкий мальчишка, который потерял всё и был забыт спустя неделю. Всего лишь жалкая песчинка в огромной пустыне жизни.