Грязь

Грязь сводит с ума. Она везде: хлюпает в ботинках, зависает на ресницах, проваливается за пояс штанов цвета хаки. Клаус никогда не был особым чистюлей, но это слишком даже для него. Дэйв же воспринимает всё это как игру. «Представь себя ребёнком, играющим в войнушку», — говорит он Клаусу c улыбкой. Ребёнком — не солдатом, не пушечным мясом. Было бы неплохо, будь его воображение поярче. Клаус всегда думал о себе в первую очередь. Ни одна из тех войн, что яростно транслировали по телеку, его не интересовала. Он никогда особо не хотел помогать людям. Только раньше, только немного, во времена Академии Амбрелла (ну, той самой, с торговой марочкой после названия). Сейчас же он воевал за себя, чтобы выжить и заставить этот сраный чемодан работать. А потом… Потом случается Дэйв. Он приходит в жизнь Клауса не как человек, нет, как событие, как подарок небес. Дэйв соткан из солнечных лучей и радуги. Он на войне хочет помочь кому-то. Господи, он не имеет ни малейшего понятия, что делает. Клаус почти хочет, чтобы Дэйв не дожил до конца войны. Тогда он не узнает ничего про ПТСР и чувство вины. Хотя нет, он хочет, чтобы Дэйв жил вечно. Или тоже нет, это может быть мучительно. Пусть они умрут в один день, как в детских сказках. Вьетнамский клуб грязен, как и всё тут. Это не место для Дэйва, зато почти родной притон для Клауса. Жарко, ярко, громко. Азиаточки хотят, чтобы их трахнули американцы. Те самые американцы, которые днём убивают их братьев, отцов, мужей. Люди омерзительны, если подумать об этом. Клаус в этом смысле одного с ним поля ягода. Губы Дэйва в кровавых чешуйках, он кусает их, когда нервничает. Эти губы касаются щеки Клауса, и это самые прекрасные губы на свете. Цепляясь друг за друга, они вваливаются в туалет. Куда же ещё — они не в двадцать первом веке, где на каждом шагу ЛГБТ флаги. Одна кабинка свободна. — Я не уверен, что нужно делать, — говорит Дэйв со слабой улыбкой. — Зато я так уверен, детка, так уверен. Клаус знает о сексе всё и даже больше. Все те мужики, с которыми он трахался, все они выстраиваются в ряд. Как привидения, не желающие оставить его в одиночестве. Запах пота, дурное дыхание, дряблые тела. С Дэйвом… С ним всё иначе. Они в убогой туалетной кабинке, но это так невинно, так чисто. Это почти непорочное зачатие. Да, Клаус любит отстойные метафоры. Их руки грязные (так, что не отмыть мылом). Шеи солёные от пота. Дэйв пахнет океаном, который Клаус никогда не видел. Клаус кладёт его ладонь себе на сердце, и они просто смотрят друг другу в глаза. Не лучшее место для игры в гляделки, но другого у них нет. — Я так сильно тебя хочу, — говорит Клаус. Первый раз в жизни он действительно имеет это в виду. — Я тоже, красавчик. Дэйв почти смеется. Клаус не уверен, что понимает почему. Впрочем, над ним всегда смеялись. Лютер и Диего, и Эллисон. Клаус всегда был шуткой-минуткой для своей семьи. Но Дэйв относится к нему иначе. Слушает тот полный и фееричный бред, который Клаус несёт. Дэйв — святой, наверное. Их тела сплавляются в одно. Так хорошо, так легко. Их связь чиста и реальна. Настоящая. Клаус никогда не был романтиком, а вот теперь, похоже, стал. Все те штуки, о которых мечтают девочки из средней школы, внезапно становятся правдой. Дэйв трогает его через форменные штаны. И это уже слишком. Вокруг них война, они не занимались сексом месяцами (некоторые вели подсчет). Им жарко. Воздух влажный и тяжёлый. Это почти невыносимо. И всё так быстро заканчивается. Клаус кончает в штаны со стоном и спешит помочь Дэйву трясущимися руками. Господи боже, даже его член — произведение искусства. Клаус хочет почувствовать его внутри себя так сильно, но не время. Не так, не сейчас. Или, быть может, другого шанса не будет. Они могут умереть завтра, могут через полчаса, через минуты. Клаус старается не думать о том, что это горячо, что это как верёвка, медленно затягивающаяся на шее. Дэйв целует его сразу после — сталкивает их губы с иступлённой нежностью. С поцелуем уходит всё: отец-мудак, отсутствие детства, смерть Бена, годы наркотической зависимости. Всё. И Клаус стоит перед ним — голый, обнаженный, пустой. Дэйв светится. Его поцелованное солнцем лицо напоминает икону. И вот снова. Всё так быстро закончилось. Магия исчезает. В кабинке так грязно, что кажется, одного взгляда хватит, чтобы подцепить дизентерию. Клаус шмыгает носом. Хочется плакать отчего-то. Может быть, он просто счастлив, что нашёл ангела в самой грязной дыре этого мира. Ходят слухи, что ангел может пасть.