(А)морал(ь)

Приветствую, дневник номер двадцать три. Или ты у меня двадцать четвертый?.. А, не, все-таки двадцать третий. Замечательно, определились. Не люблю хаос в вещах, мне нужен порядок, пусть и порядок у меня свой. Первая страничка — самая важная, первая страница во всех дневниках одинаковая. Мораль. Наверное, во всем мире это слово не несет за собой особого смысла. Кто-то следует общественным нормам, кто-то только своим принципам, а кому-то — абсолютно плевать на первое и второе. Там люди такие разные: по внешности, характеру. Но внешняя красота не залог того, что человек столь же прекрасен внутри. Кроме маленького государства Вольвы, которую все страны мира давным-давно вычеркнули со своих карт, а саму страну оцепили так, что проникнуть туда невозможно. Да и покинуть, словом, тоже. Если только через море, которое омывало ее. На моей памяти около тысячи юных дев и юношей вставали на краю утеса, со страхом смотря на бушующие серые воды внизу. Они боялись, они не хотели, но вот незадача — так жить они больше не могли. Покинуть Вольву можно лишь одним способом — вперед ногами. Нас ненавидели. Нас остерегались. Нас старались держать в вольере, как каких-то зверушек, но если звери сбегают из вольера, их не убивают. А нас — да. Потому что мы носители «заразы». Эту заразу зовут мораль. Жители Вольвы одинаковые. Идентичные. Буквально. Все на одно лицо — это про нас. В книгах написано, что когда-то давным-давно нас прокляла Ведьма, которая защищала Вольву от захватчиков, но как только в эту страну нагрянула инквизиция — ее выдали, опасаясь чего-то. Видимо, Бога, которого так воспевали Инквизиторы. Странные, безумно странные люди. Наказание кого-то эфемерного их пугала до того, что они отринулись от того, кто их любил. От кого-то материального, кто ходил с ними по одной земле, от того, кто реально мог их наказать. В конце концов, Ведьма не была бы Ведьмой, не отомсти она за предательство. Ведьмы мстительные, этого никогда не стоит забывать. Спустя десяток лет стали рождаться дети, настолько похожие друг на друга, что родители даже иногда путали их. Но самое кошмарное было в том, что их поступки стали ярким клеймом. И тогда они вспомнили о Ведьме, о ее криках в священном огне и проклятьях, прерываемые раскатами грома. Идея держать детей в узде была неплохой, но не эффективной — буквально спустя пятьдесят лет всю Вольву заполнили одинаковые люди, отличающиеся чем-то незначительным. Моральная диета, хех, пошла к чертям собачьим. Зараза Морали была признана опасной и всех, в ком текла кровь жителей Вольвы, сгоняли на родину. Сопротивляющихся расстреливали. Видимо, люди со всего света боялись того, что их Мораль будет видна, что о ней будут знать все, даже незнакомцы с улицы. Особенно подобной участи опасались политики, высшие чины. Теперь все мы жители-(а)моралы. Три дома западнее от моего живет веселая девчонка по имени Любовь. У нее задорные растрепанные косички, легкая походка и кокетливые короткие платья режущих глаза цветов. А еще у Любви какие-то иностранные корни, косоглазие и обвислая грудь. Кажется, жених спалил ее за день до свадьбы с тремя любовниками одновременно. Шлюхой оказалась Любовь, при чем еще до встречи с ним. В доме напротив живет Аллан. Тот еще клоун, врун и сплетник. Забавы ради распускает сплетни про соседей, иногда все доходит до того, что они распространяются на всю деревню. На счету Аллана три мертвых души, которые растягиваются на его лице тяжелыми шрамами; большое пузо и кошмарная вонь. Последняя особо печалит его, иначе бы он не стал купаться во дворе каждый час. В конце улицы живет Генриетта-затворница. Она почти не выходит на улицу в свете дня, а если выходит — то заматывает лицо платком, оставляя на виду лишь блестящие от ужаса глаза. Не говорит, избегает всех, а потом снова запирается в своем старом обвехлом домике. У Генриетты-затворницы на щеке лицо ребенка, а на ее руках — кровь собственного дитя. Он был слишком громким, капризным и требовал много внимания. А теперь уже нет. У Грейга, сына хозяйки единственного магазина, большие фиолетовые глаза навыкате. Ему семь, по словам его матери, прекрасно-доброй Андронетты, он — солнце. По-сути, для любой матери ее дитя — солнце, но Андронетта совсем распустила сына. У Грейга фиолетовые глаза и тяжелые камни в ладонях, которыми он иногда избивает животных, которые попадутся ему на глаза. Иногда на пляже я вижу семнадцатилетнего Марка в компании своей двенадцатилетней сестры Рикки. Марк и Рикки — дети рыбака, любят воду и часто гуляют около кромки, собирая камни и ракушки. У Марка есть третий сосок, у Рикки все ноги, особенно бедра, в бородавках; а еще у них один изъян на двоих — на загорелой коже расползаются светлые, белые-белые, пятна. Но это нисколько не мешает им двоим, у Марка и Рикки тесные отношения. Инцест — дело семейное. А еще в нашей деревне есть я. Мое имя… Мое имя… Мое имя давно мной позабыто, ведь нет никого, кто мог бы ко мне по нему обратиться. У меня есть я. И я зову себя Тенью. На мне нет изъянов. Моя внешность не становится лучше, если поступать добрее. Я подслушиваю соседей — у меня не появляется бородавок. Я спасаю людей из-под колес машины — мои глаза остаются черными, как у десятки тысяч других. Я толкаю людей с утеса — мои ноги все еще чистые, прямые. Я отваживаю от девушек по ночам пьяных парней — на мне все еще нет изменений. Я — мораль. Я — аморал. Мое имя Тень. У теней нет изъянов. Я не добрая. Я не злая. Мое имя Тень. И я Ведьма.