***
Всю дорогу до Капитолия они молчали, по крайней мере, то время, когда их не заставлял разговаривать ментор, давая наставления, в которых, как он и сам наверняка был уверен, не было никакого смысла, или же когда к ним в комнату безумным вихрем врывалась сопровождающая, нарушая иллюзию тишины. За несколько дней короткого путешествия Йевон вдруг поняла: оставаясь в душе наивным и чистым ребенком, который все еще скучал по материнскому теплу, она, на самом деле, уже давно выросла. Стал ли точкой отсчета день ее первой Жатвы, или же смерть матери, или решение, принятое за секунду до прибытия в Капитолий, но одно Йевон знала точно: та маленькая беззащитная девочка, сжимающая в дрожащих руках букет голубых васильков, навсегда осталась в Одиннадцатом дистрикте. Капитолий встретил их бурно: на лицах будто сошедших с карикатур капитолийцев блестели фальшивые слезы сочувствия, другие же не скрывали азарта в глазах. «Хит сезона!» –воодушевленно называла их сопровождающая, ментор же только пожимал плечами. — Готов поклясться, распорядители не дадут вам умереть только ради того, чтобы посмотреть на то, как один из вас перережет глотку другому в финале. Йевон опустила взгляд, прижавшись к плечу брата. Ей было не по себе от того количества взглядов, направленных на них. Они казались ей кровожадными и пугали искусственностью своих эмоций: жалость выглядела насмешкой, завуалированной тенью неестественно длинных и пушистых ресниц, радость приветствия скрывала в себе пренебрежительную оценку потенциала выжить на Арене. Ко времени прибытия в их апартаменты у нее смертельно болела голова. И несмотря на то обилие разномастной еды, которая украшала — другим словом и не назовешь — обеденный стол, Йевон и кусок в горло не лез: в родном дистрикте о таком и мечтать постыдно. — Я уже было смирился с тем, что мне придется везти в Капитолий очередную порцию живых мертвецов, — за то недолгое время, что им пришлось провести вместе, она уже привыкла к тому, что их ментор не отличался особым чувством такта. — А тут Вы на мою голову. Ну что ж, ребята, надеюсь, ваши родственные связи сыграют вам добрую службу на Арене. У вашей парочки уже наметилась пара-тройка спонсоров, вы уж меня не подведите. — Он издевается над нами, — пробормотал Бо, отложив приборы. Его скулы заметно напряглись. — Игры меняют людей, сынок, — голос ментора, звучавший до этого как легкая насмешка, вдруг потяжелел. — Ты готов спрятать свою милую сестренку ото всех за своей спиной, но после десятка соперников, что тебе придется прикончить ради нее собственными руками, и не заметишь, как она сама вонзит тебе нож между лопаток. Ну, или ты, потеряв рассудок, захочешь свернуть ей шею. Это, конечно, если распорядители не посчитают ваш союз пустышкой, и кто-нибудь не прикончит Вас в двух шагах от Рога изобилия в первый же день. И можешь мне поверить, лучше бы все было именно так. Бо потупил взгляд, раздумывая над словами ментора. Йевон видела, как тяжело ему давалась эта внутренняя борьба с самим собой. В висках стучало, она залпом опрокинула в себя маленький стакан с неопределенного цвета лекарственной жидкостью, поставленный рядом с ней на стол безмолвным слугой, и уже через минуту боль начала отступать. — Поэтому будь умницей и постарайся подольше играть роль храброго старшего братца, это пойдет вам обоим на пользу, — в привычной манере продолжил ментор. — Ну, а ты припрячь свой нож до лучших времен, если он у тебя все-таки есть. Ангельское личико не менее сильное оружие на Арене. В конце концов, я искренне надеюсь, что кто-то из ваших соперников освободит вас от этой обузы и сделает всю грязную работу за вас. Боль, наконец, перестала терзать голову Йевон, возвращая ясность мыслей. Несмотря на свою пугливость и нерешительность, она вовсе не была настолько глупа, чтобы не понять, о какой «обузе» говорил ментор. Ведь он был прав: даже если спонсоры даруют им долгую жизнь на Арене, в живых сможет остаться только один из них. Она и подумать не могла о том, чтобы ради собственной жизни стать братоубийцей, но и смотреть, как он погибает от рук соперников прямо на ее глазах, не могла тоже. Йевон украдкой наблюдала за тем, как Бо внимательно слушал наставления ментора. Почему-то большая часть из них была адресована именно ему, ей же отводилась роль тихой и слабой младшей сестры, которой требовалась его защита. Единственное, что она должна была запомнить и чему беспрекословно следовать во имя ее же блага — всегда и везде держаться вместе. Йевон оставалось только кивать головой, поглядывая на сосредоточенного старшего брата и увлеченно толкующего об их стратегии ментора: ей не хотелось раньше времени огорчать их обоих тем, что этим планам вовсе не суждено было сбыться.***
Подготовка к Параду трибутов казалась бесконечной. Стилисты, воркующие над ее хрупким, распластанным на кушетке телом, заранее долго и мучительно очищенным и избавленным от всего лишнего, то и дело вздыхали, подобно сопровождающей приговаривая: — Ангел! Йевон это смущало до жути, но она старалась не показывать вида, смиренно снося все положенные истязания ради того, чтобы стать, по мнению капитолийских стилистов, «самой красивой». За всю ее прожитую до настоящего момента жизнь ее ни разу не волновал этот вопрос. Конечно, как и все девочки ее возраста, ей порой хотелось красиво заплести волосы, так, как это делала ее мать, или вплести в косу тонкий стебелек какого-нибудь цветка, но еще никогда в жизни ее сердце не волновало желание понравиться кому-то особенному. До тех пор, пока она не увидела свое отражение в огромном зеркале в полный рост, облаченная в наряд для торжественного шествия. Собранные на затылке пряди от висков укладывались в косу, похожую на зрелый колос с полей родного дистрикта. Мягкие кудри спадали на плечи, струились вниз плавными волнами чуть ниже лопаток — еще никогда ее густые волосы не выглядели такими аккуратными и ухоженными. Голову венчала скромная корона из голубых васильков, такого же цвета было легкое льняное платье, слегка стянутое на талии тонким плетеным поясом, и стрелки на глазах, казавшиеся совсем инородными на лице. Йевон не узнавала себя, но не могла поспорить со стилистом в том, что выглядела привлекательно. Для Капитолия, привыкшего к пышным нарядам в избытке, она казалась слишком невинной и простой, но от того еще более желанной. Ментор уверял, что даже костюмы должны были сыграть им на руку. Бо облачили в синий грубый комбинезон подстать платью сестры, короткие рукава белоснежной футболки открывали крепкие руки. Йевон была нежным цветком, а Бо земледельцем, что со всей осторожностью и любовью должен был беречь взращенное им хрупкое дитя. — Держи ее за руку, вот так, — ментор скрепил их ладони вместе. Бо волновался: его ладонь была влажной и горячей. — А ты стань ближе, прижмись к его плечу как тогда, на станции. Бо крепко сжал ее ладонь, и Йевон послушно прильнула к брату, наблюдая за реакцией ментора. Тот довольно улыбнулся, потирая ладони, и подошел ближе, похлопав их обоих по плечам. — Это растопит их сердца, — ментор чуть наклонился, понизив голос до полушепота, хотя в шуме приготовлений к выходу его и так было едва слышно. Йевон чувствовала, как у нее вновь бешено колотилось сердце в груди как тогда, во время Жатвы, от одной только мысли о том, что на нее снова будут обращены тысячи глаз. Тех самых капитолийцев, что даруют ей жизнь только ради того, чтобы представить момент ее смерти более зрелищным. Хотя они с братом были далеко не единственные, за кем с особым интересом можно было наблюдать не только на играх, но и, по меньшей мере, в этот вечер. Костюмы большинства трибутов дистриктов нельзя было назвать привлекательными, хоть они и отличались изощренностью в исполнении: у трибутов седьмого, например, на голове красовались бумажные громадины, похожие то ли на причудливых птиц, то ли на бесформенное нечто, трибуты первого же, разодетые в пестрые перья и мех, и вовсе походили на настоящих капитолийцев. Высокий крепкий юноша из второго выглядел как настоящий воин: его грудь покрывала искусственная кольчуга, на широких плечах лежала изогнутая броня, тренированные руки от запястья до локтя покрывала та же броня, голову украшал позолоченный лавровый венок. Их стилисты хорошо постарались: из всех самых богатых дистриктов Панема пара из второго выглядела самой сдержанной и самой воинственной из всех, между тем, заранее увенчанные лаврами, они не давали соперникам забыть, кто на самом деле победитель. Йевон смутилась, встретившись взглядами с юношей-трибутом из второго. Вероятно, ему льстило то, что все это время она беззастенчиво разглядывала его, но стоило ему расплыться в улыбке, она тут же опустила глаза: эта улыбка не сулила ничего хорошего. — Дай я, — девушка-трибут из второго небрежно оттолкнула своего земляка, вызываясь проверить сбрую одной из двух лошадей, что должны были везти повозку трибутов. Они были одеты в одном стиле: ее броня была тонкой и гибкой, неширокие бедра прикрывала кожаная короткая юбка, открывая длинные стройные ноги, а на узких запястьях красовались металлические браслеты. Она была высокой, наверное, на целые полголовы выше Йевон, к тому же, черные прямые волосы, собранные в высокий хвост, открывающий красивое точеное лицо, добавляли ей пару лишних сантиметров в росте. Тонкую талию держал в своих оковах кожаный ремень, но вся эта внешняя хрупкость была обманчива: она была профи, из тех, кто не страшась бросается к Рогу изобилия в первые секунды после начала игры. И глядя на то, с какой силой и легкостью она затягивала упряжь, Йевон думала о том, что ей наверняка не сложно было бы прикончить соперника и голыми руками. Она стояла к ней спиной, что не мешало как следует рассмотреть ее костюм и позволить себе немного за ней понаблюдать, но когда она обернулась, гладя прямо в глаза Йевон, та не успела отвести взгляд. В отличие от юноши-трибута, девушка не улыбалась. Она внимательно смотрела на Йевон, продолжая делать свое дело, и ее лицо не выражало ни злорадства, ни превосходства, ничего-либо еще кроме… Жалости? Сочувствия? Йевон нахмурилась. Ей не приходилось еще обмениваться подобными взглядами с другими соперниками, не считая юноши из второго парой минут ранее, но мысль ни об одном из них не заставляла ее чувствовать себя настолько беззащитной. Эта девушка будто знала обо всех ее планах, словно они были написаны у нее на лбу, знала, какой опасности она собиралась себя подвергнуть и заранее жалела ее. Испытывала ли она то же самое к остальным трибутам, Йевон не могла предположить, но вряд ли сочувствие было естественным для участников Игр чувством. По окончании Парада Йевон ощущала себя уставшей больше, чем после очередного рабочего дня в Одиннадцатом дистрикте. Ей не хотелось думать о том, произвели ли они с Бо должное впечатление на своего ментора, зрителей Капитолия и, самое главное, спонсоров, вот только взгляд той девушки-трибута из второго — Юны, как громогласно огласил во всеуслышание Цезарь — все никак не шел из головы. Она определенно была из тех, кто попадал на Игры добровольно, а значит, умела оценивать свои силы. Йевон казалось, что она не была похожа на одну из тех выскочек-профи, которым чересчур высокое самолюбие застилало здравый рассудок. Она была молчаливой, но умела понравиться капитолийской аудитории: распорядители оценивали ее шансы на победу как одни из самых высоких. Ментор относил ее к числу тех, с которыми определенно не стоит связываться. И в какой-то момент Йевон вдруг поняла, в чем заключался смысл того сочувствующего взгляда, коим ее одарила Юна во время подготовки к Параду трибутов. На Играх побеждают такие как она — с молоком матери впитавшие в себя мысль о борьбе, о победе, а такие как Йевон и ее старший брат на Арене только ради забавы. В конце концов, кому было бы интересно наблюдать, как профи хладнокровно убивают друг друга, в любой истории должна быть доля драматизма, чтобы заставить растаять сердце даже самого черствого циника. У них оставалась всего неделя до игр. Жалкие семь дней, которые должны были даже самого беспомощного ребенка превратить в машину для убийств. Или хотя бы помочь выжить на Арене дольше одного дня. Йевон старалась держаться рядом с Бо, но большую часть времени занималась тем, что ей было по силам: училась плести узлы, разжигать костер и отличать съедобные растения от ядовитых и целебных — это ей удавалось особенно хорошо. Бо тренировался в стороне, молча делая свое дело. Йевон замечала, как с каждым днем он становился все угрюмее, но не смела его в этом упрекать. Чем ближе был день начала Игр, тем тяжелее становилась ноша, возложенная на его плечи. — У тебя отлично получается, — Йевон легко коснулась напряженного плеча брата, стараясь подбодрить. Бо только усмехнулся. Он попадал в мишень один раз из двух, что было не таким уж плохим результатом, но только не для того, кто собирался соревноваться с профи, для которых попасть кинжалом в плечо, а не в грудь — катастрофический промах. Йевон не хотелось быть назойливой, к тому же, она совершенно не могла ему ничем помочь, и потому оставила его одного, медленно отойдя к стендам с оружием. Она провела по холодной стали клинка кончиками пальцев, едва касаясь, поймав себя на мысли о том, что ей хотелось бы уметь владеть хотя бы одним из них, самым простым, иметь нож в запасе на случай, если ей вдруг придется бороться за свою жизнь. И чем ближе были игры, тем отчетливее она ощущала, что действительно хотела бы за нее побороться. Задумавшись, Йевон не заметила, как оказалась почти лицом к лицу рядом с несколькими профи, что теперь стояли напротив нее, ехидно посмеиваясь. В одном из них она узнала юношу из второго, он стоял ближе всех, скрестив руки на груди. — Оказывается, наша пташка вовсе не та, за кого себя выдает, а? Йевон отступила на шаг назад, покосившись в сторону брата. Бо сосредоточенно целился в мишень, не замечая ничего вокруг. С другой стороны, это было хорошо: ей вовсе не хотелось доставлять ему проблем еще до начала Игр. — Так может хватит прикидываться дурочкой? Покажи, на что способно это милое личико… Трибут из второго протянул руку к лицу Йевон, и она брезгливо отвернулась, сильнее сжав зубы. В тот момент, когда они гадко засмеялись, она была готова поклясться, что если бы у нее была сила и возможность, она всадила бы один из этих прекрасных ножей со стенда прямо ему в глотку. — Ну, давай, покажи! Ты… — договорить юноше не дал грубый и бесцеремонный толчок в плечо. — Займись делом, Парис. Юна как ни в чем не бывало подошла к стойке с оружием, преградив путь земляку. Йевон видела, как от небрежного жеста девушки в его глазах вспыхнула ярость и вздулись вены на шее. И будь на ее месте кто-то другой, он наверняка бросился бы в драку, не считаясь с запретом на потасовки между трибутами. — Ты… — процедил он сквозь зубы. — Елена искала тебя. Сохраняя беспристрастное выражение лица, Юна повернулась к нему, играючи перебрасывая увесистый клинок из одной ладони в другую, будто присматриваясь, между тем, не обращая на самого Париса никакого внимания. Сказать, что юношу раздражало такое поведение землячки — ничего не сказать. Его лицо покраснело, казалось, будто еще секунда — и он вздернет соперницу, наплевав на все правила. Йевон из-за спины девушки не могла видеть, каким взглядом та одарила Париса, но по выражению его лица поняла, что и для него самого он не сулил ничего хорошего: почти сойдясь лоб в лоб, он шумно выдохнул и развернулся, уходя прочь. Брошенная им с отчаянным рыком булава, что он все это время держал в руках, распугала добрую половину трибутов в тренировочном зале. — Придурок, — спокойным голосом заключила Юна. Йевон казалось, что девушка уже и забыла о ее присутствии, поглощенная холодной войной с юношей из родного дистрикта. И потому, когда Юна взглянула на нее, усмехнувшись, невольно отступила на полшага назад, неожиданно удивленная тем, как близко друг к другу они стояли все это время. — Убью его первым. Она замахнулась, и через долю секунды острый клинок просвистел прямо над ухом Йевон. Она вздрогнула, медленно обернувшись назад: рукоять клинка торчала прямо из груди искусственной мишени в двадцати шагах от нее. Сердце снова неистово забилось, будто бы за мгновение до погибели, но подняв несмелый взгляд на девушку из второго, Йевон, как и в первый раз, не обнаружила в ее глазах ни единой капли угрозы. На сей раз Юна смотрела на нее внимательно, немного нахмурившись, сверху вниз, потому что и вправду была на полголовы выше нее. Йевон не знала, должна ли она была благодарить ее за свое спасение от унижения Парисом, но ее до сих пор пугало, с какой хладнокровностью она произнесла обещание убить его минутой ранее. — Я… Во рту пересохло: Йевон было трудно выдавить из себя хоть слово, она снова чувствовала себя абсолютно незащищенной, стоя вот так, в шаге от нее. Взгляд Юны смягчился, и ее красиво очерченные губы тронула улыбка, но вовсе не такая, как у Париса. Добродушная и по-доброму насмешливая, казалось, ее веселило то, что Йевон по определению боялась ее даже тогда, когда ее лицо не выражало никакой угрозы. — Что здесь происходит? — как сквозь толщу воды до завороженной Йевон донесся голос старшего брата. Она встрепенулась, хватаясь за его руку как за спасательный круг. Лицо Юны вмиг приняло привычный холодный вид. Она смерила Бо высокомерным взглядом с ног головы, и эта мгновенная перемена в ее настроении удивила Йевон. — Все в порядке? Бо обращался к сестре, но смотрел не на нее: природного твердолобого упрямства ему хватало, чтобы выдержать тяжелый взгляд девушки из второго. Йевон кивнула, привычно прижимаясь к его плечу, и поспешила увести его оттуда, чтобы самой как можно скорее сбежать подальше от Юны. Что-то в ней по-прежнему пугало ее, не похожее на страх перед смертью, что-то, что причиняло гораздо большую боль. Чаще всего Йевон удавалось избегать встречи с ней. Они обитали в совершенно разных секциях, как и прежде, изредка встречаясь взглядами на совместном со всеми трибутами ланче. Йевон быстро опускала глаза, Юна на своем обществе не настаивала. У нее, как и у других профи, было чем заняться во время тренировок: метание копий, ножей, стрельба из лука и ближний бой. Йевон же все больше засиживалась в секции, где обучали поиску полезных растений, и даже научилась нехитрой маскировке с помощью подручных средств, удостоившись похвалы инструктора. Бо так же делал неплохие успехи. Пусть ему не хватало сноровки и мастерства в некоторых вещах, но он был сильным и выносливым по своей природе: годы тяжелой работы с малых лет в родном дистрикте служили неплохой подготовкой к Играм. Все что умела Йевон, помимо простейших навыков выживания, разве что, ловко лазать по деревьям — дети в Одиннадцатом буквально рождались с этой способностью: большинству из них приходилось высоко взбираться, собирая спелые плоды, и своевременно оповещать взрослых о конце рабочего дня. Но в тренировочном зале, где один трибут сильнее другого, таким вряд ли кого-то удивишь. Вопреки стратегии ментора, Йевон собиралась оставить брата. Как только секунды у рога изобилия прекратят свой отсчет, броситься прочь куда бы то ни было, только подальше оттуда. Возможно, такой поступок грозил Бо опасностью, но она была уверена в том, что обрекая его на защиту не только своей собственной, но и ее жизни, она подвергает его гораздо большей опасности. Ей не хотелось стать для него обузой. К тому же, Йевон совершенно не представляла, что делать, если волею случая или по прихоти распорядителей и спонсоров они действительно останутся в финале вдвоем. Бо старался приобрести как можно больше умений за время тренировок, чтобы быть способным, согласно легенде, защитить свою сестру. Йевон же продолжала играть роль беспомощного ребенка, держась подальше от гущи событий и стоек с оружием. Но желание быть способной защитить себя на Арене росло в ней с каждым днем. И вряд ли навык вязания крепких узлов или добычи огня помог бы ей в схватке с полдюжины профи. — Может, стоит попробовать? Большинство трибутов разбрелись по другим секциям, стойка со всевозможными клинками и ножами пустовала, приковывая к себе взгляд Йевон. Тихий голос инструктора прямо над ухом заставил ее смущенно улыбнуться, покачав головой. Она нахмурилась, глядя на свои руки, измазанные в глине. Схватив тряпку, Йевон принялась остервенело стирать грязь с пальцев и, закончив, решительно встала из-за стола, подойдя к стойке. Перед ней на выбор лежало с десяток ножей, похожие на некоторые из них ей приходилось держать в руках дома, при работе, но выполненные из гораздо более дешевого и легкого металла, чем эти, холодной тяжестью ложащиеся на ладонь. Двадцать шагов. Йевон крепко сжала рукоятку и слегка прищурила глаз, оценивая расстояние. Пульс участился, в крови на мгновение взыграл адреналин: что если дать понять всем, что она на самом деле вовсе не беспомощный ребенок, коим пытается ее представить ментор, и какой видят ее все остальные? Она замахнулась, отпуская нож. Секунда — и тот оказался на полу, ударившись лезвием о стену в десятке сантиметров от мишени. Со стороны послышались смешки. На что она только надеялась? Разозлившись на саму себя, она подскочила к стойке, беря в руки первый попавшийся клинок. Инструктор по маскировке обреченно покачал головой, Бо из-за стойки с копьями озадаченно наблюдал за тем, как его младшая сестра, потерпев неудачу, замахивалась во второй раз. — Ш, расслабься. Расправь плечи. Йевон вздрогнула, когда на ее сведенные лопатки легла чужая ладонь, а над ухом послышался знакомый голос. Мурашки пробежали от затылка вниз по позвоночнику, когда Юна наклонилась к самому ее уху, направив ее запястье, обхватив его тонкими длинными пальцами. — Представь там своего врага, — голос девушки звучал сосредоточенно. — Врага?.. — Йевон чувствовала, как полыхают ее щеки и дрожат пальцы: лицо Юны было слишком близко, ее узкая ладонь по-прежнему лежала на ее спине теперь на уровне талии. — Меня, например, — Юна хмыкнула, заставив Йевон нахмуриться. Вряд ли враги подсказывают друг другу, каким способом лучше отправить их на тот свет. Йевон была уверена в том, что взгляды если не всех, то значительной части трибутов, а в особенности профи, были направлены на них в этот момент. Но в кои-то веки это ее мало волновало. — Только посмотрите на них. До Йевон донесся насмешливый голос юноши из второго, и она сжала зубы, бросив на него ненавистный взгляд. Мишень напротив обрела вполне определенные черты. — Парис? — Юна вновь усмехнулась. Йевон позволила улыбке тронуть уголок ее губ и, направляемая девушкой, замахнулась. Нож вошел в податливое дерево мишени чуть выше живота. — Видишь, намного лучше. — Зачем ты это делаешь? — наконец, набравшись смелости, спросила Йевон. — Дразнишь мышку сыром? — привычной надменной усмешкой прозвучал голос Париса. Он и парочка из Четвертого медленно приближались к ним, но взявшийся из ниоткуда Бо преградил им дорогу. — Что вам нужно? — Бо заслонил собою сестру, хмуро глядя на профи. — Йевон, ты в порядке? — Биться с заведомо слабым противником только тебе по вкусу, — Юна стояла по правую сторону от Йевон, скрестив руки на груди. — Боюсь на Арене ей не поможет даже ее малахольный братец, — Парис и другие профи рядом с ним рассмеялись. — Что ты сказал? — Бо яростно схватил юношу за шиворот футболки, несильно встряхнув. — Ну, давай, врежь мне, — Парис очевидно провоцировал, и вспыльчивому Бо ничего не стоило последовать его совету. Глухой хлопок заставил их отвлечься друг от друга. Йевон тяжело дышала, глядя перед собой. Бросив в сторону трибутов короткий взгляд исподлобья, она обернулась и зашагала прочь от секции, оставив всех присутствующих в недоумении. Третий нож наполовину был вогнан прямо между воображаемых глаз деревянной мишени. В комнате на одиннадцатом этаже ее ожидаемо встретил нагоняй от ментора. Еще бы, она ведь посмела на глазах у всех выйти из образа беспомощной жертвы, да еще и связаться с профи, которых он наказывал обходить десятой дорогой. Вот только ментор ошибался. Йевон по-прежнему оставалась жертвой: Парис был прав, Юна играла ею, пусть на мгновение подарив ощущение защищенности тогда, в секции метания ножей. Она выставила ее посмешищем перед самой собой, ткнув носом в собственную беспомощность, и наверняка, как и все остальные профи, вовсе не испытывала угрызений совести за это. Усыпи бдительность противника — и он сам наскочит на твой клинок. Ментор заставил ее повторить то же самое, вручив несколько ножей из приборов на столе, но ни один из них так и не достиг своей цели. Все сошлись на том, что это была случайность, а не природный дар или скрытое мастерство. И посему было велено на индивидуальных заданиях показывать только то, что они действительно умели делать хорошо.***
Когда пришла очередь Йевон блеснуть мастерством, она ни секунды не сомневалась в том, что именно будет делать. Подойдя к широкому столу с растениями, она выбрала из пучка трав несколько, что больше всего походили на цветы, растущие в дистрикте Одиннадцать. Она сжала в руках небольшой букет, пройдя в центр комнаты и дождавшись, пока распорядители обратят на нее внимание. Большинство из них не проявляли никакого интереса — такие как она вряд ли могут чем-то удивить на индивидуальном задании кроме красивой истории попадания на Игры. Наконец, заметив на себе несколько ленивых взглядов, Йевон, прочистив горло и попытавшись унять дрожь волнения в руках, несмело начала.Лишь однажды в жизни, как в сказках говорится, В листве густой у яблони крыло лазурной птицы Мелькнет тебе удачей, но только если ты Будешь верен ей и не предашь свои мечты.
Йевон видела, как с каждой пропетой ею строчкой зрителей становится больше: некоторые из них даже отложили столовые приборы, недоуменно глядя на представление, устроенное ею для них. Кто-то из них смеялся, другие вопрошали «что она делает?», но Йевон продолжала до конца играть отведенную ей роль.Так отряхни ладони, брось же причитать, Позволь себе мгновенье помечтать. Подожди немного — и синей птичкой ввысь Впорхнет легко удача в твою жизнь.
Аплодисментов не последовало, и Йевон, аккуратно опустив букет на пол, покинула комнату, оставив распорядителей в замешательстве. Во время оглашения результатов Йевон сидела в самом углу дивана, обхватив свои колени руками. Она без интереса смотрела на экран, оценки не вызывали в ней удивления, более того, казались очевидными. Парис, как и пара профи из Первого, получил десять. Когда ментор вслед за цифрой на экране озвучил результат Юны, Йевон невольно навострила уши: одиннадцать. Что ж, и эта оценка не стала для нее неожиданной. Должно быть, Парису снизили балл за то, что он выскочка. Теперь все ожидали их результаты. Бо получил восемь: распорядители высоко оценили его потенциал, практически поставив на одну ступень с профи. Когда на экране высветился результат Йевон, ментор довольно вскочил с места: она получила двойку. Он похвалил ее, ведь теперь совсем не важно, действительно ли настолько низок ее потенциал выжить на Арене, или у нее таки припрятан для соперников козырь в рукаве. Роль жертвы сыграна отлично, ну, а Бо настоящий храбрый защитник совершенно беспомощной младшей сестры.***
Финальное интервью с Фликерманом подкралось незаметно. Хоть и подготовка к нему заняла времени не меньше, чем к Параду трибутов, да и усвоение наставлений от ментора и сопровождающей о том, как нужно себя вести, как и что говорить, требовало на порядок больше усилий. Мысль о том, что на три минуты взгляды всех капитолийцев от мала до велика будут принадлежать только ей, уже не пугала Йевон, а вызывала лишь легкое волнение. И то только потому, что она боялась что-то не так сделать или сболтнуть лишнего. Ментор оказался прав: до Игр оставалось меньше суток, а они уже изменили ее. На сей раз она выглядела не просто и невинно, а по-настоящему ярко и даже немного вызывающе: воздушное желтое платье, украшенное золотистыми завитками, открывало узкие плечи, в объемных кудрях поблескивали драгоценные камни, а кое-где и тонкие золотые нити так, что в свете софитов казалось, будто солнце играет с ее волосами. Несколько крохотных камушков, походившие на маленькие блестящие слезинки, были приклеены и на ее ресницы. Вряд ли стилисты на это рассчитывали, но все это выглядело как злая ирония: что еще оставалось бедной маленькой девочке, как не ронять горькие слезы на виду у всего Капитолия, выступая на Играх вместе со своим старшим братом. Юна в этот день была обворожительна: короткое платье, сплошь усыпанное драгоценными камнями с длинным золотым шлейфом, закрепленным на талии, переливалось на искусственном свету как крылышко стрекозы. Когда она, спускаясь по ступенькам, прошла мимо, ее шлейф вдруг каким-то неведомым образом зацепился за застежку туфель Йевон, что незамедлительно вызвало смешки у публики. Это отнюдь не выставило ее в невыгодном свете, она выглядела немного неуклюже, но совершенно очаровательно, будто так и было задумано, и она — на самом деле всего лишь юная девушка, впервые выходящая в свет, а не безжалостная машина для убийств, получившая на индивидуальном задании высший балл среди остальных трибутов. Йевон помогла ей выпутаться под одобрительный смех капитолийцев, и в момент, когда их пальцы соприкоснулись, а взгляды встретились, ее будто прошибло током, но она не подала виду, сохранив смущенную улыбку на своем лице. Теперь они квиты. Третий, седьмой, девятый, — трибуты сменяли друг друга в кресле напротив Цезаря, и в каждом из них ему удавалось найти то, что покорило бы публику, заставило рассмеяться или ошеломленно воскликнуть. Когда огласили ее имя, весь зал, казалось, замер, затаив дыхание. — Кажется, за всю историю Игр Капитолий еще не видел более драматичной истории, чем ваша с братом, Йевон, — зал в один голос сочувственно вздохнул, кто-то уже достал платок, чтобы утереть скупую слезу. Стратегия ментора приносила свои плоды: уже одно только ее имя вызывало жалость. — Скажи, если бы пришлось выбирать, ты или твой брат. Кому бы ты отдала победу? — Думаю, в таком случае ее вряд ли можно назвать победой, — Йевон опустила глаза, рассматривая завитки на платье. Вероятно, кто-то принял блеск кристаллов на ее ресницах за настоящие слезы, потому как в зале раздался чей-то всхлип. — Но я бы хотела, чтобы победил мой брат Бо. Зал загудел. Цезарь, вздохнув, покачал головой. — Как бы ни было грустно признавать это, но твои шансы действительно получили довольно низкую оценку. Всего лишь два балла… Как ты можешь это объяснить? — Фликерман слегка наклонился вперед, публика замерла в ожидании. — Я всегда была самой слабой в семье, — Йевон пожала плечами, грустно улыбнувшись. — К тому же, думаю, распорядителям пришелся не по вкусу мой музыкальный слух. Зрители, ожив, засмеялись. Цезарь наигранно хлопнул себя по коленям. — Так и знал, что здесь не все так просто! Надеюсь, ты не прячешь под юбкой копье или меч, — он отстранился, преувеличенно изображая испуг. — Одна застежка твоей туфельки чуть не лишила вас самого сильного соперника! Зал взорвался хохотом, проглотив нехитрую шутку. Экраны на секунду показали лицо Юны: она тоже смеялась, прикрыв рот ладонью. — Если только заставлю тебя слушать мое пение вечность, — Йевон кокетливо улыбнулась. — Я готов начать прямо сейчас, — Цезарь устроился поудобнее. — Думаю, и Вы тоже? Публика вновь загудела и зааплодировала, а после быстро умолкла, обращая все внимание на нее. Йевон расправила платье, выпрямившись, набрала в легкие побольше воздуха и... Не произнесла ни звука. — Быть может, в другой раз? — она несмело взглянула на ведущего, зал разочарованно выдохнул, но Фликерман быстро подхватил. — Это намек? — Думаю, на Арене мой голос будет звучать куда приятнее. — Особенно для соперников, — Цезарь подмигнул, хитро улыбнувшись. Прозвучал звонок, оповещающий о конце интервью. Цезарь Фликерман взял Йевон за руку, встав с места, и громогласно оповестил на весь Капитолий. — Итак, это была наша Певчая птичка, Ким Йевон! Публика разразилась аплодисментами. На своем интервью Бо выглядел немного скованным, но на вопрос Фликермана о том, как он относится к тому, что его сестра готова отдать свою жизнь за его победу, как и полагалось, ответил, что сделает все, только бы его сестренка вернулась домой. Дом. Это было последним, о чем думала Йевон в ночь перед Игрой, свернувшись под боком у брата на кровати в его комнате. Она вспоминала о матери, о Чживон, пытаясь представить, что она чувствовала сейчас, потеряв их обоих в одночасье. Все то, что происходило с Йевон в родном Одиннадцатом дистрикте теперь казалось каким-то чужим. Ее последняя жатва, прощание со старшей сестрой — не вызывали в ней прежних эмоций, будто все это было вовсе не с ней. Живыми и яркими оставались в памяти только воспоминания последней недели: прибытие в Капитолий, подготовка к Параду, встреча с Юной, Тренировочный Центр, задира Парис, снова Юна… Как бы Йевон ни старалась думать о чем-либо другом, все ее мысли возвращались к девушке из Второго. Еще вчера она злилась на нее за предательство, хотя едва ли их можно было назвать друзьями, избегала встречи с ней и пугливо отступала назад, стоило им оказаться друг напротив друга ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. А уже завтра распорядители Игр столкнут их нос к носу, и бежать будет некуда. Йевон казалось, она только закрыла глаза, а за широким окном уже рассветало капитолийское небо. Перед тем, как отправиться к Арене на планолетах, где их и должны были подготовить к Игре, Бо подошел к ней и крепко обнял, как тогда, перед их последней Жатвой. — Все будет хорошо. На этот раз ей вовсе не хотелось плакать, хоть она и не понимала, что может быть хорошо. Она протянула руку к его лицу, коснувшись щеки. В следующий раз они встретятся уже на Арене, а после — никогда, как и планировала Йевон вопреки выстроенной стратегии. — Идем, Пташка, нам пора. Стилист, шмыгнув носом, все это время наблюдавший за душераздирающим прощанием, положил ладони на ее плечи, уводя к планолету в противоположную от Бо сторону. Йевон чувствовала холод, сковывающий все тело. Слова ментора, произнесенные им в день их прибытия в Капитолий, никак не шли из головы. Сохранят ли распорядители жизнь им обоим, даже если она нарушит данное ментору обещание и оставит Бо одного наедине с остальными трибутами?..***
— Леди и джентльмены, тридцать шестые Голодные игры объявляются открытыми! Четверть минуты в стеклянном цилиндре — и платформа под ногами поднимается, выталкивая ее наружу. Несколько мгновений Йевон с трудом может открыть глаза: белая пелена вокруг слепит, сквозь нее невозможно ничего разглядеть. Пятьдесят девять, Пятьдесят восемь… Часы неумолимо отсчитывают секунды, она трет глаза, пытаясь привыкнуть. Кругом — белизна нетронутого снега, где-то вдалеке темнеют голые стволы деревьев. Тридцать семь, Тридцать шесть, Тридцать пять… Двадцать четыре пьедестала вокруг сверкающего Рога изобилия, другие трибуты так же, как и она, стараются свыкнуться с ярким светом и как следует оглядеться вокруг. Двадцать три, Двадцать два… Йевон оборачивается, и у нее тут же перехватывает дыхание: позади нее и еще восьми трибутов, которым не посчастливилось оказаться на этой стороне, обрыв внушительной глубины, отрезающий все пути к отступлению. Девятнадцать, восемнадцать… Она не видит Бо, должно быть, Рог закрывает ей обзор, но хорошо видит по левую сторону Юну, потирающую ладони. Они встречаются на мгновение взглядами, но та спешит вернуть все внимание Рогу изобилия. Остается совсем мало времени. Десять, девять, восемь… Распорядители поступили хитро, раскидав трибутов на разном расстоянии от обрыва. Те, кто хочет выжить, конечно, не станут бросаться вниз, а побегут вперед, сталкиваясь лбами с самой сильной частью трибутов — практически все профи на той стороне. Три, два… Йевон стоит посередине, даже если она ринется вбок вдоль обрыва, чей-нибудь прыткий нож или стрела настигнут ее раньше, чем она успеет скрыться. Звучит гонг и трибуты срываются с мест. Йевон медлит с секунду, прежде чем спрыгнуть с пьедестала. У нее с полминуты, не больше: стоит трибутам завладеть оружием, она и подумать не успеет о том, чтобы сбежать. Большинство погибают именно здесь: в схватке за все самое необходимое, потому она не спешит бросаться в самую гущу событий. Пока трибуты заняты борьбой за оружие в центре площадки, Йевон решает, что пуститься вниз по склону не самый худший вариант, всяким лучше, чем наперерез профи: юноша слева от нее и девушка справа первые орошают кровью белоснежное поле Игр, так и не успев добраться до Рога изобилия. Под снегом — талая грязь, ноги скользят, Йевон едва может удержаться, чтобы не упасть. Горло сковывает от холодного воздуха, что приходится судорожно хватать ртом, только бы не задохнуться. Она удаляется от площадки начала Игр на расстояние около двухсот метров, прежде чем ей начинает казаться, что за ней по пятам кто-то следует, шлепая тяжелыми ботинками, а потом она понимает, что это ей вовсе не кажется. Дорога впереди становится круче, тропки под ногами сменяет каменистый склон, приходится перепрыгивать с камня на камень, чтобы не полететь кубарем вниз или не сорваться с обрыва. Если бы преследователь хотел ее убить, уже давно сделал бы это — между ними не больше десяти шагов. Йевон, перепрыгнув на широкий камень, оборачивается, подтверждая свою догадку: за ней, осторожно ступая по ее следам, спешит мальчик. Рыжеволосый, кажется, из Седьмого, за его спиной — темно-коричневый рюкзак, вероятно, с трудом отвоеванная добыча. Йевон ума не может приложить, как ему это удалось, ведь те несколько секунд на пьедестале она и думать не думала о том, чтобы схватить с собой хотя бы малую часть из тех вещей, что окружали Рог изобилия. Мальчишка напуган до смерти, но явно понимает, что безоружный трибут, заработавший на индивидуальном задании два балла, вряд ли сможет ему навредить. Когда он, мешкая перед прыжком, задерживается на отвесе прямо над ней, Йевон спускается на несколько метров ниже, едва удержавшись на ногах на скользком камне. — Попался? — громогласно звучит откуда-то сверху. Мальчик оборачивается, и все, что успевает увидеть Йевон, оглянувшись назад, — натянутую тетиву лука в руках другого соперника и стрелу, сбивающую рыжеволосого с ног. Он падает вниз, невольно расставив руки, и Йевон хватает доли секунды, чтобы с ужасом осознать, что он летит прямо на нее. Она закрывается руками, но мальчик оказывается слишком тяжелым: Йевон мертвой хваткой цепляется за его рюкзак, скатываясь вниз. Она чувствует спиной острые камни, они вспарывают ткань куртки и режут тыльную сторону ладони. Склон кончается у берега неширокой речушки, и последнее, что ощущает Йевон прежде чем отключиться — невыносимую боль в затылке и горящую огнем грудь. — Надо же, двух зайцев одним ударом. Над головой раздается пушечный выстрел, затем еще один, и еще. Йевон открывает глаза, судорожно хватая ртом воздух. Выстрелы не прекращаются, помутневшее сознание не дает сосчитать точное количество, но их определенно больше десяти. Она приподнимается на локтях, затылок простреливает резкой болью, отчего ей приходится вновь опуститься на землю. Над головой небо, усыпанное звездами, почти такое же, как и в родном дистрикте, но иллюзия безмятежности обманчива: через несколько секунд звучит громкая музыка и на небе одна за другой появляются фотографии погибших трибутов. В последнем из них она узнает того самого рыжеволосого мальчишку и медленно поворачивает голову в сторону: вместо него на прежнем месте только темнеющее пятно крови, обломок стрелы и чудом уцелевший рюкзак с оторванной сверху лямкой. Превозмогая боль, она доползает до него и, схватив за лямку, пододвигает к себе. Набор не велик: кусок черствого хлеба, пустая фляга для воды, моток крепкой веревки и тонкий спальный мешок из теплосберегающей ткани — все, что удается разглядеть в темноте. Запоздало Йевон вспоминает о том, что кроме мальчика из Седьмого дистрикта она не замечает среди фотографий павших трибутов ни одного хорошо знакомого лица. Значит, Бо все еще жив. Она улыбается, испытывая искреннюю радость за него. Должно быть, распорядители не ошиблись, оценивая его на восьмерку. Стоит только подумать об этом, как над головой раздается короткий монотонный писк. Сначала он пугает Йевон: она отползает спиной к огромному камню, озираясь по сторонам. Но страх напрасен: прямо к ее ногам опускается маленький парашют с металлической коробочкой. Внутри — пакетик какого-то порошка и крохотная записка, буквы на которой едва можно разглядеть в сумерках.Спой для нас, милая пташка.
По запаху порошок напоминает лекарство, и Йевон быстро соображает, для чего оно. Лед тонкий, его удается разбить небольшим камнем, найденным на берегу. Вода невероятно холодная, но пресная: речка горная, несказанно щедрый подарок распорядителей Игр. Несколько глотков подкисленной порошком воды обжигают горло, но унимают головную боль и усталость во всем теле. Через несколько минут она проваливается в сон. То ли лекарства в Капитолии удивительно чудодейственны, то ли повреждения на самом деле оказываются вполне совместимыми с жизнью, так что проснувшись, Йевон ощущает себя способной передвигаться без всякой боли. Вперед двигаться некуда, приходится подняться вверх по склону, чтобы немного оглядеться вокруг. Рог изобилия видно отсюда, но соваться туда по-прежнему не стоит: даже если остальные трибуты прячутся, а другие рыщут своих жертв, наверняка кого-то оставили сторожить припасы. Йевон решает отправиться в лес, по меньшей мере, там она будет ощущать себя в безопасности больше, чем на открытом склоне. В конце концов, там деревья, а значит, в крайнем случае, можно будет забраться повыше и сидеть там до посинения. Но это оказывается не самым лучшим решением: хоть лес и смешанный, среди голых стволов, пусть и разбавленных пушистыми соснами и высокими елями, не спрячешься, приходится или забираться повыше, или спускаться в низины, где среди редких елочек и припорошенные снегом кустарники. День зимний короток. Йевон заходит вглубь леса, пройдя не больше двух-трех километров, как над головой снова сгущаются сумерки. Шорохи и пугающий вой где-то неподалеку загоняют ее на могучие ветви дуба, где она устраивается в спальном мешке, изредка проваливаясь в легкую дрему: лес живет, не давая сомкнуть глаз. Вой раздается над самым ухом, и Йевон вздрагивает, распахивая глаза. Треск сухих веток и стремительно приближающиеся шаги заставляют ее насторожиться, вытащив ноги из мешка. Секунда — и из предрассветной темноты на опушку прямо перед ее дубом вылетает огромных размеров волк, пригвождая к земле мощными лапами какого-то юношу. Он рычит ему в лицо, капая слюной, но трибут не сдается: он ранит животное в брюхо, раздается жалобный скулеж и тяжелая туша заваливается набок. Юноша вскакивает на ноги, выставляя окровавленный нож перед собой: из темноты на него взирает с десяток горящих огоньков. — Черт бы вас всех побрал! — отчаянно вскрикивает трибут. У Йевон перехватывает дыхание. Она свешивается вниз, пытаясь разглядеть неясный силуэт в темноте. — Бо? Это ты? Бо! — Йевон?.. — юноша оглядывается по сторонам, отступая назад к дереву. — Я здесь, наверху! — Йевон чувствует, как против ее воли глаза застилает мутная соленая пелена. Бо поднимает голову. — Осторожно! Волк наскакивает сверху, но он успевает увернуться, оставив нож у него в боку. — Сюда, скорее! Бо хватается за сучья, забираясь по широкому стволу вверх. Йевон подает ему руку, затягивая за собой как можно выше. Еще двое волков размахом огромных лап почти достают до того места, где она сидела прежде, поэтому они поднимаются выше и выше, пока те не кажутся размером с дворовых псов. Клацнув зубами, звери вопреки своей природе отступают, постепенно скрываясь в темноте. — Они… уходят? — Не стоит забывать, что мы на Арене, — Бо осторожно спускается на ветвь пониже. — Любое существо здесь, кроме, пожалуй, трибутов — дело рук распорядителей. Вряд ли им присущи большинство природных инстинктов, кроме одного единственного. Йевон аккуратно спускается вниз вслед за братом, все еще невольно вслушиваясь в тишину вокруг них. — К тому же, — продолжает Бо, — у них на нас, судя по всему, другие планы. Едва коснувшись ногами земли, Йевон тут же оказывается в его объятиях. — Даже не знаю, ругать тебя или хвалить, — бормочет он. — Но я бы не вынес, окажись и ты среди них… Тогда, у Рога изобилия. — Все хорошо, — Йевон улыбается, крепко обнимая брата в ответ. Она вздрагивает, когда слышит треск и шорох где-то совсем близко. На мгновение ей кажется, будто это волки вернулись, дождавшись, когда они спустятся вниз, но из-за голых стволов деревьев с холма появляется группа трибутов, среди которых она узнает тех, кого бы ей хотелось увидеть сейчас в самую последнюю очередь. Быть может, они, как и волки, напали на их след и только и ждали удачного момента, чтобы атаковать? Бо заслоняет ее собой, сжимая кулаки и стискивая зубы. Геройство похвально, но не когда на тебя надвигается полдюжины до зубов вооруженных всяким оружием профи. Бежать, повернувшись спиной к врагу, бесполезно: они уже заметили их, но и биться теперь можно было, разве что, только голыми руками, а это — заранее проигранное сражение. — Кто это тут у нас? — на опушке появляется юноша-трибут из Четвертого. За ним выходит девушка из того же дистрикта, следом появляется Парис. — Ну что, защитничек, позволишь своей птичке спеть последнюю песенку? — он ухмыляется, спускаясь на опушку. Йевон дергается, но Бо останавливает ее рукой, задвигая за собственную спину. — Ну, что ж… Трибут из второго растягивает губы в отвратительной улыбке, и Бо звереет. Он срывается с места, готовый наброситься на соперника с голыми руками, но тут же замирает, в один миг вздрагивая и падая на колени. — Ты испортила все представление, — Парис недовольно оборачивается. Юна спускается вниз с холма, сохраняя безмятежное выражение лица, будто только что поразила клинком очередную деревянную мишень, а не лишила жизни невинного человека. Йевон не верит своим глазам: минутой ранее она держала его в объятиях, а теперь дрожит от сковывающего все тело холода, безвольно опускаясь на землю рядом с его безжизненным телом. — Бо… — тихо шепчет она, касаясь его руки. — Бо! Она вскрикивает изо всех сил, встряхивая его за плечо. На смешанном с грязью сером снегу алеет кровавое пятно. — Хотя… — Парис приподнимает бровь, посмеиваясь. Четверо трибутов, в том числе и пара из Первого, вторят ему. — Перестань, он уже мертв, — Юна протягивает ей руку. Йевон сквозь слезы смотрит на нее снизу вверх со всей ненавистью, на которую только способна. Та протягивает ей руку, что еще мгновение назад держала металлический клинок, поразивший Бо в самое сердце. И на ее лице — как и положено — ни капли раскаяния. Распорядители были правы: на высший балл можно оценить лишь хладнокровную жестокость. Юна кивает девушке из Первого, и вместе они подхватывают под руки сопротивляющуюся Йевон, заставляя подняться на ноги. Они связывают ей руки, таща за собой, и она не понимает, почему не было бы проще ее убить прямо здесь, рядом с братом. Йевон, только встретившись, не успевает толком и попрощаться с ним: далеко за спиной на истоптанном снегу остается его бездыханное тело, но и его вскоре заберет планолет. Юна крепко держит ее за предплечье, ведя за собой, но Йевон больше не сопротивляется. Она чувствует только смертельную усталость и тяжесть в ногах, потому с трудом их передвигает, отчего даже падает пару раз, больно ударяясь коленями. На презрительные смешки трибутов, идущих впереди, она отвечает затравленным взглядом исподлобья и дергает плечом, когда Юна помогает ей подняться. Ей больше нечего терять, как бы там ни было, без Бо ее шансы на выживание мизерные, вряд ли спонсоры захотят и дальше поддерживать ее одну. Ведь даже сейчас вокруг нее куда более привлекательные трибуты, поддержать жизнь которых — значит продлить на пару-тройку дней захватывающее зрелище кровожадной бойни. Они заходят глубже в лес, недалеко разбредаясь друг от друга. К полудню, когда сквозь сплошь затянутое плотной пеленой туч небо просвечивает тусклый диск искусственного солнца, они останавливаются для привала на невысоком лысом холме. Профи бояться нечего, потому они разводят на опушке костер, подпаливая ворох сухих веток. За эти несколько дней Йевон не видела ничего съедобного кроме той корки хлеба, найденной в рюкзаке у рыжеволосого, и потому сейчас от запаха жареного на костре мяса сводит желудок. Трибуты о чем-то переговариваются, расположившись вокруг костра на стволе поваленного дерева, и изредка поглядывают в ее сторону: кажется, им доставляет особое удовольствие наблюдать за ней. Йевон сидит на голой промерзшей земле, согнувшись в три погибели, пытаясь унять дрожь во всем теле. Руки за спиной затекли, натертые запястья саднят, и в сознании помогает удержаться разве что пронизывающий с ног до головы отрезвляющий холод. — Поешь. Юна опускается перед ней на одно колено, протягивая кроличью ножку. Мясо пахнет просто божественно, отчего желудок Йевон сковывает спазмом. Она сверлит ее взглядом с несколько секунд, чувствуя, как слюна клубом заполняет рот, но все же упрямо отворачивается, тряхнув прядями волос, спадающими на лицо. — Не упрямься, — настаивает Юна тихо, почти нежно, заправляя непослушную прядь ей за ухо, отчего Йевон дергается и отстраняется, вжимая голову в плечи. — Что ты возишься с ней, — подает голос девушка-трибут из Четвертого, с упоением обсасывая тонкую косточку. — Подохнет прямо здесь, — юноша из Первого ухмыляется. — Хлопот меньше будет. Он не успевает опомниться, как Юна, молниеносно поднявшись на ноги, вытаскивает короткий нож из-за пояса, приставляя острое лезвие к его горлу. В его глазах на мгновение мелькает испуг, он вскидывает руки в примирительном жесте. — Если не заткнешься, то подохнешь прямо здесь. Голос девушки звучит вкрадчиво, тонкие пальцы с покрасневшими от холода костяшками крепко сжимают нож. Юноша пятится назад, остальные трибуты вскакивают с мест, предупреждающе хватаясь за свое оружие. — Эй! Ты за или против нас? — звучит голос Париса. Вероятно, им ничего не стоило бы вступить с ней бой, взяв числом, но они до сих пор не сделали этого по одной простой причине: она нужна им. Как и они — по какой-то неизвестной Йевон причине — все еще нужны ей. Юна вздыхает, опуская нож, и юноша спешит вернуться к остальным, с опаской оглядываясь через плечо. Йевон прячет взгляд, когда Юна вновь присаживается к ней, заглядывая в лицо. Ее раздражает то, как она, будучи такой хладнокровной с соперниками, мгновенно меняется, становясь непривычно мягкой и ласковой наедине с ней. — Давай, ты должна быть сильной, — Юна кладет ладонь на ее колено, придвигаясь ближе. На глаза против воли наворачиваются злые слезы. В носу колет, и тело снова пробивает крупная дрожь. Почему бы ей не заставить проглотить эту чертову ножку, точно так же приставив нож к горлу? Зачем унижать на глазах у остальных профи? Капитолия? Всего Панема? Зачем, обезоружив, снова заставлять чувствовать себя абсолютно беззащитной, приставляя нож к горлу своих союзников? — Зачем ты делаешь это? Обветренную кожу на щеках обжигают горячие слезы. Йевон чувствует, как теряет перед ней последние остатки собственной гордости, но, глядя в спокойные, цвета плодородной земли в родном дистрикте, глаза напротив, ей так отчаянно хочется задать вопрос, который так и не получил ответа. — Не спрашивай, — Юна усмехается, будто только услышала какую-то глупость. — Ешь. — Зачем ты убила его? — Йевон надеется на искренний ответ, упрямо не отводя взгляд. — Не сделай этого я, это сделал бы кто-то другой. Мы на Арене, это неизбежно. Йевон чувствует, будто ее предали во второй раз, бессовестно обманув. Но Игры — не то место, где следует взывать к совести трибутов. Большинство из них не по своей воле берут в руки оружие и окунают руки в кровь по локоть. Но когда речь идет о выживании, все они, практически без исключений, бросятся на защиту собственной жизни в первую очередь. И на какой-то момент Йевон кажется, будто в словах Юны есть здравый смысл. До них доносится смех обсуждающих что-то неподалеку юношей и девушек: она не хотела бы, чтобы смерть Бо была превращена в представление кем-то подобным Парису. Она всхлипывает, несмело расправляя плечи. Юна подносит еще теплое мясо к ее губам, и она вгрызается в него зубами, не в силах сопротивляться пустоте, что скручивает желудок в тугой узел. С трудом пережеванные кусочки скребут и без того больное горло. — Я избавила тебя от обузы, — чуть помолчав, добавляет Юна. Звучит слишком жестоко, но с некоторых пор значение этих слов приобретает для Йевон совершенно иной смысл. Ей вспоминаются слова ментора, произнесенные за столом во время первого после прибытия в Капитолий обеда в апартаментах трибутов Одиннадцатого дистрикта. Бросься она тогда, сломя голову, к Рогу изобилия, быть может, это она собственноручно избавила бы Бо от необходимости жертвовать собственной жизнью ради нее. — Ненавидеть меня, должно быть, проще, — звучит то ли вопрос, то ли утверждение, и Юна поднимается на ноги, отбрасывая косточку. — Я принесу еще. Йевон хмурится, пережевывая последний кусочек мяса. Слова девушки заставляют ее задуматься, но поток мыслей в ее голове прерывает ледяная капля, падающая ей прямо за шиворот. Она поднимает голову: еще несколько капель падают на лицо. — Что за черт? Пора закругляться, — звучит голос одного из трибутов, и как по заказу в долю секунды ледяной ливень усиливается. Огонь тут же заливает, над ним остается лишь тонкая сизая дымка, и та теряется через пару мгновений. Трибуты разбегаются в стороны, но не все успевают быстро сориентироваться: несколько секунд — и мелкие капли превращаются в град размером сначала с горошину, а после и вовсе с лесной орех. Йевон с трудом поднимается на ноги, оглядываясь по сторонам. Град с ощутимой болью бьет по плечам и макушке, собираясь за шиворотом, но она не может прикрыться даже руками: они по-прежнему связаны за спиной. Она видит Юну, что бежит в ее сторону, держа ладонь над головой, перед глазами мелькает стальное лезвие и через несколько секунд ее запястий касаются чужие ледяные ладони. К тому моменту, как резкая боль пронзает измученную натертую кожу и руки Йевон оказываются на свободе, град уже размером с крупное яйцо. — Сюда, быстрее! — Юна хватает ее ладонь, крепко сжимая в своей, и бросается вниз по склону холма. Град ломает мелкие ветки, превращаясь в ледяные глыбы, падающие с неба. Вряд ли такое увидишь в природе, но распорядители Игр знают толк в настоящих зрелищах: с огромной скоростью на землю приземляются настоящие булыжники, разбиваясь о кроны деревьев на части поменьше. Юна затаскивает ее под густую ель — у той ветви шире, пусть и гнутся под весом льда, но у самого ствола безопаснее. Йевон, хрипя от холодного воздуха, царапающего горло, прижимается спиной к стволу, зажмуриваясь. Сквозь шум ломающихся веток и грохот крошащегося льда она различает звук расстегивающейся молнии: Юна стаскивает с себя плотную куртку, оставаясь в одной тонкой — но наверняка теплоотражающей — водолазке и накидывает ее на голову, придерживая двумя руками. Йевон невольно вздрагивает, когда девушка прижимается к ней, упираясь руками в ствол позади нее: теперь самодельный навес защищает их обоих. Сердце клокочет в самой глотке: то ли от быстрого бега, то ли от осознания того, что они снова так близко. Юна упирается в ее лоб своим, заставляя вздрогнуть и зажмуриться, закусывая до боли нижнюю губу. В носу снова колет, так не кстати, и Йевон отворачивается, впиваясь ногтями в рыхлую кору ели. Юна опускает голову на ее плечо, и Йевон борется с желанием то ли оттолкнуть ее, то ли поближе прижать к себе: она чувствует, как та почти незаметно вздрагивает, когда сквозь ветви прорывается очередной ледяной обломок, обрушиваясь на ее плечи. Несколько мучительно долгих минут — и над головой раздается пушечный выстрел: вызванная распорядителями аномалия уносит жизнь кого-то из трибутов. Юна отстраняется, чтобы надеть куртку, и Йевон может, наконец, хоть немного расслабиться, но по-прежнему избегает смотреть девушке в глаза. Ей хочется бежать как можно дальше отсюда, как когда-то хотелось сбежать от старшего брата. Юна поправляет растрепавшиеся волосы, заправляя пряди за аккуратные уши, и осторожно ступает на заваленную ледяными булыжниками тропу. Быстро по такой дороге не уйдешь, но у них нет выбора: все маломальские припасы, что брали с собой в дорогу профи, оказываются погребенными под полуметровым слоем льда. — Идем, до заката нужно найти место получше. При удачном раскладе завтра к вечеру будем у Рога изобилия, — Юна поправляет куртку и оборачивается к Йевон, протягивая ей руку. Она смотрит на ее ладонь — покрасневшую, наверняка смертельно холодную — и, несмело ступая из-под кроны ели, вкладывает в нее свою. Юна улыбается, крепко сжимая ее руку, и помогает взобраться на заваленный льдом холм. Когда они переходят опушку, на которой еще совсем недавно делили нехитрую трапезу, то в обломках льда замечают сначала торчащий из-под них ботинок, а после натыкаются на не самое приятное зрелище в виде размозженной головы девушки из Первого дистрикта: большая часть ее тела погребена под градовым завалом. Что ж, распорядители не зря старались. На другой стороне леса тропа постепенно выравнивается, значит, смертельный град был не на всей территории Арены. И, вероятно, остальные профи бежали именно этой дорогой, но Юна не спешит их нагонять, рассчитывая силы на долгий путь. День клонится к ночи, и, ринувшись сейчас сквозь заросли, рискуешь заблудиться в сумерках или нарваться на что пострашнее дождя из булыжников. — Остановимся здесь. Юна осматривается вокруг, подводя Йевон к невысокой земляной насыпи. В ней небольшое углубление, образованное корнями деревьев, там нет снега и можно укрыться до рассвета. Она приносит несколько широких ветвей ели, которыми можно замаскировать убежище снаружи: от хищников, конечно, не спасет, зато от других трибутов наверняка. Уже через несколько минут Йевон понимает, что без спального мешка ночевать чертовски холодно, особенно на промерзлой земле, хоть и устланной для пущей мягкости все теми же еловыми ветками. Когда небо озаряется ярким светом и звучит гимн в честь павших трибутов, Йевон невольно всматривается в фотографии, сменяющие одна другую. Девушка из первого, юноша из шестого и еще один — из Одиннадцатого. Она кусает нижнюю губу, только бы не расплакаться. За этот день с ней происходит столько всего, что абсолютно вымотанная к ночи, она, казалось, уже не помнит и половины. Но стоит Арене снова погрузиться во мрак, как комок горькой боли подступает к горлу. Распорядители не глупы, чтобы сгущать краски вокруг до такой степени, чтобы ничего не было видно совсем: в сумерках скрывается много опасностей, и они не могут позволить зрителям пропустить смерть очередного трибута. Йевон может разглядеть лицо безмятежно спящей Юны: ее руки скрещены на груди в попытке сохранить ускользающее тепло, губы слегка приоткрыты, из них вырываются крохотные облачка пара. На ночном небе из-за рыхлых туч появляется луна, в ее свете видно, как рядом с девушкой в хвое еловых веток поблескивает острое лезвие ножа на случай, если потребуется мгновенно атаковать. Йевон, стараясь не наделать много шума — Юна наверняка спит чутко — приподнимается на локтях и перекатывается вперед, вставая на колени. Она тянется к рукояти ножа, крепче захватывая его ладонью, и, немного помешкав, выставляет его вперед, выпрямляя дрожащую руку. — Убей, — тихо произносит Юна, не поворачивая головы и не открывая глаз, когда нож касается ее горла. — Не веришь, что я действительно могу это сделать? — вопреки стараниям, в конце голос Йевон срывается на всхлип. — Не важно, сделаешь это ты или кто-то другой. Рано или поздно это произойдет, — Юна кладет ладонь на ее дрожащий кулак, сжимающий рукоять ножа, мягко отстраняя от себя. Йевон чувствует, как по ее щекам беспрепятственно текут слезы, и даже не пытается их остановить. Секунда удерживает ее от того, чтобы разрыдаться во весь голос. Юна тянет ее на себя, заставляя улечься рядом и уткнуться лицом в куртку на ее груди. Йевон дрожит, стискивая пальцами грубую ткань, и кажется, будто весь комок невыплаканных еще со времени прибытия в Капитолий слез обрушивается на нее одним нескончаемым потоком. Она не знает, сколько проходит времени, прежде чем она успокаивается в объятиях Юны, все это время безмолвно утешающей ее перебором холодных пальцев в ее волосах. Йевон поднимает голову, всматриваясь в ее лицо. Оно безмятежно, как и всегда, и только грустная — впервые — улыбка таится где-то в уголках ее губ. — Почему ты здесь? — сипло спрашивает Йевон. — Почему?.. — Юна слегка приподнимает брови, заправляя прядку волос за ее ухо. — Ты ведь доброволец, — на этот раз звучит утвердительно. — Почему выбрала такой путь? Ты ведь могла… — Я не выбирала. Знаешь, в отличие от вас, дети Второго дистрикта буквально рождаются трибутами. Это моя суть. Она проводит кончиками пальцев по щеке Йевон, заставляя рвано вздохнуть отголоском недавних рыданий и прикрыть глаза. Вместе теплее, Юна обнимает ее за плечи, и Йевон прижимается ближе, укладывая голову на ее груди. На границе беспокойного сна она чувствует, как Юна осторожно касается ее лба теплыми губами. Йевон просыпается от холода: когда она открывает глаза, Юны рядом нет, но убежище по-прежнему старательно прикрыто снаружи. Небо над головой светлеет, вокруг ясно видны очертания деревьев, а значит, им пора отправляться в путь. Она выбирается из укрытия, раздвигая колючие еловые ветви, оглядывается по сторонам, но Юны поблизости не находит. Сердце тревожно заходится в груди: она ведь не могла оставить ее одну теперь? — Уже проснулась? Юна спускается с холма с кроличьей тушкой наперевес. Дрожь отчаяния, что уже готова была охватить все тело Йевон, отпускает. Повинуясь секундному порыву, она подскакивает к ней, хватая за предплечье, но тут же отпускает, неловко отступая назад. Юна улыбается: все понимает. — Подумала, нам стоит поесть чего-нибудь, путь неблизкий, если хотим добраться засветло. Она снимает тушку с плеча, протягивая Йевон. Еще с неделю назад мертвое тело животного могло бы испугать ее или, по меньшей мере, вызвать жалость, сейчас же, глядя на него, она чувствует только как в животе урчит от предвкушения предстоящей трапезы. Но Йевон не успевает взять его в руки как следует: короткий свист стрелы перед самым носом — и без того безжизненное тело бедного кролика оказывается намертво пригвожденным к толстому стволу ели позади них. — Осторожно! Юна дергает ее на себя, схватив за рукав, и выступает вперед, пригибаясь к земле. Еще несколько секунд вокруг царит глухая тишина: ни шороха, ни треска веток, ни хруста снега под чужими ботинками. Йевон выглядывает из-за ее плеча, настороженно осматриваясь: ни души, будто им обоим только что почудилось. Из-за широкого ствола выглядывает невысокая девушка, натягивая упругую тетиву, и выпускает в их сторону еще одну стрелу. Юна отталкивает Йевон, и стрела задевает ее плечо, вспарывая ткань куртки вместе с водолазкой до самой кожи, но она не обращает на это никакого внимания, выпрямляясь. В ее руке сталью мелькает нож. — Это ты виновата! — доносится до них женский голос. Йевон узнает его: он принадлежит одной из девушек-профи, до настоящего времени входивших в союз с Юной. — Почему ты не с остальными? Разве вы не отправились к Рогу изобилия? — Юна осторожно ступает по мерзлому снегу, шаг за шагом приближаясь к девушке. Йевон прижимается спиной к дереву, пытаясь унять бешеное сердцебиение. Ей хочется остановить Юну, но та одним жестом запрещает ей высовываться. Но вопреки ее запрету она выглядывает из-за ствола, едва не вскрикивая: девушка-трибут из четвертого всего в десятке шагов от Юны, в ее руках лук с натянутой тетивой, готовый в любой момент выпустить стрелу. — Пенни, мы союзники, помнишь? На Арене еще слишком много других трибутов, чтобы прощаться друг с другом прямо сейчас. — К черту остальных! — девушка вскрикивает, ее руки дрожат. По щекам, испачканным собственной кровью, текут дорожки слез. — Это все ты! Ты! Йевон вздрагивает, впиваясь ногтями в ствол, Юна же и бровью не ведет. Она не поднимает рук в примирительном жесте, но и не бросает к ногам соперницы оружие. — Мы направляемся к Рогу изобилия. Если ты отстала, можешь пойти с нами. — С вами? — девушка усмехается. — С ней что ли? Она заливается смехом, но тут же мрачнеет, зло уставившись на Йевон. — Фил был прав, — она шмыгает носом и направляет лук в ее сторону. — Сдохни она тогда, ничего бы и не было. У Йевон перехватывает дыхание, когда стрела, просвистев над ухом, вонзается в ствол дерева напротив нее. За спиной слышится тихий хлопок, будто чье-то тело грузно приземляется на сухие ветки. — Юна! Она стоит, склонив голову: перед ней всего в нескольких шагах Пенни, захлебываясь кровью, медленно оседает на землю. Из ее груди торчит рукоять ножа. — Мне так жаль… — тихо шепчет Йевон, подходя к девушке сзади. Юна слабо мотает головой. — Арена не место для жалости, — она обнимает ее лицо ладонями, заглядывая в глаза. — Не забывай, где мы. Идем, мы потеряли слишком много времени, придется поторопиться. Всю дорогу они молчат, но тишина не тяготит их: вокруг и так всегда слишком много шума. Они держатся за руки, не давая друг другу потеряться или отстать, за спиной Йевон колчан со стрелами и лук — прощальный подарок Пенни, на поясе Юны — пара клинков, и это говорит красноречивее любых слов. Они настигают площадки у Рога изобилия, когда на Арену опускаются ночные сумерки. Небо ясное, прямо над головой, в центре, лунный диск, освещающий все безлесное пространство вокруг. Неяркий свет льется из глубины Рога, живое пламя пляшет отражением на металлических стенках. Едва завидев их, трибуты вскакивают со своих мест, Парис едва не набрасывается на Юну с кулаками, но та отталкивает его. — Где ты, черт возьми, была все это время? Юна игнорирует его вопрос, осматриваясь. Она подталкивает Йевон вперед, и та несмело проходит внутрь поближе к огню, снимая с плеч лук и стрелы, складывая их рядом с собой. — Что с ним? В углу, не сводя глаз с огня, сидит юноша, кажется, трибут дистрикта Пять. Он опирается на копье, что сжимает в своих руках, и что-то беззвучно шепчет одними губами. — Чокнулся, — подает голос юноша-трибут из Первого. — Мы нашли его здесь утром. Вокруг ни души, ни припасов, ни оружия. Даже трупов — и тех не было. А он с тех пор молчит. Черт знает, что тут произошло. Небо озаряется искусственным светом, звучит гимн, и трибуты поднимаются со своих мест, выходя наружу из-под металлической крыши Рога. На фотографиях павших Йевон узнает девушку из Первого, следом за ней загорается фото Пенни. После еще трое, лица которых Йевон даже не запоминает. — Еще пятеро кроме нас, — подсчитывает юноша из Четвертого. — Мы исходили этот лес вдоль и поперек, но, видно, мышки хорошо спрятались в норках. Йевон знобит. То ли оттого, что уставшее и промерзшее за долгий путь тело размаривает у теплого огня, то ли от того, что среди всех присутствующих здесь трибутов именно она чувствует себя той самой мышкой, которую разорвут в клочья зубастые профи, как только других больше не останется. — Поспи, — шепчет Юна, позволяя тяжелой голове Йевон опуститься на ее плечо. Ей снится родной Одиннадцатый дистрикт, цветущий сад и Юна — в тонком платье из хлопка — в ее волосы вплетены тонкие стебельки васильков, а в руках корзина, полная спелых фруктов. Она протягивает ей яблоко — красное, сочное, и Йевон пробует его прямо из ее рук. Во рту, на языке, разливается приятная терпкая сладость. — Эй, пташка, просыпайся. Йевон вздрагивает, когда на плечо опускается чужая тяжелая ладонь. Она не успевает опомниться, толком прийти в себя ото сна, как ее тут же заставляют подняться на ноги, больно потянув вверх за предплечье. — Пойдешь с нами, может и от тебя будет хоть какой-то толк. Парис тянет ее за собой, вытаскивая на яркий свет. У него за спиной — лук и стрелы, что Йевон принесла с собой, неподалеку у кромки леса двое других трибутов наблюдают за ними, о чем-то переговариваясь между собой. — Отпусти меня! — Йевон вцепляется в его руку, пытаясь отцепить от себя, но он держит мертвой хваткой, сильнее сжимая пальцы. — Отпусти! — Боишься? — Парис встряхивает ее будто тряпичную куклу, глядя сверху вниз сумасшедшим взглядом. — Ни одного твоего защитничка рядом нет. Один сдох, другая… — Отпусти ее, Парис. Голос Юны звучит спокойно, как и всегда, когда она обращается к земляку по имени. Ее тон становится смертельно холодным, будто предупреждает об опасности, если тот посмеет ее ослушаться. — А что, если нет? Всадишь мне нож в грудь, как ее милому братишке? — Парис усмехается, дергая Йевон за руку, но не отпускает. — У нас был уговор, она остается со мной, — Юна хмурится, кладя руку на пояс туда, где в ярком свете солнца поблескивает клинок. Юноша, замечая это, заливается громким смехом. — Ты видишь это? — он снова встряхивает Йевон, заставляя поморщиться от тянущей боли в предплечье. — Тебе напомнить, кто пришил твоего братца, а? Йевон стискивает зубы, сжимая запястье Париса со всей силой, на которую только способны ее руки, и заглядывает в его глаза своими, полными ненависти. — Уж лучше погибнуть, защищая другого, чем умереть на потеху таким, как ты, — презрительно выплевывает она прямо ему в лицо. Взгляд Париса темнеет, он сжимает губы в тонкую полоску, не отводя от нее взгляда, и, наконец, отпускает, исподлобья глядя на то, как Юна хватает Йевон за руку, отступая назад. — Не задерживайтесь, в первую очередь, нам нужны припасы, — Юна крепко сжимает ее ладонь, не сводя глаз с юноши. Отойдя от него на безопасное расстояние, она, наконец, обращает внимание на Йевон, потирающую свое предплечье. Под двумя слоями одежды наверняка уже расцветает здоровенный синяк. — Погибнуть, говоришь?.. Йевон падает на грязь, смешанную с истоптанным, некогда белым снегом, когда Юна отталкивает ее, закрывая своей спиной. Она оборачивается, замечая в руках Париса лук с ослабленной тетивой. Юна, неестественно сгорбившись, отступает назад, падая на колени. В ушах звенит от стука собственного сердца, и холодный воздух застывает где-то в горле, сковывая гортань: Йевон не может издать ни единого звука. Юна держится за древко стрелы, пущенной Парисом прямо в нее, на ее губах алым выступает кровь. — Юна… Йевон не слышит своего голоса, она кричит так громко, но ей кажется, будто она еле слышно шепчет, склоняясь над девушкой. Она осторожно касается ее живота кончиками дрожащих пальцев, у самого основания стрелы, — на них отпечатком остается чужая кровь. Юна дышит — сорвано, облизывая пересохшие губы, и морщится, когда Йевон укладывает ее голову на свои колени, приподнимая. — Юна, ты не можешь вот так… — Йевон судорожно хватает воздух, глядя на то, как быстро бледнеет ее лицо, как холодеют и без того ледяные пальцы. Парис отступает, готовый броситься вслед за остальными трибутами в лес, но секундное замешательство стоит ему жизни. Чокнутый из Пятого, откуда ни возьмись оказавшийся за его спиной, нанизывает его на свое копье, стоит ему только обернуться. Но тут же отскакивает, испуганно глядя на свои руки. Парис падает к его ногам, и трибут, схватившись за голову, пятится назад, истошно крича. Через минуту все вокруг стихает, и Арена погружается в мертвую тишину. — Не плачь, — Юна слабо улыбается, протягивая к ней руку, и Йевон прижимает к щеке ее ладонь. — Ты лгала мне, — всхлипывая, шепчет Йевон. — Ты не избавила меня ни от какой обузы. Не избавила! — вскрикивает она. Слезы катятся по щекам, капая вниз, разбиваются о чужую бледную кожу. — Спой мне. — Что? — Спой. Хочу запомнить твой голос. Йевон несколько раз глубоко вздыхает в попытке унять горькие всхлипы, рвущиеся из груди. Будто это ее проткнул насквозь острым копьем сумасшедший трибут из Пятого дистрикта. Она зажмуривается, пытаясь прервать бесконечный поток слез.Лишь однажды в жизни, как в сказках говорится, В листве густой у яблони крыло лазурной птицы Мелькнет тебе удачей, но только если ты Будешь верен ей и не предашь свои мечты. Так отряхни ладони, брось же причитать, Позволь себе мгновенье помечтать. Подожди немного — и синей птичкой ввысь Впорхнет легко удача в твою жизнь.
Юна слабо сжимает ее ладонь в ответ, улыбаясь, где-то под тонкой кожей на запястье едва ощутимо бьется пульс.Первая — скорбь, Вторая — восторг, Третья — подарок, Четвертая — торг. Пять — серебро ли? Шесть — золотой. Семь — секрет только для нас с тобой.
Голос Йевон дрожит, она не может унять ноющей боли в груди. И только со слезами, что не переставая льются из глаз, кажется, становится чуть-чуть легче.Восемь — признанье не сказано вновь, Девять — такою бывает любовь.
Йевон знает, на них сейчас направлены сотни камер, весь Панем, затаив дыхание, наблюдает за ними. Она поднимает голову к небу, сплошь затянутому серыми тучами — распорядители знают толк в лучшей атмосфере — и больно прикусывает нижнюю губу. От тишины вокруг закладывает уши. Еще одна бесконечная секунда, две, — и откуда-то сверху доносится знакомый монотонный писк. Йевон распахивает глаза.