Тьма, наше всё

Первое в этом году весеннее полнолуние выпадает на конец марта и застаёт Коляса врасплох. Он встречает его подпитым, в половину пятого утра, стоя под дождём во дворе дома. Дорога от бара не занимает много сил, но тело ноет так, словно он подхватил грипп. С улицы раздаётся звон стекла и пьяный смех, где-то по соседству орёт сигнализация, режущая вдруг ставший чувствительным слух. Коляс понятливо морщится. Он скидывает капюшон толстовки, ерошит влажные волосы и смотрит вверх. Бледный лунный бок мелькает сквозь рваные, быстро бегущие облака, манит задрать голову сильнее и завыть, откликаясь на зов. Зверь – который год дремлющая в груди тварь – скулит и просится наружу, царапая когтями рёбра. Ему хочется сбросить надоевшую человеческую шкуру и помчаться вдоль реки, ловя раззявленной пастью мартовский ветер. Наконец-то размять лапы, порыть носом остатки рыхлого снега, вываляться в проглядывающей тут и там помёрзшей прошлогодней траве. Ты уж определись, кто ты – псина или волк, думает Коляс и закуривает, прикрыв ладонью неровно пляшущий огонёк зажигалки. Пальцы дрожат с недосыпа, преследующего его с понедельника. Вначале он разбирался с сорвавшейся поставкой приуроченных к годовщине Rudeboy FM пинов. В среду – зависал в телефоне, пытаясь одновременно решить очередные проблемы со студией и набросать дизайнеру идеи для нового мерча. Потом... Потом он проебался. Коляс вздыхает и, на секунду подставив лицо мелким каплям, стирает с него влагу. Он сминает пустую сигаретную пачку, подбрасывает её в воздух и с разворота отбивает носком кроссовка прямо в мусорку. Докуренная до фильтра сигарета отправляется следом. Коляс двигает к парадной, пробегается взглядом по тёмным окнам дома и цепляется за те единственные, за которыми его ждут. И их неоновый свет почему-то дороже лунного. *** – Дорогая, я дома! – кричит Коляс с порога в квартиру, едва захлопнув входную дверь и жадно принюхавшись к запаху жареного мяса, плывущему по коридору. – Иди на хуй! – злобно отзывается Миша, громыхнув чем-то на кухне. Дом, милый дом. Коляс по-собачьи встряхивает головой и улыбается. Он вешает серую куртку на один из еле держащихся на стене крючков и в очередной раз обещает себе заняться домашними делами. Квартира в старом фонде требует золотых рук, но у её жильцов только лапки. И когти. Коляс хмыкает хмельному каламбуру в своей голове и, пристроив кроссовки на новенький коврик, – точно Миша купил, его любимый цвет, – идёт на шум. С кухни тянет теплом и чем-то незнакомым. Коляс застывает на входе и с подозрением оглядывает свежие пучки трав, разложенные по всем горизонтальным поверхностям. – Это всего лишь чабрец для чая, – закатывает глаза Миша, с агрессией трущий сковородку губкой, и кивает ему на тарелку, стоящую на столе. – Весь аконит я уже ёбнул в ужин. Коляс хмыкает в ответ на привычную подъёбку и набрасывается на еду. Мясо нежное, с корочкой, но сырое внутри. Оно аж тает на языке и брызжет кровавым соком. Вкусно. – Давай, – ехидно подбадривает Миша, хватая замызганное полотенце и переключаясь на уборку стола. – Ложечку за папу-Фенрира, ложечку за маму-Биль! – Солнце моё, молча лечи волчий недуг, – со смехом напевает Коляс и, отправив говядину в рот, блаженно жмурится. Миша, при всём своём чёрном юморе, отличный парень, домовитый... Домовой. Да, с присущим этой нечисти дурным характером, но только он – пусть и не человек – способен на заботу, вон помнит о лунном цикле. В карманном календарике, что ли, недели вычёркивает, думает Коляс, приканчивая последний кусок и уговаривая себя не облизывать тарелку. Он, в отличие от многих знакомых оборотней, как раз на днях планирующих разъебать со стаей сцену, не поддаётся животным инстинктам. Миша, как будто услышав его мысли, забирает посуду и ставит в мойку. Хотя, может, и в самом деле умеет читать с подкорки. Коляс не силён в славянской мифологии, ему до сих пор стыдно, что он проебал русалку в подругах. – Я куплю тебе молоко! – обещает Коляс, пытаясь шутливо боднуть лбом идущего мимо Мишу. – Это ты Ване благодарно повиляй хвостом, – пожимает тот плечами. Коляс цепенеет. Дурная тоска, почти отпустившая после шумного вечера в баре, приправленного несколькими шотами текилы, и прогулки под последнюю подборку с домашнего стрима, накатывает вновь, оседает тяжёлым комом в желудке. Ужин резко просится обратно, на языке растекается привкус желчи и горького разочарования в себе. На секунду Коляс жалеет о собственной принципиальности, запрещающей поддаться желанию перегрызть чужое горло, и, лишь лязгнув клыками, зло смотрит на Мишу. – А как ты думаешь, кто притащил домой стейки? – не ведётся тот на угрозу и вдруг серьёзно добавляет: – Он не твой Бог, но он всё ещё твой друг. Он больше, чем Бог или друг, отвечает Коляс про себя. Он намного больше. *** Разговор с Мишей оставляет неприятный осадок, крутится на повторе в голове у попытавшегося заснуть и словившего вертолёты Коляса. Комната тошнотворно плывёт по кругу, но уставшее тело сдаётся, и он закрывает глаза. Кровать под Колясом резко ныряет в пустоту, как самолёт в воздушную яму. Он дёргается, неудачно пытается зацепиться рукой за стену и проваливается сквозь перекрученную простыню и жёсткий матрас. Коляс летит, летит и летит. Вниз. Прямо в кроличью нору. Промышленный район пугает тишиной. Слева стелятся низкие здания, зияющие пустыми провалами окон, уходящие за горизонт бесконечными цехами. Их кирпичные стены давят, действуют на нервы, сыпятся под ноги мелким крошевом. Трубы запрятанных где-то в утробе завода печей упираются в светлеющее небо, пронизывают его и теряются в вышине. Сетчатый забор, обтянутый сверху колючей проволокой, тянется по правую руку. А за ним – там, где не место человеку – расстилается почти невидимое в предрассветной темноте травяное поле, колышущееся от ветра. Коляс шагает по широкой дороге. Асфальт под ногами щерится провалами, кое-как прикрытыми ржавыми листами металла. Вырванная из подсознания локация напоминает сразу все известные постапокалиптические фильмы с плохим концом. Солнце встаёт с одной стороны, оставляя в темноте тихо шелестящее поле. Тьма над ним, неподвластная рассвету, точно становится гуще, смотрит Колясу в спину. Звук – взрыв неуместного в окружающей атмосфере смеха – раздаётся за поворотом, ввинчивается в виски. Зверь вздыбливает шерсть и просится наружу. Подожди, уговаривает Коляс свою худшую половину. Это просто сон. Они стоят в конце дороги, на углу технической пристройки, перед дырой в заборе. Его друзья. Настя тянет к нему руки. Восход золотит ей длинные волосы, путается в них, пляшет по зелёным прядям солнечными зайчиками. Вася, застывший у неё за спиной, щурится и прикрывает ладонью, как козырьком кепки, отсвечивающие красным глаза. Он кивает Мише, даже по эту сторону от реальности не расстающимся с чашкой в цветок, полной очередного отвара из сухоцвета, и обхватывает за шею Даню, кривящего в ухмылке неестественно бесцветные губы. Серёжа – чужой среди своих – одёргивает кожаную куртку, позвякивающую вшитыми амулетами, и первым идёт во тьму. А она – словно дышащая, тёплая, как летняя ночь, живая – принимает его в свои объятия. Она по одному забирает их всех. – Я всего лишь человек, – оправдывается Коляс перед той, что раз за разом отбирает у него Ваню. – Я – человек, – повторяет он и, отворачиваясь от темноты, бежит на свет. *** Прохладные пальцы ласково проходятся по лбу и зарываются во взмокшие на висках волосы. От них идёт ровное тепло, прогоняющее кошмар, говорящее: ты не один, даже если ты и во сне выбираешь другую сторону. – Где ты был? – спрашивает Коляс их хозяина, продирая глаза. Голос спросонья хрипит, как будто он кричал полночи. Наверное, так и было. От такого прихода только орать в подушку. Мама правильно говорит: не ешь в полнолуние – цыгане приснятся. В комнате пасмурно. Изменчивая питерская погода – вот сюрприз! – не изменяет себе и радует очередным дождливым днём. Сквозь грязное окно видна мокрая крыша и кусок свинцового неба. Темнота не оставляет Коляса даже тут. Она трансформируется в притворяющегося человеком монстра. Вот он – адепт хаоса, кровь от крови тьмы и её самый верный сын, Бог всех поклоняющихся ей девчонок и пацанов. Ванька. – Бегал, – пожимает тот плечами и в ответ на скептический взгляд Коляса поднимает руки ладонями вверх. – Я в самом деле бегал. Хуй в том городе поймаешь Никиту без приключений. Да, конечно. Никиту. Очередную тварь, которая выглядит, как молодой парень – привет, цветные волосы и смущённая ухмылка, – и при этом может по щелчку разнести полгорода в мелкое стеклянное крошево. Кто-то явно проклял всех русских рэперов и их окружение. Коляс смотрит в потолок. Желание закатить позорную тёлочью истерику с битьём посуды и последующими пиздюлями от Миши сплетается с потребностью поддаться волчьему инстинкту и вылизать пальцы, всё ещё теребящие волосы. Или это тоже вполне человеческая приблуда. Коляс совсем запутался. Ваня вздыхает и тянет его на себя. Кожу запястья как будто кипятком окатывает. Она так горит от прикосновения, что Коляс вырывает руку и скребёт ногтями зудящее место. Ну точно тёлка. Миша простит ему свой ненаглядный фарфор. – Я не перетереть делишки за пивком сорвался, – Ваня опять хватает его за ту руку, на которой у Коляса выбит неровный зигзаг татуировки – то ли росчерк ручки, то ли кардиограмма, – и прикладывает её к своей груди. Под пальцами – плотный хлопок футболки, тёплая кожа, мышцы и кости. И где-то там, в самой глубине, мерно бьётся сердце. Обычное человеческое сердце, не признающее никаких ярлыков и условностей, уверенно стучащее в ладонь Колясу, на секунду замершее, когда он прижимает её плотнее. – Вот твоё доказательство, – шепотом выдыхает Ваня и кивает на ожившие линии татуировки, пульсирующие на каждый новый удар сердца, вместе с ним отсчитывающие секунды и минуты его жизни. Долгие годы. – Я ебал, человек ты или нет. Я люблю тебя. Коляс зажмуривается. А когда он открывает глаза, тьма между ними отступает. Она, наконец-то, оставляет их наедине. Друг c другом.