Чудовище

Бесконечное небо, безмолвное, безучастное, словно прожженный транжира, безразлично роняло свои бриллианты в пустоту за горизонтом. Говорят, если загадать желание, пока звезда падает, оно исполнится. Эта глупая людская вера в удачу, в милость каких-то высших сил всегда казалась Виктору смешной и нелепой. Желания не исполняются сами собой, исполнение желаний нужно заслужить, заработать, нужно чем-то пожертвовать, чем-то равнозначным, чем-то не менее значимым, чем-то, что так вожделеешь. Нужно вывернуть себя наизнанку, перекроить, перестроить, собрать заново. Только тогда твое желание исполнится. Виктор знал это. Вот только его желания никогда не исполнялись. Он моргнул, и очередная звезда сорвалась с небосклона. Бесконечная ночь, бесконечно долгая жизнь, проклятье и благословение, причина боли и источник наслажденья. Виктор часто думал о том, сколь многие, должно быть, жаждут бессмертия, ищут его, стремятся к нему, но только приближают свою смерть. Лишь единицы получают в дар проклятье вечной жизни. И лишь единицы из этих единиц способны оценить его, способны им насладиться. Не растерять себя за бесконечной чередой однообразных дней, похожих, как две капли воды, как две крохотные падающие звездочки, глядя на которые, глупые люди загадывают желания, чтобы те никогда не исполнялись. Виктор не относил себя к тем счастливчикам, чья бессмертная жизнь пестрела чередой бесконечных праздников. Он был одним из тех несчастных, кто томится бездельем и изнывает от скуки, считает часы до рассвета, чтобы уснуть без снов до тех пор, пока его не разбудит голод. Он давно потерял счет дням, неделям и годам. Он пересчитал все камни в стенах, все трещинки в потолке, перечитал все книги в библиотеке, не менее сотни раз каждую. Он читал их до тех пор, пока не истер в пыль страницы. Когда-то он пытался вспоминать свою жизнь до бессмертия, пытался записывать обрывки своих воспоминаний, чтобы они не исчезли насовсем, но бумага, на которой он писал, давно истлела, рассыпалась прахом. Виктор не мог вспомнить, как, когда и почему он стал вампиром. Иногда он даже думал, что обращения и вовсе никогда не было, он никогда не рождался, он просто был. Всегда был. А память, как звездное небо, складывалась то так, то этак, как осколки цветного стекла в калейдоскопе рассыпалась цветной мозаикой случайных событий, некоторые из которых, Виктор подозревал, и вовсе были его собственной выдумкой. Как тот пастушок, чьего имени он не мог уже вспомнить, то ли Кристиан, то ли Кристоф. В поисках отбившегося от стада ягненка, он и сам заблудился в тисовых зарослях, раскинувшихся вокруг замка. Эти деревья росли здесь тысячи лет, и Виктору казалось, будто он помнил их, когда они только-только пробивались из семян, робко тянули к солнцу свои тоненькие колючие веточки. Виктору казалось, будто он сам посадил их, желая когда-то отгородиться от мира, слишком изменчивого, слишком непостоянного, за стенами своего замка. Но теперь он уже не мог сказать, так ли это на самом деле. Виктор нашел мальчишку, плачущего, напуганного, он изодрал одежду о шипы розовых кустов, что росли там, где солнечные лучи могли пробиться сквозь кроны вечных тисов. Их черные до синевы цветы источали тончайший аромат, но сорванными не могли прожить и часа. Мальчишка же пропитался этим ароматом, как будто насквозь. Его кожа, до прозрачности белая в хрустальной ночной темноте, его волосы, похожие на тонкую золотую проволоку, казались Виктору сотканными из сине-черных пьянящих ароматом лепестков. Гранатовые капельки крови на щеках, на губах, на запястьях, словно капли полночной росы обещали благодатное утро. Виктор нес мальчишку на руках, тот казался ему легким, как пушинка, словно был он не из плоти и крови, а из аромата ночных роз, из стрекота сверчков, из трелей соловья, из падающих звезд, из предутренних прозрачных теней. Он был таким невинным, таким чистым, словно ангел, заблудившийся на земле. Глаза его зеленые, словно весенний луг, залитый солнцем. На мгновенье Виктору показалось, что он помнит, как бежал босой по молодой, еще не обсохшей от утренней росы траве, как падал в нее, как вдыхал аромат диких цветов, как искал в изумрудно-хризолитовых зарослях приземистые кустики сладкой земляники. Но в следующее мгновенье это воспоминание растворилось в темноте, как и все прочие до него. Сначала мальчишка плакал, просил отпустить его, слезы текли по его исцарапанным щекам, скатывались по скулам, впитывались в золотистые кудри. Но вдруг его рыдания иссякли, так ветер утихает на закате перед тем, как переменить направление. Так и взгляд мальчишки: из испуганного он вдруг стал восторженным. И тот страх, что терзал его, вдруг овладел Виктором. Как может жертва, чья участь – заклание, испытывать восхищение своим губителем? Как может ягненок с таким трепетом любоваться волком? В ту ночь Виктор отпустил мальчишку. Отнес его к краю леса, откуда был виден луг и дорога в деревушку. Он подарил ему розу, единственную алую, что случайно выросла в зарослях черных. Она, словно кровь, обагряла руки мальчишки, дрожала в его пальцах вырванным сердцем, пьянила сладостью аромата, словно хмельное вино. Виктор вздрогнул, пробудившись от своих воспоминаний. Было ли это на самом деле? Было ли это томительным предзакатным сном? Было ли это пустой полуночной грезой? Он не знал. Все спуталось, перемешалось. Реальность и иллюзия утратили свои границы, растворились друг в друге, как ночь растворяется в предрассветных сумерках. Но он не мог забыть взгляд мальчишки, такой сияющий, такой невинный, исполненный благоговения и восторга. – Я увижу тебя снова? – спросил он перед тем, как Виктор растворился в темноте. Но так и не получил ответа. Теперь же Виктор и сам задавал этот вопрос, но бесконечная пустота не в силах была ему ответить. Кристоф, измученный жарой, мечтал лишь о глотке воды, но все его запасы иссякли. Еще до рассвета пришел он на луг, где когда-то пас овец, с мольбертом, красками и кистями, чтобы поймать тот чарующий момент, когда рассветные лучи золотят шпили древнего замка, окрашивают жемчужно-розовым его серые изъеденные трещинами стены. Чтобы запечатлеть его на холсте. И через много лет, когда память станет его подводить, смотреть на этот холст и возвращаться в тот самый счастливый момент в своем прошлом, в момент встречи с чудовищем, чьи глаза сияли ярче звезд на небе, чьи руки обнимали нежнее теплого летнего ветра, чье сердце было чище воды из горного источника. Жаркий полуденный ветер трепал короткие кудри, забирался под рубаху, обжигал лицо. Кристоф стирал капельки пота рукавом, облизывал пересохшие губы и проклинал свое неистребимое упрямство. Когда-то оно превратило его из пастуха в художника. Теперь же, кажется, оно грозило ему смертью от жажды. Все началось тогда, когда живущий в древнем замке вампир, чьего имени он так и не узнал, на прощанье подарил ему розу. Она была столь прекрасна, что Кристофу захотелось сохранить память о ней. Он никогда раньше не видел таких совершенных цветов. Поэтому он рисовал ее снова и снова, пока та не увяла. А потом рисовал ее по памяти. Кусочками угля и мела, на бумаге, на стенах, на белых только-только выстиранных скатертях, за что бывал жестоко наказан и долго не мог сидеть и даже лежать на спине. Он рисовал ее так настойчиво, так упорно, так увлеченно, что был отправлен подмастерьем к местному художнику. Тот писал портреты тучных знатных дам и их властолюбивых мужей, их пухлощеких капризных детей в пышных нарядах, играющих с маленькими тонконогими собачками. Он называл это искусством. Кристоф же видел в этом стремленье угождать. Сам он мечтал рисовать цветы, птиц, бабочек, облака, отраженные в капле росы, совершенные в своем несовершенстве формы, лишенные всякого человеческого участия. Мимолетные, случайные, никогда не повторяющиеся. Было в их постоянной изменчивости что-то чарующие, что-то колдовское, как во взгляде вампира, терзающегося сомнениями. Кристоф вряд ли мог бы забыть ту ночь, бесконечную, темную, страшную. Он потерял всякую надежду на спасение, считал, что дни его сочтены, что он не увидит больше солнца, не почувствует вкуса хлеба, не обрадуется дождю, не согреется у огня. Но вампир не просто отпустил его, но и вывел к дороге, указал ему путь в деревню. Это было чудом, в которое Кристоф и сам не мог поверить. Он мечтал встретить его снова и страшился встречи, как ничего не страшился в своей жизни. Но замок был непреступен. Окружавший его лес, приближаясь к стенам замка, становился непролазной чащей. В нем не было дорог, не было троп, он до небес вырастал непреодолимой стеной. И все, что Кристофу оставалось, – это его воспоминания и его картины, которые он прятал от посторонних глаз за низкой дверью в чулане своей маленькой мастерской. Единственным, чего он не мог изобразить, был сам вампир. Как ни пытался Кристоф, он не мог вспомнить его лица. Черты его казались идеальными, столь прекрасными, что не было в мире слов, достойных воспеть их красоту, не было в мире красок, достойных передать их совершенство. Днями и ночами Кристоф работал над набросками, пытаясь воссоздать образ чудовища, но ни один портрет не нравился ему, ни один не вызывал в нем того священного трепета, который он испытал, глядя в глаза чудовищу. Когда силы писать окончательно покинули Кристофа, он собрал все в этюдник, закинул его на плечо. Солнце пекло нещадно, час пути до деревни казался ему целой вечностью. Где-то здесь, у кромки леса, он помнил, был ключ с чистой, прозрачной водой. Будучи пастухом, иногда в жаркий день он бегал к нему, чтобы напиться. Путь до леса был недолгим, не более четверти часа, и там можно укрыться в тени, даже если ручей найти не получится. Многие в деревне боялись этого леса, зная, что в замке обитает древнее чудовище. Кристоф же никогда не чувствовал страха. Еще мальчишкой он гонял сюда овец, зная, что на этих лугах растет самая сочная трава, весной прибегал искать земляничные полянки, а зимой, когда снег накрывал землю белым покрывалом, приходил за ветками молодых еще низкорослых тисов, их можно было встретить у кромки леса. Кристоф делал из них праздничные украшения, венки и гирлянды, привязывал ниточками к мягким иголкам мелкие красные яблочки, оставшиеся с осени, и развешивал на стенах и под потолком. Источник был там, где, как Кристоф помнил, он и должен был быть. Ключ бил из-под земли у подножья холма, на котором стоял замок. Вода звенела в замшелых камнях и собиралась в небольшое озерцо, стекала ручейком и через сотню шагов снова уходила под землю. Кристоф опустился на колени у самой воды, подставил ладони, вода показалась ему сладкой. Сейчас она была вкуснее самых изысканных лакомств. Он жадно пил из источника, глоток за глотком, утоляя жажду, плескал водой в лицо, а после и вовсе стащил с себя рубаху, набрал воды во флягу и окатил себя, смывая жару и крупинки соли, оставшиеся от высохшего пота. Прохладная вода вернула силы, но как же не хотелось теперь Кристофу покидать этот райский уголок. Он вытянулся на мшистом берегу крохотного озерца. Высокие до небес тисы покачивали где-то в вышине своими зелеными ветвями, ветер гнал облака, иногда над лесом пролетали птицы. Убаюканный стрекотом кузнечиков, щебетом птиц и глухим звоном воды в камнях, Кристоф и сам не заметил, как провалился в сладкую полуденную дрему. Проснулся он лишь спустя несколько часов, дрожа от холода. Лес погрузился в сумерки, и Кристоф с трудом мог различить очертания деревьев на фоне темнеющего неба. Он нашарил в траве свою рубашку, все еще влажную, наскоро натянул ее в попытке хоть как-то согреться. Но мокрая ткань, липнущая к коже, не давала тепла. – Ты так хочешь умереть? – вдруг услышал он тихий приглушенный голос, он не был знакомым, но и не показался Кристофу чужим. Как будто тот уже знал его обладателя. Кристоф вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял вампир. Высокий, бледнокожий, он словно светился в темноте призрачным холодным светом. Его голубые глаза как высокое полуденное небо, сияли безмятежностью, серебристые локоны рассыпались по плечам, скрывая истлевшее кружево шелковой рубашки. Кристоф отступил назад, споткнулся и едва устоял на ногах. Он мечтал об этой встрече долгие годы, томительными бессонными ночами рисовал в своем воображении картины их тайных свиданий, подбирал слова, жесты, улыбки и взгляды, что могли бы очаровать чудовище, похитить его мертвое сердце. Но сейчас все это забылось в одно мгновенье, и Кристоф ничего не мог вымолвить, только открывал рот и снова закрывал его, как рыба, выброшенная на берег прибоем. – Ты хочешь умереть? – повторил вампир. Он протянул руку и коснулся щеки Кристофа тонкими холодными пальцами. Когда-то давно, когда они встретились в первый раз, руки вампира показались Кристофу теплыми, но сейчас они были холоднее льда. – Я отпустил тебя однажды, так зачем ты вернулся? Ты думаешь, что я отпущу тебя снова? – он обводил кончиками пальцев черты лица Кристофа, его скулы, его веки, его губы. Эти прикосновения, словно колючие льдинки в пургу, обжигали, царапали, оставляя на коже болезненные следы. Кристоф не мог ничего сказать, он онемел от волнения, от ужаса, накрывшего его шипящей бушующей волной. Вампир был так близко, можно руку протянуть и коснуться, но вместе с тем их разделяла пропасть, что разделяет людей и чудовищ. Кристоф стоял, не шелохнувшись, словно скульптура из тех, которые ваял его наставник, только куда более совершенная и прекрасная. – Беги, ну что же ты? – вампир отнял, наконец, свою ледяную руку. Его глаза полыхали холодным обжигающим огнем. – Беги, пока я не отнял твою жизнь, как тысячи других. Беги, ты счастливчик, дважды избегнувший смерти. Беги, пока я не передумал. Как можно убежать от того, кого искал всю жизнь, когда только нашел его? Как можно убежать от того, к кому стремился, о ком мечтал, чей образ хранил в сердце, как самую страшную тайну? Кристоф стоял, не двигаясь. Его сердце билось так сильно, что, кажется, его стук разносился по лесу, пугая птиц и мелких ночных зверей. – Ну что ж, если ты не хочешь уходить, тогда уйду я, – вампир сделал шаг назад, скрываясь во мраке уже сгустившейся ночи. Он двигался бесшумно, как будто и не ступал на землю подошвами своих сапог, не задевал пышными рукавами веток, не касался кончиками пальцев бархатистых стволов древних тисов. – Постой! – вдруг вскинулся Кристоф. Он вытянул руку и попытался поймать вампира за рубашку, но тонкая ткань выскользнула из пальцев. – Постой. Позволь мне написать твой портрет, – попросил он, глядя на вампира с такой мольбой, что даже его мертвое сердце дрогнуло от этого взгляда. – Написать мой портрет? Но зачем? – изумился вампир. Он остановился, не приближаясь, но и не удаляясь от Кристофа. – Твоя красота – совершенство, – ответил тот дрожащим от волнения голосом. – Нет большего наслаждения в этом мире, чем прикасаться к ней, хотя бы мысленно. Я хочу впитать каждую твою черту, глазами, руками, сердцем, как если бы мы были равными, – выдохнул он слова, которые могли стоить ему жизни. – Ты, правда, смелый, – засмеялся вампир. Кристоф впервые увидел его клыки, тонкие, как иглы, острые, они вонзались в плоть жертвы, прокалывая тонкую кожу, оставляя на ней только два крохотных пятнышка – скромную метку неминуемой смерти. – Идем, – он вдруг перехватил Кристофа за руку и потянул за собой. Тот едва успел подхватить свой этюдник. Вампир шел быстро, так быстро, что Кристоф едва поспевал за ним. Но тот крепко держал его руку, не отпускал ни на секунду. Теперь она снова была теплой, почти человеческой. Кристоф не мог понять, в чем причина такой перемены, но он принял это как знак доверия к нему. От мыслей, от желаний кружилась голова. Неужели он сможет беспрепятственно любоваться им, разглядывать каждую его черточку, каждый блик на коже, каждую тень. Сознание отказывалось в это верить, но сердце колотилось так отчаянно, так сильно, что, кажется, кровь закипала в жилах. Замок возвышался над лесом темной громадой, нигде в нем не было света, не горели ни свечи, ни факелы, вампир видел в темноте не хуже ночных птиц, а других обитателей тут попросту не было. Кристоф шел за ним, как слепой за своим поводырем, всецело доверяя чудовищу, не смотря на то, что тот в любой момент мог отнять его жизнь, остановить трепещущее сердце, выпить дыханье одним коротким поцелуем. Они долго поднимались по крутым ступенькам, переходили из коридора в коридор, Кристоф не смог бы найти дорогу обратно, даже если бы захотел. Впрочем, вампир и не обещал отпустить его после того, как портрет будет закончен. В замке было холодно не смотря на жаркое лето, каменные стены, покрытые мелкими капельками воды, пахли сыростью, от которой становилось тяжело дышать. Кристоф хватал ртом воздух, задыхаясь в удушливых испарениях. Наконец они пришли. В неровном свете звездного неба, льющемся сквозь высокие стрельчатые окна, Кристоф с трудом мог различать очертания предметов. Стены зала терялись во мраке, он был огромный: тут поместилась бы вся его мастерская, весь двор, и еще осталось бы место для танцев и конного турнира. Вампир, наконец, отпустил его руку, он подошел к окну, давая возможность Кристофу полюбоваться своим изысканным силуэтом. – Тебе, должно быть, нужен свет, – его голос звучал тихо, но Кристоф отчетливо слышал его, хотя их разделяло приличное расстояние. – Я не смогу писать без света, – ответил он виновато. Вампир скрылся в темноте, и какое-то время Кристоф не видел его и не слышал его бесшумных шагов. Но вдруг во мраке, где-то в глубине зала, появилась сияющая точка, потом еще одна, и еще, и еще. Кристоф услышал звон стекла, как будто в большую корзину складывали пустые склянки. Он с любопытством вглядывался в темноту, пытаясь разобрать, что там происходит. Но зрение подводило его. Впрочем, вскоре вампир оказался с ним рядом, он нес корзину, наполненную чем-то сияющим. Когда он приблизился, Кристоф понял, что это были прозрачные банки со светлячками. Каждый из них по отдельности светился так слабо, что едва ли мог осветить хоть что-то, но тут их были тысячи, десятки тысяч. Их света было достаточно, чтобы осветить и холст, и модель. Вампир расставил банки на высоких столиках, на стульях с резными спинками, подвесил на крюки вдоль стен. Их было не достаточно, чтобы осветить весь зал, но Кристофу хватило их света, чтобы взяться за работу. Он раскрыл этюдник, снял с подрамника холст с так и незаконченным замком, закрепил на нем чистый. Он словно чувствовал, что ему понадобится ни один холст, и взял с собой второй. Хотя обычно не брал больше одного, только бумагу для набросков. Вампир стоял у окна в дрожащем свете светлячков. Величественный, непреступный, он был так совершенен, что Кристофу казалось, он не сможет дышать, если отведет от него взгляд. Но все же чего-то не хватало в этом холодном отрешенном совершенстве. Того, что Кристоф увидел, когда вампир смеялся. Его острых смертоносных клыков, пламени его сияющих глаз. Кристоф подошел к нему так решительно, что сам изумился своей отчаянной безрассудности. – Я хочу, чтобы ты снял это, – он потянул тонкую ткань рубашки, вынуждая вампира избавиться от нее. – Ты мне приказываешь? – тот, впрочем, не стал сопротивляться, позволяя этому наглому мальчишке раздеть себя. – Она скрывает твою красоту, – выдохнул Кристоф, впервые самостоятельно прикасаясь к бледной полупрозрачной коже. Он расправил спутавшиеся серебристые пряди, откинул их назад, обнажая точеные плечи, изящный торс, которому бы позавидовал любой живой мужчина. – А ты считаешь, что способен разглядеть ее? – со смехом выдохнул вампир. Его забавлял этот наглый мальчишка, дерзкий, бесстыдный и так отчаянно бесстрашный. – Только то, что, могут увидеть мои человеческие глаза, – щеки Кристофа залил густой румянец. Он, наконец, устыдился своей наглости. – Но даже этого достаточно, чтобы навсегда стать твоим пленником, – едва слышно выдохнул он, до крови кусая губы. – Зачем ты дразнишь меня? – вампир провел кончиками пальцев по припухшим губам, собрал капельки крови, слизнул их и на миг его глаза потемнели. – Если ты хочешь закончить работу, мне лучше не думать о том, какова на вкус твоя кровь, – прошептал он. – Но ведь ты уже знаешь, какая она на вкус, – совершенно безумная идея вдруг пришла Кристофу в голову. Запечатлеть вампира после трапезы. Таким, каким его никто никогда не видел. Каким он и сам себя, возможно, не видел. Этот портрет стал бы его шедевром. – Разве ты не хочешь попробовать ее снова? – он потянул за шнурок, распуская ворот рубашки, обнажая тонкие ключицы, шею, плечи. – Но ты умрешь, – вампир не отрываясь смотрел на бьющуюся под кожей жилку. – Ты разве не сможешь остановиться? – выдохнул Кристоф. – Я хочу написать твой портрет в крови, – требовательно заявил он. – В своей крови. Я хочу… – он не успел договорить. Вампир склонился к нему, впился клыками в тонкую кожу, проколол вену, лишь слегка, чтобы наглый мальчишка не умер. Кровь толчками выплескивалась сквозь прокол, стекала по груди Кристофа, впитывалась в его рубашку, вампир слизывал ее с горячей кожи, наслаждаясь сладким упоительным ароматом, от которого голова шла кругом. Ему хотелось разорвать мальчишку, впиться клыками в его трепещущее сердце, искупаться в его крови, согреться его теплом. Но что-то не позволяло вампиру сделать этого. С трудом он оторвался от своего обожателя, поднял было руку, чтобы отереть его кровь с лица, но Кристоф не позволил ему. Он был бледен, но решительность его, похоже, только укрепилась. Твердым шагом он вернулся к холсту, взял в руки кисти. Обычно он начинал с набросков, но сейчас, преисполненный воодушевления, готов был сразу писать по холсту. – Постой, – вампир вдруг в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние. – Без этого твоя рана не затянется, – он надкусил собственное запястье и мазнул по губам мальчишки своей кровью. Тот инстинктивно слизнул ее, и его рана на шее почти мгновенно исчезла, на коже не осталось и следа от укуса. Виктор не смог бы объяснить, что заставило его поддаться на уговоры этого странного мальчишки, чья наглость, кажется, не ведала границ. Почему он не убил его в первый раз, почему не убил во второй, почему не выпроводил из своих владений, а вместо этого привел в свой дом, позволил повелевать собой. Ответы на эти вопросы, наверное, существовали, но Виктор не хотел об этом думать. Сейчас он хотел только смотреть на мальчишку, любоваться тем, как вдохновенно он пишет. Тот, словно опьяненный, не замечая ничего вокруг, впивался взглядом в своего натурщика. Словно вампир, жадный и ненасытный, он не мог оторваться от источника своего вдохновения. Аромат его крови, оставшейся на лице и на груди Виктора, кружил голову, сводил с ума. Он был таким упоительно сладким, каким бывает только вкус крови безнадежно влюбленных, пока они еще не знают, что их любовь останется без ответа. Виктор смотрел на мальчишку, не отводя взгляда. Сначала с любопытством, но в какой-то момент, Виктор и сам не понял, в какой, это любопытство переросло в восхищение. В тот жадный восторг, который могла ему подарить только кровь его жертв. Теперь же это было что-то иное, что-то чуждое ему до сих пор. Что-то упоительно головокружительное и болезненное одновременно. Виктор хотел запечатлеть в памяти каждое мгновенье, каждое движение наглого мальчишки, каждый его вдох, каждый взгляд, каждое биение жилки на его шее. Мальчишка смертен. Его красота, как красота цветущей розы, увянет быстро и безвозвратно. Ей нужно наслаждаться, пока она свежа. И Виктор наслаждался. Он не заметил, как побледнели звезды, как посветлело за окнами небо, как зал стал наполняться утренним светом. Опомнился он лишь тогда, когда первые лучи восходящего солнца обожгли его обнаженную спину, подпалили кончики его волос. Он вскрикнул и упал на пол. Зашипел, отползая в тень. Мальчишка тут же вскинулся, напуганный жутким звуком, как будто шипела тысяча змей, готовых броситься на своих жертв. В мгновенье ока он оказался рядом с Виктором, закрывая сего собой от обжигающих лучей. Только теперь тот заметил, каким изможденным стало его лицо: мальчишка был бледен, губы его потрескались, под глазами залегли темные тени. – Тебе пора уходить, – Виктор коснулся кончиками пальцев его лица. – Я не хочу, – запротестовал наглый мальчишка. Как будто это он был тут хозяином, а вовсе не Виктор. – Тебе не место здесь, – качнул тот головой. – Но я хочу остаться, – снова возразил мальчишка. – Ты здесь погибнешь, – не уступал ему Виктор. – От голова, от жажды, от моих клыков. Этот замок – не место для смертного. Твоя жизнь и так коротка, не трать ее попусту, – он надкусил свое запястье и поднес к губам мальчишки. – Вот выпей. Моя кровь даст тебе сил добраться до дома. Мальчишка впился в запястье так жадно, как будто и сам был вампиром, добравшимся, наконец, до свежей добычи. Он глотал горькую кровь Виктора, как воду, как сладкое хмельное вино, пока тот не отнял от его губ свою руку. – Но я не закончил, – выдохнул мальчишка. Его рот был выпачкан темной кровью Виктора, она стекала по подбородку, капала на его грудь, впитывалась в рубашку, оставляя на ней почти черные пятна. – Неужели этот портрет тебе дороже твоей собственной жизни? – удивился Виктор. – Но это твой портрет, – снова возразил мальчишка. – Чем будет моя жизнь, если в ней не будет тебя? – он перехватил руку Виктора, тонкую, бледную, ослабевшую от солнечного света, уже вовсю наполняющего зал. В этом ярком утреннем свете изумрудно-хризолитовые глаза мальчишки светились такой чистой зеленью, что Виктору захотелось упасть в них, как в молодую весеннюю траву. И остаться навсегда в этой шелковой зелени, пропитанной ароматом солнца и луговых цветов. – Твоя жизнь будет жизнью, а не бесконечным бессмысленным умиранием, которое никогда не достигнет своей конечной точки, – тихо ответил он. – Ты отнял мою жизнь много лет назад, – покачал головой мальчишка. – И я не верну ее, если уйду сейчас, – он поднялся с пола и стал задергивать портьеры, скрывая Виктора от обжигающего солнечного света. – Но ты никогда больше не увидишь солнца, не сможешь радоваться свету дня, не почувствуешь утреннего тепла, – оказавшись в тени тяжелых портьер, Виктор поднялся. Зал снова погружался во мрак. Опустив все портьеры, мальчишка вернулся к нему. Подошел так близко, как будто дразнил, как будто просил впиться в его нежную плоть. – Ты мое солнце, – выдохнул он, обнимая Виктора за шею и наклоняя голову набок. – Я чудовище, – Виктор с трудом мог сдержать себя. Сейчас, когда пульсирующая вена мальчишки оказалась так близко, когда он чувствовал стук его сердца, как если бы это сердце билось внутри него, сдержаться было почти невозможно. – Я хочу стать таким же чудовищем как ты, – попросил мальчишка. – Я хочу… Остаться с тобой навсегда. Чтобы ты всегда мог смотреть на меня, как смотрел на меня сегодня, пока я работал над твоим портретом. Я хочу видеть этот твой жадный взгляд, хочу чувствовать его на себе целую вечность, до тех пор, пока весь мир вокруг не рассыплется прахом. – Я даже не знаю твоего имени, – прошептал ему на ухо Виктор. От аромата наглеца кружилась голова и все плыло перед глазами. – Кристоф, – тихо выдохнул тот. – Тогда и свое мне скажи, – потребовал он. – Можешь звать меня Виктор, – с этими словами вампир впился в горло своей жертвы, своего обольстителя, этого бесстыдного наглеца, похитившего его мертвое сердце. Он больше не мог сопротивляться этим чарам, оказавшимся сильнее его собственных, как будто существовала в этом мире сила, более могущественная, чем его собственная, и принадлежала она наглому мальчишке по имени Кристоф.