***
Долгожданное облегчение. Лёгкость… Тишина наполняется тихим шелестом, а ладони чувствуют живительную влагу, рассыпавшуюся на траве. Постойте, на траве? Какие настоящие ощущения! Я приоткрываю слезящиеся глаза и вижу: перед взором на несколько вершков от земли возвышаются зеленые стебли, колышемые тихим ветерком. Осторожно, я приподнимаюсь на локтях, оглядываясь вокруг себя. Темный сад. Стройные берёзы, белеющие во мраке, склонили свои кудрявые макушки к земле; тут же ещё одно деревце, небольшое. Вишня, что цветёт белыми цветами, источающими тонкий, едва слышимый аромат. Тихо, только слышно душном воздухе стрекотание кузнечиков. Но вот я взглядом наткнулась на что-то большое. В небольшом окошке трепетал оранжеватый свет. Тут кто-то есть… Внезапно подувший ветер заставляет меня поёжиться; моя пижама, в которой я осталась, промокла. Надо поскорее зайти в дом, но… как я заявлюсь людям в таком виде? Однако деревянная дверь под моим напором отворяется, и передо мной возник темный коридор. Оглянулась назад; позади все тот же сад. Поддавшись внезапному чувству волнения, разлившемуся в груди, я шагнула в темноту. Холодные доски под ногами тут же отозвались тихим скрипом, внезапно повисшем в воздухе. Ох, как ненадёжно! Вдалеке виден мягкий луч света, что падал на пол из соседней комнаты. Я вздрогнула, когда услышала тихое мелодичное бормотание. Кто же здесь живет? Снедаемая любопытством, я тихонько стала двигаться к свету. Притаившись за стеной, я прислушалась к звукам. Тишину дома нарушал лишь треск да какое-то шуршание, будто кто-то быстро пишет на листе. Чем медленней я выглядывала из-за угла, все больше я не могла поверить в увиденное. Небольшая комнатка, в которой царит приятный глазу полумрак. В нос ударил яркий, но отнюдь не противный запах старины, книжный запах… В самом углу висят иконы, на который, покачиваясь, приютились маленькие красноватые лампадки. Открытое окно, выходящее в сад. Перед ним стол, а за столом… О, Боже… Этот человек… Мужчина с причудливо вьющимися, чёрными кудрями, пышными бакенбардами и греческим профилем; одетый по-домашнему в сорочку, свободную в локтях, и брюки, он явно не ожидал гостей. Не замечая моего молчаливого присутствия, он сидел, склонившись за листами, и руки его летали подобно птицам; перо резво, нещадно царапало бумагу. Но вот мужчина откинулся на спинку стула и вытянул ноги; закрыв глаза, он дирижирует пером, пропевая сочиненные строки. Возведя глаза к потолку, мужчина вдруг вновь склоняется над листом и, нахмурившись, продолжает писать. Вот как оказывается поэты пишут стихи… Но что это? Переминаясь с ноги на ногу, увлечённая происходящим, я совсем об этом забыла! Половица подо мной громко скрипнула. Сердце упало в пятки, а по спине пробежался неприятный холодок. Пропала… Поэт резко вскидывает голову и поворачивается на источник шума. Кажется сейчас время замерло; умерли все звуки, и я вместе с мужчиной тоже застыли, настороженно и несколько пугливо глядя друг на друга. — З-здравствуйте. — тихо промямлила я, на секунду опустив взор. — Добрый вечер, сударыня… — медленно послышалось в ответ из глубины комнаты. Я выхожу из своего убежища и, с видом нашкодившего ребёнка, закладываю руки за спину. — Кто Вы и как сюда попали? — удивлённо спрашивает поэт, встав из-за стола. — А впрочем, что ж это я набросился на Вас. Прошу сюда. Проходите, не стойте там в дверях. Мужчина вёл себя уверенней, а вот я, будучи повергнутой в ужас, на негнущихся ногах добрела до стола. Поэт указал на стул, на который я присела с чувством смешанным: его вмешательство принесло с тем некоторое облегчение, но в груди разгорелся настоящий пожар, бушующее волнение съедало мою душу. — Вы и-извините меня за внезапное вторжение… — неловко сбиваясь, начала я, теребя рукав пижамы. — Я не знаю, где я нахожусь. И… как сюда попала — тоже не знаю. — Ну что Вы, мадемуазель. Оставьте. Я не сержусь на Вас и не смею. — мужчина отвёл глаза, на лице мелькнула тень задумчивости. — Неловкое вышло знакомство. Да и я так и не представился. Пушкин… Александр Сергеевич. Неужели тот самый?.. Я молча смотрела на поэта, широко распахнув глаза. Сколько же в них было восхищения, перемешанного с неверием. — Мне кажется, я могу узнать имя юной сударыни. Пушкин склонил голову; уголки его тонких губ чуть приподнялись, а сам он глядел на меня в ожидании ответа. — Варя, Варвара. — уже громче добавила я, стараясь незаметно прочистить горло. — Варвара. Чудесное имя… Что ж, безмерно рад нашему знакомству. Александр Сергеевич вдруг потянулся к моей руке и я, кажется, в первый раз угадала, что он хотел сделать. Его пальцы были чуть прохладны, поэтому когда он коснулся, а затем и аккуратно обхватил кисть, по коже прошёлся бодрый трепет и внезапно подкатила слабость. Поэт оставил мимолётный поцелуй на ладони и снова легонько сжал её, когда опять посмотрел мне в глаза. Пока я беспардонно разглядывала мужчину, я заметила, каким добродушием светится его лицо, и как приветливо и доброжелательно смотрят голубоватые глаза… — А знаете, — вдруг начал он. — так тоже зовут девушку одного моего знакомого*. Боюсь, не припомню сей же час. Кажется… — Лермонтов. — тихо проронила я. Пушкин в удивлении приподнял брови, поддавшись назад. — Откуда Вы знаете? — в замешательстве спросил поэт. Издав неопределённый звук, я опустила голову, чтобы мужчина не увидел моей появившейся улыбки. — Боюсь, — я бросила мимолётный взгляд в окно. — Александр Сергеевич, Вы мне не поверите. Но, если можно, — я наклонилась ближе к Пушкину и прошептала, — я буду молчать. Кудрявый мужчина приподнял плечи и, громко выдохнув для царившей круг нас тишины, проговорил: — Ну, желание девушки — закон. — Александр Сергеевич ухмыльнулся чему-то своему. — Ох, Вы наверно голодны! Поэт вдруг спохватился и вскочил с места. — Не желаете ли чаю? Он уже вышел было из комнаты, но остановился и, придерживаясь за косяк, обернулся ко мне. — Ну, — замялась я. — если Вам будет не трудно… — Génial! (Прекрасно!) Пушкин скрылся во тьме коридора. Вот и я осталась одна. Занятая внутренними переживаниями, я так и рассмотрела толком комнату до конца. Бревенчатые стены создавали некий уют. На полу расстелился ковёр с узорами, похожими на персидский орнамент*, невысокий шкап. Но стол среди прочей домашней утвари был самым драгоценным, если можно так выразиться. Чернильница, два длинных пера, лежащих рядом, подсвечник, в котором догорала свеча, но самое интересное лежало прямо передал мной. Листы, исписанные аккуратным, но порой торопливым, спотыкающимся почерком.«Румяной зарёю Покрылся восток. В селе, за рекою, Потух огонёк.
Росой окропились Цветы на полях. Стада пробудились На мягких лугах…*»
Я искренне поразилась. Как так из простых слов вырисовываются такие сладкие для души и сердца строки?.. Но вот опять послышались шаги и вскоре на пороге вновь появился Пушкин, который нёс на серебряном подносе чайный сервиз. Среди чашек, лежащих одна на другой, и небольшого чайника тут были маленькие пиалочки с вареньем и мёдом. Как хозяин этого дома, поэт вызвался сам разлить чай, чей тонкий запах, каких-то трав, витал в воздухе. — Прошу Вас, сударыня, угощайтесь! Не робейте. — мужчина уселся напротив, ловко подхватив с подноса дымящуюся чашечку. Все ещё жутко смущаясь, я аккуратно взяла посуду, чьи стенки уже стали горячими, в руки и, поднеся у губам, отпила ароматную жидкость. Чуть поёжилась, когда язык непривычно обожгло. — Скажите, Александр Сергеевич, — начала я; мужчина тут же поднял на меня внимательный взгляд. — я может задам Вам сейчас странный вопрос, но все же, какой сейчас год? Слушая мою сбивчивую речь, лицо Пушкина вытянулось в немом удивлении и ему пришлось отвести глаза. — А Вы, что же, Варвара, не знаете? — негромко промолвил он, опять приблизившись и по-птичьи склонив голову. — Нынче лето 1829-го. Последовала недолжная пауза, которую снова нарушил поэт. — Хм, тогда позвольте и мне задать Вам встречный вопрос. Как же Вы здесь оказались? Утопив взгляд в чашке, я призадумалась. Что ответить? — Я, право, не знаю… — наконец осмелилась я и подняла глаза на Пушкина. — Когда открыла глаза, кругом был сад, а после я… — Как это, однако, странно! — с подозрением, мелькнувшем в голосе, мужчина опустил голову на сомкнутые в замок руки. — Я только могу догадываться о Вашем появлении здесь… Из окна тянуло летней прохладой и влагой. Кузнечики умолкли, а им на смену пришла весёлая, заливистая дробь соловья, эхом отражающаяся от могучих стволов. — А Вы знакомы с Лермонтовым? Александр Сергеевич нахмурился; взгляд его был устремлён в тайную, невидимую мне глубину. — Ах, с Мишей? Знаком, как же. Да если хотите знать, он ко мне часто наведывается. Поутру особенно, когда кончаются учения. — поэт тихо рассмеялся. — Стихи пишет. Далеко пойдёт мальчик… А Вы, чем Вы занимаетесь, Варвара? — Я? — переспросила я, будто не расслышав. — Я ещё учусь. Остался последний год. — Нет, Варенька, Вы не совсем так поняли. Я имел в виду, чем Вы изволите заниматься во внеурочное время. Я предполагал, что Вам чуть меньше осьмнадцати лет. — Да. — тихо ответила я, застигнутая врасплох. — Я танцую… Рисую. Голубые глаза Пушкина загорелись искрой. — Танцуете? — в голосе его послышалось приятное удивление. — В театрах изволите выступать? Я улыбнулась, польщенная заинтересованностью поэта. — Да, можно и так сказать. — хихикнула я, опять затеребив рукав пижамы. Чай уже давно кончился и я отставила чашку подальше на стол, а Пушкин продолжал крутить свою в руках. — Александр Сергеевич, — вдруг громко спросила, удивившись, когда это у меня исчезло смущение. — могу ли я Вас попросить? — Все, что угодно. — мужчина внимательно посмотрел на меня. — Думаю, мне пора. Я и так уже слишком задержалась. — Ну что Вы, Варвара, что Вы? Неужели Вы думаете, что меня тяготит Ваше общество? Пушкин искренне смеялся моему поведению. — Однако, что Вы, Варенька, хотели? Я замялась, закусив губу. — У меня к Вам просьба, может быть немного дерзкая… Могли бы Вы что-нибудь написать мне с собой? Кудрявый мужчина улыбнулся самому себе и дёрнул головой. Он потянулся к желтоватым листам и, наконец выудив чистый, решительно обмакнул перо в чернильницу, замерев на мгновение. Я смотрела на это с неприкрытым восхищением, прижав руки к груди. На дрожащих ногах я встала и начала медленно прохаживаться по комнате. — Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой ее гранит,.. Пушкин медленно поднял на меня взгляд. В нем читается неверие, но такая искренняя радость и благоговение. — Твоих оград узор чугунный, — продолжает он, вставая с места и подходя ко мне. — Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный, — я отхожу к окну, вновь смущаясь и несмело глядя на Пушкина. — Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады, И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла,.. Мужчина подошёл ко мне, протянув в порыве чтения руку; оставалось всего два шага, но он продолжал держать должное расстояние. — И, не пуская тьму ночную На золотые небеса, — я вздрогнула, когда почувствовала, как поэт мягко дотрагивается до моих рук, будто боясь ненароком спугнуть. Я смотрела на любимого поэта полными счастья глазами, а моя душа была на небе, легка и удовлетворена… — Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса.* Пушкин вдруг замолкает, тревожно глядя в мои глаза. Я резко оборачиваюсь и застываю. Я даже не заметила, как ночь ушла, подбирая длинный подол своего платья с рассыпанными по нему звёздами. Посветлело, и на далеком горизонте разлился желто-алый след. — Так быстро… — проронил поэт, стеклянными глазами уставившись на приближающийся рассвет. — Александр Сергеевич! — заплескалось волнение у меня в груди. Мужчина метнулся к столу, схватив с него тот самый лист. — Мне пора… — Мне очень жаль, Варвара. — с толикой грусти в голосе проговорил Пушкин, и мои руки вновь оказались в его плену. — Было приятно провести с Вами время. — Благодарю. — произношу я дрожащим голосом. Поэт склонился над моими ладонями и, прикрыв глаза, три раза приложился к ним губами. — Торопитесь… Но я бросилась ему в объятия, крепко обняв мужчину, прижавшись к его груди. Как было больно! Душа моя рвалась наружу! Я слышала быстрый стук его сердца, отдающийся эхом в ушах. Но вдруг я почувствовала, что руки мои не ощущают под собой опоры, а я начинаю медленно отдаляться. Пушкин стоит против света в окне, и над его кудрявой головой появился яркий слепящий ореол. Солнце, лучи которого наполняли пространство комнатки золотым светом, а потом вокруг стало белым-бело. И я уже не видела себя… Я открыла глаза, и тупая боль ударила в виски. Было ещё совсем темно; взглянув на часы, я осознала, что прошёл от силы только час. А там… Какой реальный сон. И тот лист, который Александр Сергеевич успел вложить в мои руки тоже исчез. Исчезло все… Свесив ноги и, ощутив прохладу дерева, я встала и, немного пошатываясь подошла к окну, отодвинув штору. Небо стало светлее. Глубокая тёмная бездна рассеивалась, и одинокие малютки-звёзды одна за другой стали пропадать с синего небосвода…