Так смеются лишь безумцы

ZHU & NERO — Dreams — Ты просто пиздецкий лгун. От твоей фальши тошнит. Не понимаю, как ещё не выблевал прямо в классе. Бакуго спокоен. Раздражён, но это слишком обычное явление. Он запускает руки в волосы, дышит медленно, но наполняет вздохами целую комнату. Дыхание эхом отдаётся в голове Киришимы, он склоняет голову в бок. — Ты припёрся в мою комнату, чтобы сказать это? — Киришима выдёргивает наушники из ушей, подаётся вперёд. Выхватывает что-то с полки, встаёт с кровати, засовывает руки в карманы. Бакуго не интересно. Ему никогда не интересно. Он делает шаг вперёд, чтобы не оставаться в долгу. У Киришимы в комнате почти темно, освещение исходит всего от одной неоновой лампы в форме фламинго. Как обычно, невъебенно глупо. — Ты так злишься, потому что я улыбаюсь всем, кроме тебя, пёсик? — Киришима без стеснения оглядывает Бакуго. Скользит по нему взглядом сверху-вниз, выдыхает в унисон с ним. — Не называй меня так. Бесишь, — почти сплёвывает. — Нахер мне твоя улыбка, дерьмоволосый? Она сломанная и нездоровая, а сам ты больной ублюдок, разве не так? Ты же не тот за кого себя выдаёшь. — Иначе ты бы не пришёл. Киришима усмехается, сверкает глазами. Наконец-то. Он щёлкает чем-то прямо у шеи Бакуго — захлопывается кожаный ошейник с металлическими шипами. Эйджиро успевает потянуть за цепь прежде, чем Кацуки понимает в чём дело. Он падает у ног Киришимы, скалит зубы и рычит одно единственное: — Какого хуя ты делаешь? — вид сверху изумительный, а Бакуго в приглушённом освещении выглядит как то, что Эйджиро искал всю жизнь. Хочется. Пиздецки хочется. На Бакуго чёрная майка и серые джинсы. Киришима опускается вниз, ловит летящий в его сторону кулак, сжимает чужую кисть, а пальцами свободной руки сдавливает щёки Кацуки, схватив его за подбородок. — Я спрошу ещё раз: какого хуя ты заявился в мою комнату, если знаешь, кто я? — на его лице не остаётся и тени улыбки, вместо этого оно искажается непонятным равнодушием с примесью странной раздражённости. — Зашёл проверить, на что ты способен. Брови Эйджиро незаинтересованно расслабляются, глаза становятся темнее. Он толкает Кацуки вперёд, нависает сверху, тянет за цепь — Кацуки приподнимается на локтях. Эта ёбанная музыка из киришимовской колонки гремит на всю комнату и пиздецки странно подходит под ситуацию. Киришима двигается плавно, но делает ошибку: повторяет одно и то же действие дважды, накрывая рот Бакуго своей ладонью. Кацуки кусается больно и почти до крови: зубы у него даже острее, чем у Киришимы. — Кто этот клоун такой? — Бакуго лениво вырисовывает ручкой причудливые узоры. Новенький закидывает рюкзак на плечо, скользит взглядом по парте, а затем внезапно поднимает глаза на Кацуки, смотря исподлобья. Сегодня они заканчивают раньше. Рядом с красноволосым маячит пара ребят. Он не забывает усмехаться им своей кривой усмешкой и испускать редкие комментарии. — Киришима? — Мидория подпирает кулаком щеку. — Ну, он, вроде, дружелюбный. Бакуго выгибает бровь. — А? Дружелюбный? Вздохи Бакуго продолжают отдаваться эхом в голове Киришимы. Он снова склоняет голову, залезает рукой под кровать, достаёт намордник, глухо смеётся. Идеальная картина. Кацуки, естественно, так просто не сдаётся. Рычит и кусается. Киришима дёргает за цепь, но намордник пока откладывает в сторону. — Разве ты не такой же? Разве ты не обманщик, Бакуго Кацуки? — Эйджиро цепляет рукой обе руки Бакуго и сжимает их над его головой. Кацуки выгибается, елозит ногами, не согласно матерится, но скрыть очевидное вскоре становится невозможным. — Да у тебя же, блять, встал. Киришима смеётся, и смех этот выходит каким-то грудным, ненормальным. Так смеются не от того, что весело. Так смеются лишь безумцы. — Мы знакомы? — Бакуго лениво поворачивается. — Нет, но у меня есть кое-что для тебя, — странный парень, похожий на пикачу, приземляется рядом. — Слышал, ты заинтересовался этим парнем. — Кто ты, нахрен, такой и почему у тебя фотка какого-то пацана в телефоне? Бакуго заёбывается от концентрации чудаков в этой школе. Разве он вообще, блять, разрешал к себе подходить, а тем более разговаривать? — Какого-то пацана? Не делай вид, будто не знаешь его. Я видел, как ты на него смотришь. Я смотрел также в средней школе, — он обсасывает чупа-чупс и рассказывает всё с крайне скучающим видом. — Ты можешь выслушать меня или не делать этого — выбор за тобой. Но одно ты должен знать точно: делай, что хочешь, но никогда не ходи в его комнату. — Да ты ебанутый садист, Киришима, — Бакуго даже не вздрагивает, когда глаза напротив снова темнеют. Эйджиро просто смотрит на него. Всё ещё зажимает кисти крепкой хваткой и всего лишь пялится своим пиздецки стрёмным взглядом. Словно он сейчас либо вытрахает его до смерти, либо сожрёт с потрохами. Из-за чёртовой лампы почти нихрена не видно, Бакуго даже не замечает, как Киришима коленом раздвигает его ноги, надавливает на пах, а потом просто наблюдает за реакцией. — Каминари тебе рассказал? — он не улыбается. Сейчас он пиздецки пугающий. Но это совсем не злоба и даже не раздражение — это исступление. У него каменный стояк и слишком большое самообладание, идущее рука об руку с сумасшествием. — Что именно? Как ты его трахал, когда тебе было пятнадцать? Пацан еле выдержал эту твою бандажную виселицу, — а вот Бакуго расплывается в улыбке. Воздух искрится, его пронизывает возбуждение наравне с предвкушением. — Хочешь так же? — Хочу жёстче. И Бакуго понимает — в комнате темно, потому что стоит этому ублюдку врубить свет, и вся его подноготная засветится. Сейчас видны лишь слабые очертания, но в углу стоит андреевский крест, а рядом с ним бандажный стул и господский трон, а его кровать — это ебучая клетка, где висит огромная куча кожаных ремней вперемешку с цепями. Киришима отпускает его руки, Кацуки мгновенно врезается губами в чужие, не в силах больше терпеть. Он хватает Эйджиро за волосы, сжимает пальцы, оттягивает его назад, проталкивает язык внутрь и вжимается, как изголодавшийся. Киришима в долгу не остаётся: снова толкает вперёд, надавливает коленом ещё больше, наматывает цепь на руку, кусая за губу каждый раз, когда Бакуго начинает не хватать воздуха от затянутого на шее ошейника. Становится пиздецки жарко: они оба с красными щеками и стекающими по подбородку слюнями. Оба накалены до изнеможения. Эйджиро стягивает футболку, после — майку Бакуго. Долго пялится на его тело, прикидывая, как его можно украсить разными BDSM аксессуарами, взять хотя бы его любимые зажимы для сосков. Но начинает он с классики: кожаные наручники и, наконец, затянутый намордник. Бакуго не закрывает глаз, как предыдущие. Он смотрит в предвкушении. Он, наконец-то, заинтересован. Киришима снова останавливается. Он испытывает Кацуки, а вместе с ним и себя. Вжимается бёдрами в чужие, выдыхает прямо в шею, обжигая её дыханием, облизывает металлические шипы. Бакуго лишь сжимает кулаки, медленно дышит, а потом сталкивается с Киришимой глазами. И до Эйджиро доходит — взгляд у них одинаковый. Они оба двинутые. Всё последующее происходит отрывками, выходит какой-то эффект светомузыки: прерывистые движения в сторону чужих губ, так удачно прикрытых намордником. В ином случае они были бы уже давно искусаны до неузнаваемости. Джинсы летят в сторону, штаны Киришимы — тоже. Он сжимает рукой член Бакуго, облизывает два пальца, проникает ими внутрь. Бакуго хорошо растянут, они входят без проблем. Он сплёвывает на ладонь, обхватывает ею свой член и, наконец, проникает в Бакуго ощутимым толчком. Кацуки перестаёт ровно дышать. Он выгибается и натирает наручниками кожу на руках. По его подбородку стекает слюна, а сам он исходит в истоме и адском наслаждении. — Не ходить в его комнату? Чё? — Ну, дело даже не в том, что он тот ещё извращенец. Просто если однажды зайдёшь туда — уже никогда не выйдешь. Завтра и впредь он будет ждать Киришиму с дополнительных, сидя на цепи в его комнате, и успеет испробовать всю его мебель, вскоре желая чего-то ещё более безумного, а Эйджиро осознает, что они оба вобрали в себя всю шизу этого мира. А пока Киришима растворяется в финальном толчке, обильно кончает прямо внутрь и позволяет кончить Бакуго. Он вытирает пот со лба и снова выжидающе смотрит в чужие глаза. Кацуки дышит сбито, облизывает губы и слегка прикрывает глаза. — Ещё.