Прости меня, Кирь.

      Страшно. Мне страшно сидеть рядом и смотреть на твое обездвиженное тело. Я не знаю, что делать, поэтому продолжаю пялиться в стену напротив и держать твою холодную руку, думая, что, наверное, лучше было бы, умри я вместе с тобой.       Воспоминания обо всем, что происходило в течение последнего года, кажется, хотят расколоть мне голову. Я и не против, но слишком уж болезненный способ самоуничтожения. В памяти всплывают твои так хорошо сыгранные счастливые улыбки, за которыми все же можно было заметить страдания. Почему же я их не заметил? Сейчас эти, когда-то мягкие и нежные, резко высохшие и потрескавшиеся губы выражают лишь расслабленность и безразличие. Еще страшнее: ты всегда светился эмоциями, будь то радость или ненависть. Как же неправильно… Это все так неправильно! Почему ты ничего мне не говорил? Почему продолжал делать вид, что смирился с прошлым? Ты ведь знал, что я готов сделать что угодно, лишь бы облегчить твои страдания, знал, что я никогда не посмел бы осудить тебя за твои мысли. И все же, ты молчал.       Мне остается лишь глубже вонзать в себя нож ненависти к себе за то, что позволил этому случиться. Твоя рука медленно холодеет, моя ладонь больше не согревает. Это необратимо; она напоминает мне, что «мы» уходим в прошлое. Я остался один. И я понимаю, что это навсегда.       Комнату наполнил запах испражнений, но я не обращаю на него внимания. Сейчас мне мерзко только от самого себя. Старые обшарпанные стены будто смотрят на нас с осуждением, а я, словно в ответ, крепче сжимаю твою бледную ладонь, переплетаю свои пальцы с твоими каменеющими. Нахожу в себе силы посмотреть на твое лицо: каре-зеленые, когда-то яркие и сияющие, теперь словно капельки болотной подгнивающей тины, плавают в покрасневших белках, высохшие соленые дорожки на щеках, чуть синеватый кончик маленького вздернутого носика, приоткрытые пухлые потрескавшиеся губы уже не манят — отталкивают, пускают струйку слюны. Больно. Светло-русые волосы потеряли свой теплый оттенок и немного спутались. Ты, наверное, давно не расчесывался, да, малыш? Тонкая шейка с выделяющимся кадыком побагровела, залилась градиентом от темно-вишневого к синему и кажется наклоненной немного неестественно. Хочу провести по ней пальцами, но боюсь в очередной раз осознать, почему ты так холоден. Веревка с аккуратным эшафотным узлом свободно лежит на опущенных плечах. Сразу опускаю взгляд, отвлекаясь от нее, и натыкаюсь на мокрое пятно, разошедшееся от паха с середине бедер, только сейчас замечаю запах, но все равно отвращения не испытываю… Это были твои любимые джинсы, я помню.       Не знаю, сколько уже сижу с тобой, решаю взять себя в руки и отпустить тебя. Поднимаюсь, сначала опустив твои веки и проведя ладонью по щеке. Достаю из кобуры пистолет, на который пришлось получить лицензию всего-то полгода назад, заряжаю его и снимаю с предохранителя. Смотря на тебя, дрожащей рукой приставляю оружие к губам.       Открываю рот. — Прости меня, Кирь.       Выстрел и глухой удар об пол выпавшего из расслабившейся руки пистолета.