Пенсне для покойника

Маринин проснулся и тут же ощутил себя самым счастливым человеком на свете. Рихбер спал рядом, положив руку на живот следователя. От него пахло одеколоном и сексом. Игорь с благоговением погладил кисть Миши. Тот проснулся, разлепив сонные глаза: — Я знаю, что мы сделаем. — Что? — улыбнулся Игорь. — Будем жить вместе. Маринин испытал смешанные чувства. С одной стороны, предложение было очень заманчиво. Хотелось быть с Михаилом как можно чаще. С другой, он так привык к холостяцкому образу жизни, проявляющемуся в бытовых мелочах, что не сомневался в том, что сожительство принесёт ему на первых порах дискомфорт. — Где будем жить? — потерев нос, в смятении спросил Маринин, при этом не переставая улыбаться. — У меня. Я продам эту квартиру и куплю другую. Не хочу, чтобы нам всё здесь напоминало о том дне, когда был налёт, — внимательно глядя в серые глаза следователя, крайне серьёзно произнёс Миша, — и я не шучу. — Не хочу быть каким-то приживалом, — хохотнув, Игорь коснулся пальцами губ Рихбера, — давай купим совместную квартиру. Это ответственный шаг и мне не так-то просто что-то менять, но… желание быть рядом с тобой сильнее страха. — Круто! Тогда займёмся жилищным вопросом, — с чувством поцеловав пальцы на своих губах, Рихбер властно обнял следователя, тот ответил не менее сильными и грубоватыми объятиями, — достали меня эти сволочи, которые вертятся вокруг тебя. То Дивов, то этот… У вас с ним что-то общее, да? Маринин рассказал, что его связывало с Ильёй. Михаил сперва помрачнел, приревновав, но потом заметно расслабился: что было, то прошло. — Когда мне было шестнадцать, я мечтал стать писателем. Мне казалось, у меня был талант, — разорвав очередной пылкий поцелуй, признался Рихбер. Его лицо, казалось, было освещено нежным весенним светом, а глаза излучали доброту и нечто возвышенное, эфемерное. Маринин влюблённо любовался лицом Михаила и поглаживал его по спине: — Ты писал что-нибудь? — Да, но с переездами всё растерялось… — Рихбер обвёл длинным пальцем ключицу детектива и хищно улыбнулся, — я ведь колесил с родителями по городам и сёлам. Мать Рихбера, Ольга Николаева, была русской. В 1918-м, когда ей был один год, семья Николаевых эмигрировала в Берлин, прячась от советской власти: Александр Николаев был дворянином и имел свой магазин на Кутузовском. В Германии он вместе с супругой Зоей открыл свою стоматологическую клинику. Когда над Германией стали сгущаться тучи, вся семья Николаевых уехала в Канаду. К тому времени Ольге был двадцать один год, её сестре Елизавете восемнадцать. Канада подарила Ольге любовь к изысканным развлечениям и большим тратам. Она знала, что выйдет замуж только за очень богатого человека, а любовь для неё не имела значения. Вскоре ей сделал предложение сорокалетний банкир Джерри Хартел. Через год у них родился сын, которого Ольга нарекла Антоном. Имея образование педагога, Ольга открыла небольшую частную школу. Спустя четыре года девушка влюбилась в чистокровного немца Афанасия Рихбера, который скрывался в Канаде от гитлеровского режима. Бросив Джерри, она вышла замуж за Афанасия. Через год у них родилась дочь Лидия. После окончания Второй мировой Ольге и Афанасию позволили посетить СССР, поскольку они оказывали материальную поддержку советской армии во время кровавой войны. Они прожили в Москве несколько лет, где и родился Миша. Позже они вернулись в Берлин, где Ольга открыла школу, а Афанасий, будучи историком по профессии, преподавал в университете мировую историю. Все дети Ольги с детства учили русский язык, поэтому, когда Миша решил переехать жить в СССР, никаких проблем с коммуникацией у него не возникло. — Сейчас мой брат в Канаде. Сюда он не рвётся. А вот сестра хотела бы приехать в СССР, но у нас с ней не очень-то тёплые отношения. А я всегда ощущал себя больше русским, нежели немцем, — предаваясь воспоминаниям, Рихбер губами коснулся плеча Маринина. — А родители не хотят сюда приехать? — любуясь лёгкими морщинками возле любимых глаз, поинтересовался Игорь. — Мать хочет, но её держит школа… Кстати, помнишь, в первую нашу встречу ты спросил, не немец ли я? — Помню… — Я тогда сказал «мой отец был немцем», но он жив. Даже не знаю, почему сформулировал это так. Испугался чего-то. Долгое время признаваться в немецких корнях было стыдно. И не только для меня. Ведь именно эта нация развязала кровавый ад на земле… — Ты в этом нисколько не виноват… — Да, но… Какое-то время они лежали молча, поглаживая друг друга и целуя туда, куда могли дотянуться. — Значит, сестра теперь живёт с тобой? Сколько её не было в России, лет десять, вроде? — тихо заговорил Рихбер, принимая сидячее положение и потягиваясь. — Да, десять лет. Ужас. А кажется, только вчера провожал её на самолёт, — задумчиво глядя в окно, за которым виднелось тяжёлое свинцовое небо, ответил Игорь. — Есть общие темы для разговоров или похожи на чужих людей? — встав, Михаил натянул лёгкие домашние штаны из серого трикотажа. Пройдя на кухню, принялся варить кофе. Маринин выбрался из изнеженных объятий тёплой постели и направился следом: — Скорее, как чужие. Она скрывается от какого-то криминального авторитета, только поэтому приехала ко мне. Как я понял из разговоров по телефону, давно колесила по Европе и меняла мужей. — Да ладно тебе… Может, ты ей реально дорог? — Не похоже. Но мне не грустно от этого. По сути, мне ничего от неё не нужно. Десять лет вдали друг от друга и редкие звонки — это, знаешь ли, пропасть… — обняв Мишу сзади, Игорь принялся вдумчиво целовать его лопатки, откровенно балдея. Рихбер облизнулся, упираясь ладонями в разделочный стол. Борода следователя приятно колола, даря острые ощущения. — Я завязал со своим антикварным салоном. Понимаешь, чем дальше, тем сложнее вести честный бизнес, а мне не хочется раньше времени сыграть в ящик… — вдруг произнёс Рихбер, заставляя Маринина остановиться. — Ты… уверен? — Да. — Чем тогда будешь заниматься? — А чёрт его знает. Как вариант, могу попробовать открыть здесь филиал нашей берлинской школы, документально это проще, но не знаю… Пока не знаю. — Чем безопаснее твоя деятельность, тем лучше, — улыбнувшись, Игорь снова обнял Мишу, — кстати, о деятельности… Сейчас поеду к Кацу, я обещал ему припугнуть его орущих соседей. А потом надо снова искать зацепки по текущему делу, их пока что дьявольски мало… — Отлично! А я займусь анализом объявлений по продаже квартир, — развернувшись к Маринину, лукаво отозвался Рихбер и, подмигнув ему, потёрся кончиком носа о его нос. Стоило брутальному Игорю появиться на пороге явно крепко пьющих парней, и показать им удостоверение, как вся злость и спесь мигом слетели с их лиц. Жили они убого: везде валялись бутылки, пустые коробки из-под фруктов, использованные презервативы и шприцы. — Давайте договоримся так. Ещё одна жалоба на ваше поведение — я забираю вас с собой. И разговаривать уже будем иначе, — спокойно и очень холодно отчеканил Игорь, глядя то на одного парнишку, то на другого. Те закивали: — Да без проблем, начальник! Будем тихо сидеть, как мыши ваще! — Не будете сидеть тихо здесь — будете сидеть в другом месте, — не без сарказма ответил Маринин и вышел из отвратительной квартиры, мгновенно наводившей тоску. Выйдя на улицу и сев в автомобиль, мужчина задумался. Куда ехать? В каком направлении думать? Побарабанив пальцами по рулю, он достал из бардачка блокнот и ручку: «Дымов. Притворился продавцом цветов, чтобы убедить следствие в том, что Нестеров зашёл-таки в гостиницу. На самом деле, выйдя из такси, разведчик пересел в другую машину или с кем-то встретился. Это был не Дымов, поскольку его могли опознать случайные свидетели. Скорее всего, он просто выполнял роль наблюдателя. Если верить показаниям Бориса Дымова и Горского, был любителем сексуальных утех. Убит. Метро. Ножницы. Нестеров. Вместе с дружком Дымовым подыскал квартиру для неких тайных встреч. Скорее всего, помимо разведывательской деятельности, занимался чем-то ещё, чем-то не совсем законным. Вряд ли квартира была нужна для очередного государственного дела, ведь в это был втянут посторонний человек, Дымов. Но и совсем отбрасывать эту версию нельзя. Замурован в стену тогда ещё строящегося дома». Написав всё это, Игорь закусил кончик ручки. Взгляд случайно остановился на кассете, лежащей в бардачке. Чёрт! Как он мог забыть… Встрепенувшись, Маринин спрятал записи в карман и, захлопнув дверцу бардачка, поехал домой. Войдя в квартиру, Игорь оказался под пристальным вниманием Чаппи. Тот бросался ему на грудь, радостно виляя хвостом, и норовя облизать хозяина с ног до головы. — Что, соскучился, пёс? — посмеиваясь, спросил Маринин. На глаза тут же попала лужица возле шкафа. Нахмурившись, Маринин опустился перед ней на корточки, принюхался… Моча! Внутри тут же вспыхнул гнев. Недовольно поджимая губы, Игорь прошёл к двери гостиной и распахнул её: — Чем ты была так занята, что не открыла ему две… Он осёкся, увидев Светлану в объятиях какого-то типа. Они самозабвенно целовались под тонким одеялом, и явно были голыми. Женщина тут же покраснела и прикрыла лицо рукой, начиная бормотать какие-то оправдания. — Это кто? Муж, что ли? — кряхтя, тучный мужик слез со Светы и с вызовом посмотрел на Игоря. Тот молча захлопнул дверь, разулся, снял верхнюю одежду, и принялся затирать лужу. После этого открыл дверь, отпуская Чаппи на долгожданную прогулку. Ругать его смысла не было — не его вина, что Светка дура. Внутри бурлило негодование, которое обязано было выплеснуться. Пройдя на кухню, следователь достал из холодильника бутылку с холодным молоком, снял крышечку из фольги и сделал несколько жадных глотков. Плевать на вечно шалящее горло! — Да не, я могу ему всё высказать! Чо мне бояться! — развязная речь любовника Светы доносилась уже из коридора. Та буквально вытолкала его из квартиры, быстро целуя. — Прости, пожалуйста! Я действительно виновата… Но даже не слышала, как он скрёбся в дверь! Мне так жаль! — закрыв входную дверь, Светлана бросилась к брату с надеждой в глазах. Но он хорошо чувствовал фальшь. — Нет, тебе не жаль, — помолчав, сурово отозвался Маринин, вскинув на сестру тяжёлый взгляд, — ты что творишь, вообще? — А что я творю? — опустив руки, женщина быстро заморгала. — Тебя ищет твой мужик, ты здесь кувыркаешься с другим. Более того, ты этого типа пару часов знаешь, я уверен. Ничего не смущает? — Ты читаешь мне мораль? — простонала Светлана. — Да хрен с тобой! Трахайся хоть в подвалах, мне-то что? Но что тебе помешало встать и открыть ему дверь? Он самостоятельный, гулять может сам. Но нет. Ты была слишком увлечена очередным любовником. — Я признала свою вину. — Но ты её за собой не чувствуешь. И здесь ты только по той причине, что за тобой гонится какой-то бандит, а не потому что ты соскучилась по мне или по деду! — рявкнул Игорь, всё больше напоминая озлобленного волка. — Ты выгонишь меня из-за одной оплошности? Из-за собачки, которая разок нагадила на пол вместе улицы? — шокировано спросила Света, обнимая себя за плечи. — Он не «собачка»! Он пёс. — Что ж… Спасибо, братец, — голос женщины дрожал, когда она выбегала из кухни. Было слышно, как она собирает вещи, хлопая дверцами шкафов. А потом она быстро обулась, накинула верхнюю одежду, и вышла из квартиры, захлопнув за собой дверь. Маринин подошёл к кухонному окну. Выйдя из подъезда, Светка уселась в машину нового любовника, который ждал её внизу. Почти сразу же автомобиль выехал со двора. Игорь тихо выматерился. А ведь когда-то у них со Светой было понимание, были общие темы для разговоров, они стояли друг за друга горой… Прогоняя прочь неуместные воспоминания, Маринин взял с полочки в коридоре кассету, куда положил её, только войдя в квартиру. Пройдя в гостиную, где ещё воняло духами сестры и одеколоном нежданного гостя, открыл балкон, и вставил кассету в видеопроигрыватель. На плёнке действительно оказался выпускной примерно двадцатилетней давности. Звука не было, только улыбающиеся лица выпускников, горы цветов преподавателям и советские, очень сдержанные танцы. Запись длилась не более пятнадцати минут. Чаще всего в кадре мелькал счастливо улыбающийся и совсем еще юный Дымов. Когда вместо зала столовой на экране поплыла серая рябь, Маринин задумчиво нахмурился. Что-то в этой записи его смутило, но что? Пришлось перемотать в самое начало, и снова отсмотреть весь материал. А потом ещё раз и ещё. В какой-то момент следователя осенило, он даже поставил на паузу, чтобы убедиться: в начале съёмки на Дымове была светло-голубая рубашка с коротким рукавом, а в конце — точно такая же, но белая, зато его голубая уже оказалась на черноволосом парне, постоянно мелькающем рядом. Поскольку цвета плёнки были едва различимы и сама запись была обильно подпорчена рябью и шумом, с первого, второго, даже третьего раза уловить изменения было невозможно. Что ж, новая информация. Неплохо. Во время обыска в квартире Дымова Маринин не обнаружил фотоальбомы, следовательно, они могли храниться у его брата. Игорь уже надевал плащ, когда в квартире появился Чаппи. Потрепав пса по голове и велев пойти подкрепиться, следователь поехал к Борису Дымову. Тот куда-то торопился и поэтому быстро нашел в шкафу школьный альбом брата. Отдав его Маринину, запер квартиру на ключ и молча убежал. Игорь залез в автомобиль и принялся листать фотографии. В самом конце находилась выпускная фотокарточка, где каждый овальный портрет был подписан. Маринин без труда нашёл широко улыбающегося Дымова, рядом с ним красовался портрет черноволосого парня, который и был ему нужен: «Филипп Буров». Что ж, дело оставалось за малым: пробить этого субчика по базам и побеседовать с ним. Игорь направился в прокуратуру.

***

Буров жил в старом доме на Лодочной, находящимся в почти (или уже) аварийном состоянии, прилегающий к нему дворик был разломан, убог и давно забыт богом. Ветер свистел в старых оконных рамах, ржавые подъездные двери не закрывались и ужасно скрипели. Местечко поистине неприятное. Филипп Буров, как оказалось, идеально вписывался в этот мрачный спектакль: покрасневшие белки глаз, немытые сальные волосы липли ко лбу и лоснились, клетчатая бело-голубая рубашка и серые трико были давно не стиранными и вытянутыми. За его спиной виднелось убогое помещение: ободранные обои в коридоре, бутылки на полу, чем-то заляпанная карта СССР на стене. — Вам кого? — очумело спросил Буров, всматриваясь в лицо Игоря. — Следователь Маринин, — привычным движением показав документ, отозвался он, — мы можем поговорить? — Ну да… — отойдя в сторону, брюнет задумчиво почесал щетинистую щёку. Узкий коридорчик вывел мужчин в единственную комнату. Отвернувшись к стене, кто-то лежал под одеялом. Похрапывая. Интерьер был очень скуден: на стенах голубая краска, тарелки и чашки стояли на полу, стол был завален сушёной рыбой, бутылками и пустыми коробками. Буров убрал с дырявого кресла стопку связанных газет и жестом пригласил Маринина присесть. Сам же хозяин квартиры остановился у окна и скрестил на груди руки. Все его движения были очень вялыми, да и сам он казался ослабленным. — Вы были знакомы с Григорием Дымовым, верно? Голубые глаза мужчины вспыхнули странным, ужасающим огнём. В эти мгновения в нём явно ожили самые противоречивые эмоции. — Был. Учились мы вместе, — казалось, Буров даже протрезвел. — Вы дружили? — Очень давно. — Вы общались с ним после окончания школы? — Пару лет. Потом нас развели разные компании, стало мало общих тем. А что? — Дымов был убит. — Вот как… — в голосе Филиппа мелькнула грусть, он потёр лицо, явно волнуясь, — жаль… он был… неплохим. — Когда вы с ним виделись в последний раз? — Лет шесть назад столкнулись с ним на улице, поболтали немного… — И всё? — Да… — быстро почесав нос и не зная, куда деть руки, Буров внимательно смотрел на следователя, — как его убили? — Пырнули ножницами в метро. — Какая странная смерть. — Дымов дружил ещё с кем-нибудь из вашего класса? — С Арбатовым. — Они и в последние годы общались? — Этого я не могу знать. — Вы знаете, где живёт Арбатов? — Раньше он жил на Энгельса, 51. Квартира 14. А сейчас — как знать, как знать… — Спасибо. Если что-нибудь вспомните — звоните, — показав визитку, Маринин положил её на стол и вышел из провонявшей квартиры. «Почему он так встревожился? Совесть нечиста или действительно жалко старого друга? Впрочем, не исключено, что эта кассета вовсе не лежала под подушкой, а Горский мне соврал. Зачем? Чтобы сбить с пути. Мотив? Не исключено, что он преследует какие-то свои цели и вовсе причастен к убийству Дымова или Нестерова. Всё возможно» — рассуждал Маринин, куря в открытое окно своего верного «Москвича». Он ехал в сторону улицы Энгельса. Сине-сиреневый город, словно новогодняя глянцевая открытка, блестел от тонкого слоя снега. Широкие улицы казались вымершими, но время от времени всё же мелькали горожане в тёмных плащах с широкими плечиками и ярких разноцветных куртках. Притормозив на перекрёстке, Маринин включил радио. Очередное убийство в центре Москвы: криминальная группировка закатала в асфальт предпринимателя Сорокина и его супругу. В голове мгновенно всплыл мумифицированный труп Нестерова, которого тоже замуровали… в стену.