Поцелуй навылет

Она ничего не помнила. То есть - совсем ничего. И еретик, впервые в жизни, признался самому себе, что просчитался. То ли спутал два почти одинаковых слова на шумерском, то ли магии в крови ведьмы Беннетт было недостаточно, чтобы ритуал прошел без эксцессов. И сейчас перед ним сидела девушка без прошлого, та, что помнила только свое имя, и то - была не совсем уверенна в том, что это имя принадлежит именно ей. Но это небольшое недоразумение - последнее, что интересовало Паркера, судорожно глотавшего ртом вязкий воздух октября. Прошлое Елены Гилберт его никоим образом не беспокоило, и все же, где-то в глубине подсознания билась мысль о том, что надо бы вернуть ей ее воспоминания. Если на это хватит сил. Она сидела на соседнем сидении, точно тряпичная кукла, не сводя больших овечьих глаз с еретика. Как будто она переживала за него. Как будто он заслуживал ее тревоги. Паркер своими глазами видел этот неподдельный страх, но даже не мог расхохотаться, потому что хватало его только на лихорадочные вздохи вперемешку со свистящим кашлем, накатывающим болезненными толчками в грудь, в которой уже вовсю булькала горячая кровь. Он отчаянно хотел рассмеяться ей прямо в лицо, напомнить, что это он вырезал всю свою семью, подобно паршивым овцам. Что это он уложил ее в гроб собственными руками, что он - тот самый ублюдок, лишивший ее заветного „Долго и счастливо“. Напомнить ей, как сильно она его ненавидит. Все что Паркер сейчас мог - это вцепиться в руль обеими руками, упрямо заставляя себя прожить еще несколько часов. По крайней мере, пока они не доберутся до его дома, и он сможет наконец восстановить силы. И потом, конечно, он напомнит ей, кто такой Малакай Паркер. Но это будет позже. - Ты голодна? - Спрашивает он неожиданно, стараясь не сводить серых глаз с дорожного полотна, расстелившегося перед ним серпантином. - Если хочешь, я могу остановиться через несколько миль, и мы сможем купить тебе еды. - Он молился лишь о том, чтобы она отказалась, и, кажется, его молитвы были услышаны, потому как в почти невесомом блеянии он отчетливо услышал „нет“. Или ему хотелось услышать. И все же… - Ловил он себя на мысли, проезжая очередной поворот, - Она выглядит слишком слабой даже для того, кого час назад вернули из мертвых. Почти мертвых. Елена все время прижимала ладонь к виску, будто бы пыталась успокоить головную боль. В сознание Паркера закралось смутное сомнение. Машину он оставил чуть поодаль, слишком быстро вырываясь из плена металлической коробки. Выпуская свою невольную узницу, еретик вдруг заметил, что она, почему-то, плохо стоит на ногах. И пока они медленно шли к воротам особняка, он, вцепившись пальцами в жесткую ткань ее платья, практически волок хрупкое тело на себе. Паркер повторял себе, что она очень важна для его дела, и потому не может умереть прямо сейчас. Она важна для Аркадиуса, и поэтому он не может оставить ее умирать под палящим солнцем уходящей осени. Он верил в это почти что свято, как и в то, что эта девчонка бесполезна сама по себе и лично для Паркера не играет никакой роли. В последнем Малакай Паркер был уверен на все сто процентов. Елена Гилберт что-то невнятно лепетала, уткнувшись носом в его шею. И его это не смущало. Его дико злила собственная ошибка, и то, что эта девчонка ни капли не боится его. Как будто глупая копия Кэтрин Пирс в один момент напрочь лишилась рассудка. Или памяти. Не знай он о таком неприятном факте, бросил бы все силы на доказательство собственной опасности. Но сил почти что не было, а те, что остались, он использовал для того, чтобы затащить в дом бредившую от жара любимицу братьев Сальваторе. Она словно переходящий трофей. Сменяла владельцев так часто, что уже и не помнила наверняка, кто из этих двоих приходился ее настоящим хозяином. Паркер почти презрительно швырнул обмякшее тело на кресло в гостиной, наблюдая за тем, как она медленно и будто бы сонно ерзает бедрами по дорогой коже, притягивая босые ступни к груди. - Мне холодно. Ей холодно. - До Малакая медленно доходит смысл фразы, брошенной шатенкой. И он с особым усердием смыкает ладони на шее младшего брата. Малакай криво скалится. Но все же делает шаг к креслу, поднимая с паркета скользнувший с изголовья минутой раньше плед. - Держи. - Сложенное вчетверо одеяло мягко падает ей на колени, и шатенка непослушными руками раскрывает флисовую ткань, и совсем не чувствует, что еретик грубо вырывает только что брошенную им подачку из ее рук и, глухо рыча, раскрывает плед. Чувствует она только тогда, когда короткие ворсинки одеяла проминаются на ее плечах, и угрюмый незнакомец вытягивает ее ноги, укладывая себе на колени. Она является для него всего лишь источником неконтролируемой магии, созданной тысячелетиями до него. Она - ошибка природы, которой бы не существовало на Земле, не будь одна могущественная ведьма - прародительница рода Беннетт - настолько мстительной из-за собственной любовной драмы. Одно Паркеру было известно точно: Все ведьмы рода Беннетт, как одна, двинутые на всю голову. Ненормальные даже по меркам ведьм. Этих женщин веками боялись все остальные ковены из-за одной особенности - они настолько крепко связаны семейными узами, что разрушить эту связь просто невозможно. А значит, их нельзя ни перехитрить, ни уничтожить. Убей одну из Беннетт - и на ее место встанут пять. И эти пять будут мстить за одну до тех пор, пока в них остается хоть капля чертовой магии. Магия ведьм Беннетт чертовски сильна. И Бонни довела эту мощь практически до безумия. Не подступиться. Паркер пытался. Сотни тысяч раз. Еретик пришел в себя лишь от тяжелого тремора лежащих на его коленях ног - Елену Гилберт знобило так, будто он только что провел над ней неудачный обряд экзорцизма. И она что-то бессвязно бормотала о том, что у нее болит голова. И зубы. У нее болят зубы. Ее колени то и дело подпрыгивали, сминая одеяло между стройных ног, и Малакай Паркер впервые совершенно не знал, что делать с подобными конвульсиями, потому что некромантией занимался лишь дважды в жизни. И этот раз был вторым. Это нельзя было назвать некромантией в полном смысле этого слова, но с совершенно и безвозвратно мертвыми дело обстояло гораздо проще - в первый раз ему удалось вернуть к жизни целую группу людей. Их, конечно, пришлось затем убить, но динамика была вполне себе положительной. Сейчас же жизнь в теле старшей из оставшихся Гилбертов медленно угасала, а еретика охватывала подступающая к глотке паника. Елена уже почти скулила, все еще повторяя, как заевшая кассета, что ей дико холодно, и что челюсти сводит адской судорогой. Он знал, что ей больно, но не имел ни малейшего понятия, что с этой болью делать. В голове сплетались в клубок голос Люка и его собственный, и ведьмак впервые за долгое время не попытался отправить излишне эмоционального братца покоиться с миром. Убить этого сердобольного говнюка не получалось все равно, а тратить на него время в критической ситуации было совершенно нерационально. И Люк бушевал в его голове, буквально управляя его эмоциями и действиями. Это не Кай, это Люк прижимал бьющуюся в ознобе Елену к своей ключице. Не-Кай шептал ей на ухо, что найдет способ ей помочь. Не-Кай читал древнее заклинание сна, растрачивая силы, что и так были на исходе. Когда она обмякла в его руках и едва слышно задышала, он снова уложил ее голову на спинку кресла. С младшим Паркером он разберется позже. Заставит сопляка заткнуться если не на целую вечность, то на пару лет точно. А пока он лихорадочно искал в гримуаре отца хоть один похожий случай. Искал до тех пор, пока осознание вдруг не ударило его по голове. Да так неожиданно, что Каю казалось, будто кто-то замахнулся и впечатал ему в затылок не меньше чем чугунную сковородку. Паркер судорожно выдохнул, поднимая красные глаза на спящую в кресле девушку. Умирающую девушку. - Кад этого, конечно, не одобрит. Он нервно зачесал пальцами короткие волосы. Затем достал из холодильника почти пустой пакет с кровью. - Должно хватить. Он наклонился к лицу шатенки, упираясь руками в согнутые колени. - Просыпайся, соня. - Паркер умел быть приторным, когда хотел, и если бы Елена Гилберт помнила хоть что-то из своей прошлой жизни, то она бы обязательно дернулась, как ошпаренная, вжимаясь всем телом в мягкую спинку кресла, а затем прошипела бы что-нибудь оскорбительное. И ему бы стало намного легче. Ему бы стало так легко, - клянется он себе почти в истерическом припадке. - Что он бы обязательно не примянул сделать ей какую-нибудь гадость наподобие той буквы „К“, которую он буквально вырезал на ее щеке во время их импровизированного свидания. Но Елена Гилберт ничего не помнила. И поэтому просто открыла свои большие овечьи глаза. Проморгалась. И волна какого-то вязкого раздражения затопила его. Паркер просто бросил ей пакет с кровью и отрезал: „Пей“ Она смотрела на него ровно две секунды, а затем в два глотка осушила бесформенный сосуд. Он промахнулся во второй раз.

Черт. Черт. Черт.