На один день

      Приготовление к этому дню заняло у Сири немало времени. Ради того, чтобы добиться своей цели, он потратил немало денег и сил. В магазинах на него не раз посмотрели как на извращенца, но ему, в общем-то, было все равно; хотя вдвоем ходить по женским отделам было бы проще, но он не хотел подставлять Идриса. В конце концов, это были его увлечения, и это ему хотелось один день покрасоваться, а не кому-то еще.       Когда у тебя короткие волосы, парик одеть проще, — так Сири думал, но все равно провозился с ним довольно много времени. Потом, довольный результатом, покрутился перед зеркалом, старинным, с резной деревянной рамой почти во весь его немалый рост. Подвел глаза, попробовал нарисовать стрелки, но они все не выходили одинаковыми, ровными, и он решил бросить эту затею.       Когда он потянулся за тушью, мимо проходил Идрис, он замер напротив, грозным отражением вырос в зеркале, схватил за запястье, и ярко-желтый цилиндр косметического средства выпал из руки и с грохотом покатился по паркету.       — У тебя и так длинные и черные ресницы, — заверил он, обнимая со спины и опуская голову на плечо. — Я бы не стал портить их.       — Тогда, может, тени? — Сири повернул голову к обнимающему его мужчине и игриво ткнулся носом в щеку.       — Глаза у тебя тоже прекрасные: яркие и незабываемые.       Что Сири нравилось в себе, так это глаза: они и ему казались красивыми и необычными — почти солнечно-желтые, но в них было и немного сочной зелени первых весенних трав, и каплю кроваво-алого заката вокруг самого зрачка.       Посмотрев на свое отражение, он решил отказаться и от линз, даже если так его кто-то мог узнать.       На столике из темного дерева лежали белоснежные красиво простроченные перчатки, по краю расшитые кружевом. Сири посмотрел на них, нежно улыбнувшись, но прошел мимо. Они бы стали мешаться, так что их он решил одеть в последнюю очередь.       Вышел туда, где места и света было больше, чем в узкой и длинной прихожей, прошел в зал, в который в это время всегда ярко светило солнце, подсвечивая кружащиеся в воздухе пылинки и мелкие искрящиеся частицы. Свет резанул по глазам, привыкшим к полумраку коридора и тусклой лампе над зеркалом, и Сири зажмурился и наощупь нашел на диване чулки.       Идрис приземлился рядом, удобно устроился на диване и принялся внимательно смотреть, как Сири, приподняв ногу, нарочито медленно надевал чулки. Упирая по очереди то одну ступню, ту другую, он поднимал хитрый взгляд на мужчину, поджимал губы, которые так и норовили изогнуться в улыбке. Пристыженно отвернулся, заметив бугорок в штанах Идриса, и тут же тихо, едва слышно хихикнул, перевел дыхание и опустил ногу на пушистый ковер. Закусил растресканную губу, краем глаза наблюдая, как его ощупывают этим совершенно не таким холодным, как на работе взглядом.       Идрис увлеченно следил за каждым его движением и вздохом, пытался, не опуская голову, заглянуть под идущую легкими покачивающимися на каждом плавном шагу волнами юбку-солнце, черную, на контрасте с фартуком, начинающегося выше тонкой талии, на которой хотелось сомкнуть руки.       Когда Сири попросил прошить что-то, Идрис недоверчиво поднял взгляд и спросил, что именно. Увидел улыбку на криво поджатых губах, а затем и изображение на заляпанном экране телефона.       Это было платье горничной, короткое настолько, что даже с рюшами, идущими по подолу, едва ли доходило до середины бедра.       — Зачем тебе?..       И Сири задорно подмигнул, подняв указательный палец, и бодро проговорил:       — Увидишь!       И только на днях Идрис узнал, наконец, для чего понадобился этот наряд, на который он потратил ни один свой вечер, представляя, как будет, путаясь в юбках и чертыхаясь, пытаться расстегнуть подвязки зубами, а дальше, смотря снизу вверх на возбужденное, малость удивленное, но точно довольное лицо Сири стаскивать шерстяные рельефные чулки до выступающих косточек лодыжек.       И причина, увы, заключалась не только в нем.       Наряд, за исключением чулок, красиво обтягивающих стройные накачанные долгими совместными пешими прогулками ноги, да юбки, короткой настолько, что если бы Сири подпрыгнул, или ветер подул немногим сильнее обычного, высветились бы, пойманные вездесущим лучом света, трусы, облегающие нечто иное, не менее интересное; был довольно закрытым.       Длинные рукава-фонарики закрывали бледную кожу довольно тонких рук, покрытых светлыми едва заметными волосами, которые, если бы кто и увидел, вполне бы мог принять за девичьи. Изящные запястья с выпирающими округлыми косточками стягивали перчатки, а их тонкое кружево, пристрочить которое стоило Идрису немалых усилий, наползало на длинные рукава. Даже шею практически не было видно — ее и оставленные Идрисом засосы прикрывал высокий воротник, опоясанный тонкой белой полосой кружева такого же, как и на всех остальных тряпицах, скрывающих прекрасное тело.       — Уверен, что все еще хочешь идти? — Идрис все еще надеялся на отрицательный ответ, желая как можно скорее опробовать собственноручно сшитый наряд.       — Уверен, — кивнул Сири, обувая туфли, тонким ремешком обхватившие его лодыжки. Прошелся в них по комнате, ступая по тонкой невидимой линии и едва заметно покачивая бедрами. — Наряд вышел довольно целомудренным, так что тебе незачем за меня волноваться, да и, — он резко обернулся и в пару широких шагов приблизился вплотную, — ты же пойдешь со мной.       — Я буду держаться в стороне, не горю желанием присоединяться к этому сборищу…       Сири звонко рассмеялся и приобнял его за лопатки, выщептывая слова прямо в ухо, до которого на каблуках спокойно доставал, поблагодарил еще раз, поцеловал в шею, щетинистый подбородок, а затем и в приоткрывшиеся губы, скользнув внутрь языком с теплотой и нежностью, которую не убили ни редкие, но крупные ссоры, ни годы совместной, порой и безрадостной жизни.       — Так я даже выше тебя, — смеясь, он скользнул ладонью по своей макушке и провел невидимую линию до кудрявых волос, лишь едва доставших до руки, — самую малость, но каблуки ведь совсем небольшие.       Они оба посмотрели вниз на невысокие широкие каблуки, которыми Сири тут же застучал, выбежав в прихожую, за завершающим наряд элементом — перчатками. Натянул их и поправил, снова, вслушиваясь в выстукиваемую кровью в висках тревожную мелодию, покрутился перед зеркалом, уверенно кивнул, убедившись в том, что наряд все же не очень вызывающий, да и в нем с этим париком не так уж и понятно, что он парень.       Парой резких и быстрых движений он поправил челку, немного завалившуюся на бок, посмотрел на часы, медленно, очень медленно ведущие стрелки к нужной черте, и вернулся к Идрису.       Он сидел, вальяжно развалившись на диване, и любовался Сири, который подошел к нему, сел напротив и, поерзав по шоколадно-коричневой коже дивана, придвинулся вплотную, спиной к его лицу.       — Можешь затянуть потуже?       И почти тут же ощутил, как горячие пальцы коснулись его спины, заставляя выпрямить позвоночник, спустились, поглаживая кожу через белую ткань, и взялись за концы шнура, утягивающего платье сзади. Ему было приятно, когда его так касались. Ему не хватало этого тепла, которым Идрис согревал все вокруг, словно яркое негаснущее солнце, когда они подолгу не виделись. Его собственные руки были холодными почти всегда, а если вдруг ему казалось, что они погорячели, это почти непременно означало то, что он простудился.       Когда Идрис закончил, Сири оседлал приподнятое бедро, провел пальцами по соскам, от его движений выступившим под тонкой тканью летней рубашки. Довольно улыбнулся и, опустив ладони на диван, выгнулся навстречу, прикусил возбудившийся сосок, услышав полувыдох-полустон, поднял взгляд к лицу мужчины и через тонкий хлопок лизнул кожу.       — Ты же вроде не хотел пачкать костюм, — прошептал Идрис, прикусывая мочку и тут же выпуская ее из зубов. Его рука легла на напряженные мышцы бедра, которые Сири не мог расслабить, нетвердо держась на чужой ноге и при каждом едва ощутимом движении Идриса потираясь об нее. Пальцы, вышагивая по ткани чулка и пригибаясь, подлезли под белое кружево и строгую черную ткань юбки, скользнули немного вверх и коснулись горячего возбужденного члена, оттягивающего собой намокшую ткань трусов.       Прикусив губу, Сири поднял взгляд. Посмотрел на часы.       И тут же отдернулся.       Время, в которое они должны были выйти, прошло пару минут назад, и он вскочил с дивана, спешно одернул на ходу юбку и оправил съехавшие чулки, сдернул со спинки кресла, закачавшегося на колесиках от такого резкого движения и даже немного отъехавшего в сторону, светлый кремовый пиджак.       Возбуждение быстро сошло на нет, стоило ему выскочить, поторапливая Идриса, в пропахший кошачьим кормом и затхлым подвальным воздухом душный и жаркий подъезд. Здесь, сколько бы жильцы ни открывали окна настежь, всегда было теплее, чем в прохладных кондиционируемых комнатах их квартиры, и Сири спешил быстрее вниз, к проветриваемому салону машины, минуя не работавший лифт и оставляя позади надписи, вырезанные ключами по потускневшей зеленой краске. Скользнул белой перчаткой по шатающемуся дереву, покрывающему железные перила, но тут же опомнился, отдернул ладонь, отряхнул ее о юбку и выскочил на улицу.       У подъезда не было никого, кто мог бы застать его в таком виде и попытаться пристыдить своими ханжескими речами и надменными взглядами, и он спешно заскочил в салон, повернул ключи и опустил стекла, зажав несколько кнопок разом.       — Можешь повести?.. — он проскользнул на переднее пассажирское место и щелкнул пристегиваемым ремнем безопасности даже раньше, чем Идрис разочарованно опустился на водительское сиденье и грустно кивнул.       — Не волнуйся, мы еще наверстаем вечером, — закинув ногу на ногу и вытянувшись поудобнее, пообещал Сири. Он заговорщицки подмигнул и затянул песню, которую собирался сегодня петь на конкурсе перед, в большинстве своем, подростками, в этом наряде горничной, которому Идрис видел совсем иное применение. По его мнению, в таком явно нужно было не щеголять посреди лесной полянки, приманивая комаров и распевая что-то на незнакомом языке, а…       — Ты пропустил поворот, — Сири оборвал песню посреди куплета и ткнул пальцем в стекло. — Ничего, вон — следующий.       Мимо быстро промелькали разноцветные легковушки и запылившиеся грузовики, неторопливые автобусы и визгливые мотоциклы; пронеслись один за другим деревья, парки и дома, остались позади жилые районы и мосты.       Машина сбавила скорость, проехав незримую черту, за которой начинался центр, проскользила по еще ровному, черному и свежему асфальту, задержалась у светофора-другого, и окольными путями пробралась к реке.       Пока они стояли, дожидаясь, когда очередные двадцать пешеходных секунд пройдут, мимо них, смеясь, пронеслись парни и девушки в масках и звенящих бубенцами ободках с кошачьими ушками. Важно промаршировала по полосатой зебре и целая компания косплееров в довольно неплохих, по меркам небольшого города, самодельных костюмах. Сири, предвкушающе улыбаясь, смотрел на них, пока Идрис не нажал педаль, срывая машину с места. Потом он обернулся и поднял взгляд на своего водителя. Тот тоже приподнял уголки губ, хоть и не понимал, чего может быть веселого и интересного в подобных мероприятиях.       Сири же снова пропел песню, в этот раз довольно кивнул, снял с себя пиджак и, поцеловав Идриса, вышел из машины, замершей далеко от заставленных парковочных мест у самой набережной. Опустив взгляд на небольшие, но непривычные каблуки Сири, Идрис потянул его к канатной дороге, оплатил два грошовых билета и заскочил в ненадолго приостановившуюся кабину вслед за горничной, на которую уставился билетер. Вместе с ними ехало еще несколько человек — подростки, шумно переговаривающиеся и смеющиеся; они тоже обратили внимание на костюм Сири, начали разглядывать его и расхваливать, а мужчина, не привыкший к такому вниманию, ткнул пальцем в своего соседа и сказал:       — Это вот он сшил.       Идрис же отвернулся от них и их восторженных лиц и возгласов, опустил взгляд на реку, над которой они, плавно покачиваясь, проплывали в ярко-алой кабине, легко скользящей к другому берегу. Эти мутные, поросшие камышом и порядком обмелевшие воды спокойно можно было перейти вброд. Но никто не хотел потом бродить в налипающей на кожу одежде и обсыхать под косыми лучами солнца, неохотно просачивающимися через облака и деревья, по поляне, на которой должно было проходить мероприятие.       Кабина качнулась и замерла, выпустила шестеро людей наружу и, не подобрав никого, медленно поползла мимо высокой белой лестницы, по которой всегда было нелегко взбираться, к памятнику, стоящему спиной к реке.       Нахмурившийся Идрис действительно держался в стороне. Слушал незнакомую музыку вперемешку с известной ему. Тихо, под нос, напевал песни, и с самого края поляны наблюдал за фестивалем звезд, традиционным для Японии, но уже не первый год проводящийся и в других странах.       Поглядывал на людей, что расстилали пледы или нахохлившимися пташками рассаживались на жердочке-заборе, состоявшем из одной длинной и толстой трубы. Смотрел, как Сири вышагивал меж ярких лоскутков легшей на траву ткани. Как беседовал то с одним, то с другим, как задорно улыбался и принимал нелепые позы для фотографий — посылал воздушные поцелуи в кадр или прижимал к виску сложенный двумя пальцами символ мира.       Слушал, как Сири беспечно смеялся. Скакал за остальными на каких-то идиотских конкурсах, гладил чьих-то животных и бился подушками. Клеил фонарики, которые смыл бы собой поток, и снова, снова прижимался к другим людям, которые позволяли себе обнимать его, трогать его руки, плечи и талию. А Идрис сжимал кулаки до боли, успокаивал себя и отводил взгляд к небу, только бы не побежать сейчас через толпу малолеток, не схватить за локоть и не утянуть куда подальше, так и не дав поучаствовать в злосчастном конкурсе караоке.       — Хотите тоже? — к нему подошла какая-то девушка и протянула узкую полосу яркой цветной бумаги, через которую была продета лента. И маркер. Он уставился на нее сердито и непонимающе, и она сначала отшатнулась от него, но потом все же натянула на лицо улыбку и объяснила:       — Напишите желание, а потом привяжите вон к тому дереву, — она указала на какой-то куст в отдалении, на котором уже болталось несколько разноцветных бумажек с рисунками и надписями.       — Да мне ничего и не хочется.       — А вы все равно подумайте, — она всунула ему в руки маркер и записку, и спешно отошла в сторону — раздавать самодельные таблички для желаний другим. На ее груди бликовал бейдж организатора, и она отлично справлялась со своей работой, даже когда ей приходилось иметь дело с кем-то настолько недовольным и угрюмым, как мужчина, стоявший на краю поляны и с хмурым лицом наблюдавший за выходками горничной. Которая. Вообще-то. Была. Парнем.       Тяжело выдохнув, он накарябал на смятом листке единственное, что пришло в голову, да и, пожалуй, то немногое, что действительно хотелось: «Остаться с ним до конца». Без пояснений и уточнений.       Неохотно оторвался от места, к которому буквально прирос за все то время, что стоял, переминаясь с ноги на ногу, и пожирал взглядом парня, позволяющего другим некоторые вольности, которые Идрис счел излишними. Отшагнув от притоптанной кожаными ботинками травы, платком он стер пот со лба и поспешил к дереву, вязать к ветвям, ускользающим из ладоней, пожелание, которое мог прочесть каждый.       Увидев знакомый почерк, он остановил кружение листка длинными пальцами, придвинул к себе и прочитал нечто, мало отличающееся от того, что написал он сам. Растянул губы в довольной улыбке впервые за все то время, что пришел сюда, и вновь недовольно нахмурился, как только рядом оказалась одна из организаторов.       — Чужие читать нельзя! — она улыбнулась и попыталась сдвинуть мужчину с места, подтолкнуть к остальным, сбившимся вокруг вытоптанной импровизированной сцены, и Идрис все же поддался на уговоры и шагнул вперед. Сири помахал ему микрофоном, сжатым в руке и вышел в центр круга.       Он пел первым, еще не видел и не слышал других участников, их песен, и оттого нервничал. Переминался с ноги на ногу, долго объяснял что-то перед тем, как запеть, и, когда музыка зазвучала, едва успел начать в нужный момент.       Он посмотрел на Идриса, увидел его подбадривающую, одобряющую улыбку; кулак, взметнувшийся ввысь, и улыбнулся сам. Зашагав по поляне, пропел куплет. Припев. Еще. И еще один. И голос его с того высокого, которым он планировал пропеть все, незаметно для него опустился на обычный, привычный Идрису, стоявшему в первых рядах и подпевающему ему.       Они пели друг другу, смотря в глаза, и не обращали внимания на неловко переглядывающуюся молодежь, собравшуюся вокруг сцены.       Как только музыка отзвучала, Идрис подхватил на руки смеющуюся горничную-Сири и побежал вместе с ним к канатной дороге. Приобрел обратный билет и посмотрел на небо, нахмурившееся и уронившее ему на голову первую каплю. Дождь начинался. Быстро разрастаясь и расходясь во всю мощь, он заставил зрителей похватать свои яркие пледы, смотать их и убрать в сумки-пакеты или прикрыть ими головы. Укрыться под деревом. Побежать к канатной дороге.       Но красный вагончик ускользнул только что. Унес в себе парня, одетого горничной, который опустил голову на подставленное плечо, и сказал:       — А ведь дождь идет каждый раз. Хотя я бывал тут всего однажды, на последнем году старшей школы… — и они оба рассмеялись, посматривая на машущих руками и жмущихся друг к друге под пледами детей, позабывших о конкурсе и его итогах, да и вообще о всем фестивале. Земля хлюпала, чавкала у них под ногами, дождь бил по яркой зеленой траве, размазывал тексты пожеланий. Спешно сворачивались провода и спускались на воду фонарики, которые должны были поплыть, мигая во тьме, только ночью.       Двое шмыгнули в машину и спешно захлопнули дверцы. По стеклам сбегал поток, и дворники, сколько бы их не заставляли бегать вперед-назад, описывая полукруг, мало помогали. Тогда Идрис устало развалился на сиденье, отказываясь ехать при такой видимости, и вытянул ноги, а Сири усмехнулся и намотал на кулак его галстук, придвигаясь ближе и притягивая к себе. Согревая мокрое лицо своим дыханьем, он прошептал:       — Ты же хотел продолжить?