маленький мальчик складывал пазлы, собирал кусочки цветов в картину на которой есть мы; что-то неправильно, но так красиво собрано воедино, с нежностью создано.
Стены Дома слышат все, часто — невнятное шуршание голосов по ночам, самое искреннее: под сонной тканью ночи расширяют трещины, дабы слышать лучше, впитать искреннюю откровенность в себя, жадно оставить там. У Македонского ворот свитера растянутый, съезжает с плеча, когда Курильщик въезжает в Четвертую — растрепанный, затемняет мерцание лампочки осоловевшими-черными глазами; у Македонского мир сходится на Курильщике, и зрачки вытесняют крапинки-одуванчики на радужке в цвете разбавленного чая, когда небрежным движением из пальцев — израненных зубами-нелюбовью — у него забирают кружку пальцами — сухими-узловатыми — и сталкиваются. У Македонского сужаются тактильные ощущения до неловкого столкновения, сталкиваются противоречия в голове, разряд тока проходит в самое солнечное сплетение так, что от такого напряжения солнце-лампочка лопается. Курильщик — второй шанс; Курильщик — цель; Курильщик — спасение Македонского в кровавом рассвете, когда утром он хрипло смеется и затягивается, зубами прикусывая фильтр сигареты, и на листе, измазанном некрасиво серостью грифеля, эскиз набрасывает — небрежно — Македонского под лопнувшей лампочкой.***
Македонский под графитом ночи представляет цвет, которого нет; Македонский представляет с тем же усердием, с каким оттирает кофейные пятна, но в мозгу щелкает слышимо-ощутимо, и пальцы немеют в холодной судороге. Македонский ощущает себя, когда чувствует теплоту ладони Табаки через толстую-болотную вязку свитера, и прячется тенью привычно у подножья кровати в шелесте голосов, протиснувшихся из коридора через дверную щель. Македонский поднимает на Курильщика взгляд: его второй шанс опрометчиво отпущен в свободное плавание в забетонированных стенах собственной тревожной фантазии; Курильщик смотрит куда угодно, но прячет взгляд в складках одеяла в надежде, что Македонский не замечает своей надежды на искру — Курильщика, — которая упадет в легковоспламеняющееся — Македонского. Искра не падает, звезды тоже — желания не сбываются, чудеса запрещены.и я говорю загадками, ведь Гудвин не подарил мне смелости, но сделал ласковым и податливым, сделал пятнышком света, цепляющим за живое.
***
Македонский — тень, и тени ощутимы едва; у Курильщика ноги нечувствительные, но на колене касанием мгновенным проходится тень; Курильщик нечувствительный, но волосками на загривке чует крапинки-одуванчики чужих глаз: пугается. Македонский в отчаянии, но шелестящем-тихом; в таком, что отчаяние клыками подъедает что-то под ребрами, но доводит до исступления мучительно-требовательно. Македонский везде, и слышит, как слышат стены, но в Курильщике быть не может: Курильщик где-то в Наружности, может, где-то в мерцании своих сомнений, где его сбивает машиной по пути к правде, но правда в том, что Македонскому нужно это настолько же, насколько нужно Курильщику, но он — подбитая псина, драным боком прижавшаяся к теплой стене тюрьмы. Курильщик — это новое, всплывшее из забетонированного старого; Курильщик — это слезы от синевы линз, это сведение челюстей от кислоты чувств и лимонов, это свет в конце тоннеля, и белый — невинный-пугающий в глазах Македонского. Курильщик — второй шанс, и он смотрит исподлобья, из-под челки заинтересованно, в спину тычет взглядом — почти что с издевкой — и едва ли краснеет, встречаясь глазами с чужими. У Македонского душа тогда вспорота оказывается, но Курильщик смотрит еще более испытующе — подводит к краю за руку.***
Триумф влюбленности Македонского — памятник посмертно. Триумф сопровождается сонной-розовой негой, сиплыми выдохами и серостью постельного белья, переливающегося синим в темноте тревожной ночи. Признание Македонского — исповедь грешнику, но в глазах рассказчика — образу святому; повесть, но кровью, проевшей лист. Курильщик смотрит душераздирающе-нежно — цепляет самое сердце расширенными зрачками: предлагает будто упасть в теплую темноту, пропускает рыжину прядей сквозь пальцы: Македонский почти-почти чувствует выступающие округлые суставы. Курильщик целует, но в лоб, — как мертвеца: символично. Македонский не знает, почему не может остановить слезы, когда Курильщик спит, накрывшись с головой; Македонский не знает, как дышать, когда душу Курильщик вспорол, и нож оставил в районе горла — память о себе. Македонский спит с подушкой на лице, и ждет ответного своего чуда, когда дракон потухнет, ссыпется в порошок лимонной кислоты, и на тщедушную горстку пальцы с выступившими округлыми суставами небрежно кинут две ромашки.если свет застрянет болью в глазницах, ты спросишь как это выключить. прости, это не механизмы, не рычаги, так что пока не поздно беги и себя береги. я так тебя люблю.