Один на бесконечность

Кабинет врача ослепляет болезненной белизной; Изуку морщится, в нетерпении ёрзает на кушетке и с горящими глазами смотрит на родную мать, не понимая, почему она не только не рада за него, но и стоит на дрожащих ногах, силясь сдержать слёзы. Изуку улыбается ярко-ярко, прикрывая глаза и болтая ножками, обутыми в тяжёлые красные ботинки. За окном светит солнце, ласково и нежно играя зайчиками на белой стене, и даже плотно задёрнутые занавески не могут противостоять такому напору позитивной энергии. Мидория не понимает, почему его мамочка начинает плакать, едва за ними закрылась входная дверь их маленькой квартирки, и почему она прижимает его к себе крепко-крепко; Изуку недоумённо обнимает её в ответ и успокаивающе гладит по голове. Волосы у мамы на ощупь приятные и мягкие, а ещё пахнут общим шампунем. Изуку, вообще-то, пахнет точно так же, но мамочка всё равно приятнее. — У тебя есть соулмейт, Изуку, — успокоившись, мама отодвинулась от Мидории на расстояние вытянутой руки и сжала его предплечья — голос её продолжал дрожать, слёзы же непроизвольным потоком лились из прекрасных сияющих глаз. — Прости меня, милый, прости… Изуку всё ещё не понимает, почему его мамочка извиняется, но он кладёт ладошки ей на мокрые щёки и, задержавшись так на пару секунд, улыбается широко и открыто, смеётся, и звуки его смеха эхом отдаются в пустой квартире. Мама замирает и нервно смеётся следом, утирая остатки слёз с собственного лица. — Я всегда-всегда буду улыбаться, чтобы моему соулмейту было хорошо! — доверительно заверяет мамочку Изуку и спешно снимает ботинки. — Вот увидишь, мне никогда не будет грустно! *** И Изуку сдерживает обещание. Он улыбается, дрожа всем телом и с каждым днём избегая зеркала всё чаще, отказываясь хотя бы мельком взглянуть на то, что в будущем скорее всего сломает его на мелкие части. Изуку смеётся, неуклюже приподнимает уголки губ и заставляет себя улыбаться даже тогда, когда Урарака-чан вскрикивает, обнаруживая в отражении маленького карманного зеркальца не своё миловидное личико, а злобный алый прищур, который просто ну не может быть у ребёнка десяти лет. Мидория успокаивает её, Очако-чан, вообще-то, успокаивает весь класс, и Изуку не так уж и нужен, но самому Изуку нужно было хоть как-то занять еле заметно дрожащие ладони; правую наискосок пересекал грубый размашистый шрам, который совсем не гармонично смотрелся на нежной коже детских рук. — Он не может быть плохим человеком, — уверенно произносит Мидория, приобнимая безутешную Урараку за плечи и продолжая улыбаться. — К тому же, вряд ли вы вообще когда-нибудь встретитесь… В десять лет Изуку понимает, что становиться психологом ему не стоит от слова «совсем». Точно так же как и подходить к зеркалам ближе чем на несколько метров. *** В пятнадцать у Изуку появилась немного усталая улыбка, мешки под глазами и вечно топорщащиеся волосы, с которыми не может управиться ни одна расчёска. Избегать зеркальных поверхностей становится всё сложнее, как и слушать причитания окружающих его людей о том, что Изуку, оказывается, повезло — конечно, ведь во всей чёртовой Вселенной только несколько процентов человечества имеют соулмейтов (как показывает ежегодная статистика — ровно 6.25 процента) Сам Мидория может назвать по меньшей мере около семнадцати опровергающих доказательств того, что ему не то что просто не повезло — до дрожи в коленях, хрипа в голосе и стёртых в кровь из-за грубой верёвки запястий (Мидория начал привязывать себя к кровати ближе к двенадцати, когда однажды ночью проснулся перед зеркалом; тогда он быстро закрыл глаза, но необычный оттенок (оттенки) волос спящего то и дело ярким пламенем вспыхивает в сознании) Изуку хочет увидеть своего соулмейта с той же жаждой, с которой он не желает вообще приближаться к такому запретному  плоду. Мидории пятнадцать, на его руках шрамов намного больше, чем один, а всё из-за чёртовых зеркал. Конечно, Изуку не винит своего соулмейта в его существовании — скорее, он расстроен и подавлен тем, что в будущем ему, беспрецендентно, будет больно настолько, что Мидория будет готов самолично вспороть себе грудь осколками зеркал, которые начали разбиваться с участившейся периодичностью. Ведь, хэй, Изуку тот ещё везунчик, потому что у него есть собственный соулмейт, его человек и ничей больше. Живущий в чёрт-знает-каком-но-точно-не-его измерении. *** Изуку дёргается в сторону зеркала, но остановить себя не успевает: кто-то, до боли родной и до адской агонии далёкий, яростно-жалобно зовёт его, и Мидория не может противиться, потому что… О, да он даже не знает, почему не сидит на своём футоне за котацу и не занимается перед выпускными экзаменами, а то и дело одёргивает себя от постоянных взглядов! Изуку вздыхает, хочет отпрыгнуть в сторону, но рука сама одним движением снимает с зеркала полог, а потом он уже не может (да и не хочет, если честно) отрываться от пристального взгляда.  — Вот мы и встретились, Ангел, — выдыхает человек по другую сторону реальности, и Изуку пропадает, чувствуя, но не видя, как солёные капли в виде кристалов стекают к подбородку. Улыбка его стала искреннее и намного более нежной, чем когда-либо.  — Прости меня, — шепчет Мидория, касаясь зеркала кончиками пальцев; человек в отражении сделал то же самое. — Прости меня, прости, прости… Изуку плачет и кулаком утирает слёзы, не прекращая улыбаться, да только теперь не вынужденно, а с какой-то дикой, особой охотой, потому что улыбается он не для того, чтобы казаться счастливым («Бедный мальчик, его родственная душа живёт так далеко от него самого… Что, разве он ни разу не пробовал обрести покой с кем-то другим?»), не для того, чтобы перестать видеть дрожащие губы матери, и не для того, чтобы успокоить Очако-чан, которая как никто понимала его чувства (ближе к десяти Урарака-чан стала проводить всё больше времени перед зеркалом, и рыдала теперь не из-за боязни к собственному соулмейту, который выглядел, словно дикарь, а из-за невозможности встретиться) (именно поэтому Изуку не хотел подходить к проводнику между двумя мирами) Мидория улыбается ради того, что увидеть чужую-родную улыбку, услышать чужой-родной голос и быть рядом всю жизнь.  Изуку проводит всю ночь перед зеркалом, сидя на коленях и нежно гладя зеркальную поверхность, (не) чувствуя ответное тепло, покалывающее всю поверхность ладони, и любящий взгляд, прожигающий его нутро насквозь и выжигающий чужое имя на подкорке мозга.  — Ты участвуешь в каком-то косплей-фесте? — заинтересованно произносит Мидория, устало зевая и указывая взглядом на необычное одеяние Тодороки Шото (так звали человека, опиравшегося на спинку кровати и точно так же, как и сам Изуку, сидящего на полу). — Где ты нашёл такой костюм? Тодороки замялся и повёл плечом; Мидория невольно залип на этот невинный жест.  — Что ты имеешь в виду? — Тодороки изящно приподнял белую бровь и наклонил голову набок, недоумевая и вопрошая. — Что такое «косплей-фест»? Что-то вроде карнавала? — Карнавала?.. — медленно и практически по слогам произнёс Изуку, а затем Шото мог наблюдать, как расширяются в удивлении его глаза, становясь ещё больше. — О БОЖЕ, О БОЖЕ, БОЖЕ, БОЖЕ, ПРОСТИТЕ, ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО!.. — Для тебя Шото, — мягко перебивает его Тодороки, ощущая острое желание прикоснуться и чувствовать прикосновения — тёплые, а не обжигающие. — Немного менее целомудренно, хорошо, Изуку? Мидория выдыхает, отрывает ладони от красного из-за смущения лица и неуверенно кивает.  *** На выпускном Изуку вылавливает из многочисленной толпы опьяневших, почуявших и погрузившихся в долгожданную свободу подростков какая-то девчонка; если честно, Мидория, хоть и был довольно-таки социально-приспособленным, за три года обучения так и не смог запомнить её имя. Может, всему виной было то, что девчонка эта была незаметной и неприглядной, да и училась она в параллельном классе.  Она поймала его за рукав у столика с закусками как раз в тот момент, когда Изуку, заскучав, собирался достать карманное зеркальце, выпрошенное совсем недавно у ещё больше за прошедшие тринадцать лет поникшей матери, и поговорить с Шото, потому что, ну, как бы Мидория не хотел себе в этом признаваться, но его тянуло к нему с невероятной силой, равной числу Авагадро, а сам Изуку позорно скулил где-то глубоко внутри, когда время их тайных разговоров было ничтожно мало. Мидория чувствовал себя зависимым.  После самого первого их разговора зеркала прекратили взрываться, и количество шрамов на руках Изуку остановилось на отметке «нереально много». У Шото шрам тоже был, но зеркало и само нежелание Мидории видеться едва ли играло в этом большую роль; матушка Тодороки, рассказывая совсем юному принцу о соулмейтах, впала в безумство и бросила его прямо на раскалённую добела отражающую поверхность перед тем, как оно взорвалось на тысячи мелких осколков. Шото не винил свою мать в этом страшном поступке, но всей душой ненавидел отца-короля, который сейчас устраивал военный поход за походом — «Старатель», как прозвали его благодарные за защиту жители королевства, стал агрессивнее с тех пор, как его старый друг пал в бою.  Когда здание школьного спортзала осталось позади, а Мидорию окутал прохладный освежающий воздух, девчонка, наконец, отпустила его рукав и отошла в сторону, остановившись в метре от Изуку. Мидория вопросительно поднял бровь, смущённо потёр шею и неловко улыбнулся.  — Мидория-сан, встречайтесь со мной!  При свете одиноко горящего фонаря Изуку смог разглядеть рыжие волосы Кендо — теперь он узнал её. Помнится, они работали в паре несколько раз во время двойных уроков. Кендо была умной, весёлой и общительной, часто краснела и практически никогда не смотрела на него в упор. Мидории нравилась её улыбка.  Изуку чувствует горячие ладони, отчаянно сжимающие его собственные руки, но эти ощущения почти сразу же перебивает отчаянная пульсация в левом кармане брюк. Мидория мягко отстраняется от Кендо, и Тодороки (Изуку был уверен, что это он) успокаивается.  — Мидория-сан? — жалобно тянет Кендо, запуская ладонь в волосы и нервно дёргая вылезшие из растрепанной косы пряди. Кендо закусывает губу, набирает в лёгкие побольше воздуха и улыбается.  Мидория впервые осознаёт, что улыбка может не только спасать, но и утопить.  — Прости, Кендо-чан, — медленно произносит Изуку, сжимая сквозь ткань лёгких брюк круглое зеркальце, — но ты же знаешь: у меня есть соулмейт. Я всё равно никого не смогу полюбить так же сильно, как его.  — Я… я понимаю, — Кендо кивает и, не сдержавшись, отворачивается. — Простите, Мидория-сан, я… — Изуку слышит всхлип и подрывается с места, вжимая девичье лицо себе в грудь и ласково поглаживая Кендо по волосам. — Я всегда любила Вас, восхищалась, знала о Вашем соулмейте, но ведь, — девчонка впивается в его пиджак пальцами и отчаянно плачет, захлёбываясь слезами, — ведь Вы с ним никогда не встретитесь, и я подумала… Мидория несдержанно сильно сжимает её плечи, но вздыхает и пытается успокоиться. Кендо права, и когда-нибудь всё равно нужно будет принять то, что Тодороки мало того что принц, так ещё и из совершенно незнакомого ему измерения. Шанс встретиться — один на бесконечность, проще говоря — нереально. Не в этот час, не в этот год, не в это столетие, не в этой жизни и не в этом мире. Быть вместе, представлять, какие же волосы Тодороки на ощупь (Изуку уверен, что мягкие), спорить и смеяться, к а с а т ь с я — нереально. Теперь Мидория понимает, почему его мама плакала, почему она стала бледнее с того момента, как Изуку впервые заговорил со своим соулмейтом, почему она всю жизнь избегала зеркал и убеждала своего единственного сына поступать так же. Боль от того, что они никогда не смогут встретиться, была в прямом смысле сжигающей, пробирающей до самых костей, испепеляющей, но не дающей умереть — нет, родной, так просто ты не отделаешься, ты будешь всю жизнь страдать от давно заживших шрамов. Изуку думает, что хуже пытки и не придумаешь. Он знает, что его родной человек существует, что Тодороки — это не игра воспалённого разума; Шото живой человек, необычный и единственный в своём роде, и Мидория хочет кричать от осознания того, что этот человек, хоть и принадлежит ему беспрецендетно, безоговорочно, но он не имеет ни единой возможности взять его за руку, погладить по щеке, просыпаться рядом по утрам. Изуку понимает, Изуку больно, и именно этой боли он стремился избежать.  — Простите, Мидория-сан, простите меня!.. — рыдает Кендо у него на груди, а Мидория и сам еле сдерживает злые слёзы. Кто вообще придумал эту систему? Почему соулмейты, родные люди, две половины, два сердца и одна душа на двоих должны жить так далеко друг от друга? Разве это честно? Разве кому-то в радость наблюдать за тем, как убитые бесконечным ожиданием люди сходят с ума от собственных же мыслей? Почему… Нет!  Изуку злобно моргает, поднимает глаза к бескрайнему ночному небу и кривит губы в яростной ухмылке. Кендо в его руках, измученная продолжительными рыданиями, размеренно засопела, и Мидория в растерянности отправляется на поиски её друзей.  *** Мидория касается зеркальной глади самыми кончиками пальцев. Поверхность зарябила, словно жидкость, как если бы в спокойно-умиротворенное чистое озеро бросили камень, и через пару секунд Изуку растянул губы в счастливой мягкой улыбке. — Привет, — шепчет Мидория, приближаясь к зеркалу и оставляя на нём лёгкий поцелуй, — Ваше Величество. — Чуть менее целомудренно, Изуку, — улыбаются ему нежно и немного строго, сводя с ума лёгкой хрипотой в голосе и выбивая землю из-под ног невероятным любовным сиянием, исходящим из глаз-озёр. Мидория думает, что готов на всё, чтобы увидеть этого человека в реальности, а не сквозь зеркальную завесу.  — Я женюсь на следующей неделе, — говорит Тодороки задумчиво; Изуку понимающе кивает. — Мне уже девятнадцать. Отец находится в тяжёлом состоянии, он не может больше править, а принц может стать королём только когда обретёт семью. Соседнее королевство взбунтовалось, мне не оставили выбора- — Не оправдывайся, — Мидория перебивает его и устало выдыхает. В конце концов, это должно было случиться, а ещё… — Я хотел… Я хотел бы рассказать тебе, но пока ещё не время, — задумчиво произносит Изуку и прислоняется к зеркальной глади лбом, оставляя после себя чёрный след мазута. — Да… Пока ещё не время. Ты ведь дождёшься меня? За дверью слышится шорох, и Мидория подрывается с места: в последнее время его матери становилось всё хуже и хуже. Одержимая демонами прошлого, она больше походила на мертвеца, ходя по дому, словно призрак, туда-сюда, туда-сюда, раскачиваясь и натыкаясь на стены (тумбочки Мидория уже давно убрал, как и стоящие на них стеклянных или фарфоровые вазы; его мамочка, казалось, вообще не видела, куда идёт) Изуку понимал, что так заканчивают все, кто всё-таки имел соулмейтов — это был факт, но видеть мать такой и осознавать, что та же участь ждёт и его самого… Это ненормально, болезненно и чертовски раздражает. Мидория не готов жить по таким правилам.  Изуку ласково берёт мать под локоть и нежным шёпотом уговаривает пойти в свою комнату, сглатывает, видя её безжизненные глаза, но тут же берёт себя в руки и растягивает губы в улыбке. Мама на мгновение дёргается, но тут же успокаивается и позволяет увести себя, послушно открывает рот, когда Мидория даёт ей лекарство, а затем безропотно ложится в кровать. Изуку уходит, разворачивается у двери и гасит свет — в темноте ночи его мать держит глаза широко открытыми, словно дохлая рыба, смотрит в потолок и не обращает на своего сына никакого внимания.  Так случается со всеми людьми, у которых есть свой родной человек в другом измерении.  — Прости, Шото, я отходил, — Мидория возвращается в комнату, тихо ступая по мягкому ковру, и садится возле зеркала, скрещивая ноги. — Шото?.. Тодороки тихо сопел, подложив под голову одну из подушек. Одна из белых прядей упала ему на лицо, и Изуку, почему-то, захотелось убрать её на законное место.  То, что законное место Шото — рядом с ним, упоминать не хотелось до острых уколов в левой половине груди.   Мидория не глядя шарит рукой по кровати и хватает подушку за уголок, скидывая её на пол и ложась прямо перед зеркалом, близко-близко, так, что носы, — Изуку и Шото, — соприкоснулись бы, будь они в одном измерении.  — Дождись меня, мой принц, — выдыхает Изуку и прикрывает глаза.  *** — Ты не поверишь, Деку-кун! — взбудораженно вскрикивает Очако, врываясь в мастерскую в размахивая какими-то рваными бумагами. Изуку вылез из-под тяжёлой конструкции, вытер каплю пота грязным платком и заинтересованно посмотрел на подругу. — Ты не поверишь, что я нашла! У меня…  Очако задыхается, сгибается пополам и начинает кашлять из-за продолжительного быстрого бега. Мидория молча подаёт ей бутылку воды, на что Урарака благодарно улыбается.  — У нас всё получится! С этими записями моего деда, с поддержкой Хатсуме, с её поправками и нашими знаниями!.. — Очако снова выпрямляется и поднимает дрожащую ладонь с пожелтевшими листами вверх. — Это то, что поможет нам завершить нашу работу, Деку-кун! Я была у своего деда, он дал мне это, представляешь? Хатсуме обещала помочь с деталями, нам нужно только поднапрячься, я начала проверять их как только получила, но некоторые буквы выцвели, и я не могу прочесть, что там написано, но ты ведь мне поможешь, правда?! Деку? Деку-кун! Мидория ошарашенно моргает, а затем бросается вперёд, поднимает Урараку за талию в воздух и прижимает к себе, смеясь от восторга. Очако обнимает его в ответ, не забывая о драгоценных бумагах в её руках и покрывая щёки Изуку лёгкими счастливыми поцелуями.  — Я увижу его, я встречусь с Катсуки, Деку-кун, — заговорчески шептала она, когда вечером, устав после трудового дня и нескончаемого изучения непонятных чертежей, они лежали на огромном ковре в мастерской и пили горячий чай, пытаясь согреться. — А ты с Шото-куном. Это кажется невероятным, правда? Мидория только улыбается и ничего не отвечает, потирает глаза, смотрит на загорающиеся фонари, снова берёт в руки записи и вчитывается, щурясь. Очако, едва только открыв рот для того, чтобы возразить, лишь вздыхает и понимающе хмыкает. Урарака встаёт, включает свет, и до утра они продолжили вместе разбирать старые потрёпанные страницы текста наряду с рисунками и мелкими чертежами.  Мидории двадцать три, он не привык надеяться на что-то, потому что надежда означала разве что разочарование в конце пути, но сейчас он идёт против всех своих принципов, потому как, если есть хоть единственный, пусть даже один на бесконечность, шанс коснуться Тодороки и шептать ему на ухо признания в вечной любви, как бы слащаво и приторно, заезженно и совсем неромантично они не звучали, он пойдёт на всё ради того, чтобы этот самый шанс поймать собственными руками.  Изуку двадцать три, Тодороки женат уже четыре года, у него великолепные дети (Мидория видел, Шото постоянно возится с ними возле зеркала) (последний раз был две недели назад), королевство процветает, и Мидория уверен, что он — тот самый король, которого любят и уважают, человек, за которого не страшно идти на верную смерть. Изуку знает, что у него всё хорошо, что времени сидеть целыми днями перед зеркалом в своих покоях у Шото нет от слова «совсем», как и сам Мидория безвылазно сидит в мастерской вместе с Ураракой Очако, чей соулмейт постоянно отвлекает её от работы и требует к себе безоговорочного внимания, но легче не становится.  Когда до завершения работы остаётся всего-ничего, Изуку и вовсе перестаёт спать и есть, тратя каждую секунду своей жизни на то, чтобы подкрутить гайки или сварить необходимые детали. Хатсуме начинает переживать за них в разы больше, чем в самом начале выполнения их сумасшедшей идеи, заставляет питаться, но Очако смотрит на неё своими большими карими глазами, в которых плещется исключительная надежда, что Мей опускает руки и предлагает им свою помощь с измученной и нежной улыбкой на лице.  Мидория и Урарака становятся одержимыми одной лишь мечтой, которая в скором времени может стать реальностью.  *** — О, нет… Нет, нет, нет! — повторяет Очако, словно мантру, и Изуку мысленно вторит ей, кидая отчаянные взгляды в сторону зеркала. — Давай же, работай, тупая машина!.. Урарака истерично мечется, пальцы её летают над кнопками и рычагами; Хатсуме что-то быстро по-английски говорит в микрофон, прикреплённый к её уху, кидает взволнованные взгляды на Мидорию, который в это время спешно закручивает вылетающие болты. Конструкция затихает.  — Чёрт! — вскрикивает Очако и в отчаянии роняет голову на панель управления. — Что тебе не хватает?! Изуку кладёт ладонь ей на плечо и сжимает, чувствуя, как Урарака трясётся — то ли от злости, то ли от чего-то ещё.  — Мы попробуем ещё раз, — медленно выговаривает Мидория, гладя Очако по грязным отросшим волосам, — учтём все ошибки и попробуем ещё раз.  — Вы оба идиоты! — рявкает Хатсуме, срывая с себя микрофон и бросая его на пол. Изуку недоумённо оборачивается на её крик и морщится от громкого голоса. — Вы убить себя вздумали? Эта машина слишком тяжела в управлении! Вы еле на ногах стоите, как вы собираетесь запустить её?!  Изуку попытался бы возразить, но Мей яростно толкает его в грудь, и Мидория, не удержав равновесия, падает в кучу газет, железных опилок и осколков зеркал. Сил не осталось ни капли.  — Мы отвезём вас домой, — сквозь зубы шипит Хатсуме, хватая безвольную, словно куклу, Урараку за предплечье и встряхивая её. Очако никак не реагировала, впадая в бессознательное состояние. — А утром все вместе продолжим, ясно? Не вздумайте сдаваться на финишной прямой!  Мидория не помнит, как оказался в своей комнате, чистый и измученный настолько, что, казалось, он потеряет сознание, как только стальная хватка Ииды ослабеет, и Изуку рухнет ему под ноги. Он передвигался на чистых инстинктах, когда обнаружил самого себя опирающегося на зеркало.  — Спокойной ночи, Шото-кун, — обессиленно прошептал он и сполз на пол, — мы скоро встретимся, обещаю тебе… — Изуку? Изуку!.. Мидория на краю сознания слышит родной голос, но даже он не может вызволить его из сонной ловушки. Изуку обессиленно делает какие-то движения рукой в воздухе и засыпает.  — Прости меня, Изуку, я так долго не появлялся, прости, прости, прости… Я люблю тебя, слышишь? Ты слышишь меня, Изуку? — Тодороки стучал сбитыми кулаками по зеркальной глади и рыдал, чувствуя за собой невероятную вину. Его Изуку выглядел слишком измученным и беспомощным. Это ведь всё из-за него, Шото, правда?  Шото отрывается от зеркала и отходит на шаг, прищуриваясь: за спиной у Мидории было какое-то непонятное расплывчатое движение, и только когда это нечто подошло слишком близко, Тодороки с новыми силами и ноткой истерики в голосе начал бить зеркало, попадая по трещинам и открывая старые раны.  Мать Изуку, Инко, с маниакальной улыбкой и глазами на выкате стояла над своим сыном, высоко держа разделочный нож и что-то шепча; Тодороки был слишком занят тем, что пытался разбудить Мидорию, и поэтому он не слишком вслушивался в её бессвязную речь.  — ИЗУКУ! ИЗУКУ, ОТКРОЙ ГЛАЗА, ЭТО Я! НУ ЖЕ, ИЗУКУ, ПРОСЫПАЙСЯ, ПРОСНИСЬ!.. Что-то сверкнуло в отражении одинокой вспышкой, а затем Шото увидел, как Инко медленно поворачивается в сторону зеркала, держа в руках окровавленное лезвие ножа, и с ужасом в глазах падает на пол, затихая.  — Изуку… Изуку… — Тодороки рыдал, продолжая бить зеркальную гладь и пытаться проделать себе путь в другое измерение, но в итоге только единственное, что связывало его с Мидорией Изуку, покрылось многочисленными трещинами.  Шото видит, как зеркало мелкими осколками опадает на белоснежный ковёр, покрытый каплями крови.  *** Мидория зол.  Окей, ладно, Мидория действительно зол и, может, чуточку расстроен, но факт остаётся фактом: его едва не убила родная мать, и если бы Иида не решил проверить, как он там, Изуку мог бы и умереть. Конечно, чёрт возьми, он был зол, но больше на самого себя, потому что именно он, Мидория Изуку, не смог уберечь свою маму от очередного приступа. Здесь нет её вины; суд признал Инко Мидорию невиновной и отправил в закрытую психиатрическую лечебницу.  Изуку раздражённо выдыхает и сжимает в перебинтованной руке край одеяла, посматривая в сторону настольного зеркала. Оно было слишком маленьким, но больше карманного, которое Мидория носил с собой в школьные годы (да и сейчас тоже, чего греха таить), а потому Изуку проводил практически всё своё свободное время, высматривая родной силуэт, который не появлялся там с тех самых пор, как мама воткнула нож ему в плечо. Каков шанс того, что Тодороки не видел этого?.. Конечно, Мидория понимал, что практически нулевой.  И тогда злость наполняла его  с большей силой.  — Деку-кун, ты как? — дверь в палату бесшумно открылась, и Мидория яростно обернулся на вошедших, однако он быстро сменил гнев на милость. — Прости, мы тебе помешали? Изуку отрицательно покачал головой из стороны в сторону.  — Как работа?  — Мы, наконец-то, нашли нашу ошибку, — задумчиво протянула Хатсуме, присаживаясь на край кровати, — но отложили последнее испытание до твоего выздоровления.  — Это глупо, — возразил Изуку, но Урарака сунула ему в рот только очищенное яблоко, заставляя помолчать.  — Так было нужно, ладно? — тихо произнесла Очако и провела ладонью по его голове, ероша мягкие кудряшки. — Мы ждали почти десять лет, подождём ещё пару дней.  Мидория хочет возразить, но слов не находит.  Он просто понимает, что Урарака, вообще-то, права, и что он поступил бы точно так же. Осознание того, что они с Тодороки скоро действительно встретятся, безо всяких зеркал, которые надоели до тошноты, а в реальности, приносило немыслимое блаженство. Изуку не понимает, как они с Очако остаются наедине, как она забирается ему на кровать и крепко обнимает, как кладёт голову на плечо и что-то рассказывает, фантазирует, иногда прерываясь на всё такие же полные надежды взгляды. — А потом мы все вместе отправимся в поход, — бормочет Очако, любовно смотря в своё карманное зеркальце и показывая взъерошенного Катсуки Бакуго Мидории. — Это будет так здорово, правда? Изуку смеётся и выдыхает, потому что самое страшное позади. И как только он вдоволь насладится касаниями и присутствием Тодороки (никогда), то действительно можно будет отправиться в какой-нибудь небольшой поход в горы или же в лес. *** — Так… Вы готовы? — Хатсуме сглатывает, смотрит на Ииду и хватает его за руку, сжимая. Мей дожидается спешных кивков и нажимает на кнопку запуска. — Удачи вам, ребята. — Спасибо, — шепчет Мидория и делает шаг в сторону огромного зеркало, которое теперь являлось проводником и порталом в мир соулмейтов, как его буквально сметают с ног. Изуку удерживает равновесие, недоумённо смотрит в сторону Очако и собирается разразиться гневной тирадой, как его оглушает девичий крик. — КАТСУКИ! — кричит Урарака и стремглав несётся к порталу; Мидории кажется, что она скорее летит, чем бежит. — Катсуки, Катсуки, КАТСУКИ!.. — Охренеть, Круглолицая, ты чего здесь?.. — ошарашенно выговаривает прекрасно сложенный парень с ожерельем из драконьих зубов на шее. Урарака влетает в его раскрытые от удивления руки и начинать реветь так отчаянно, что Бакуго на мгновение застыл, не зная, что делать. — Ты, чёрт бы тебя побрал, настоящая, охренеть. Это не шутка? — Ка-а-а-тсуки-и-и-и, — громко проревела Очако ему в обнажённое плечо и сомкнула руки на шее, наваливаясь на него всем весом. Бакуго, наконец, отмер и с силой сжал её в объятиях, зарываясь лицом в волосы. Урарака плакала и звала его по имени, Бакуго покрывал поцелуями то, до чего мог дотянуться. В глазах обоих до сих пор стояли слёзы, когда Очако кое-как повернулась в стальном кольце рук и что есть сил прокричала: — Спасибо, ребята, я люблю вас! Изуку резко втянул воздух и бросился в её сторону, но портал закрылся, скрывая за собой счастливых Бакуго с Ураракой, которые никак не могли насмотреться друг на друга. Мидория ошеломлённо посмотрел на Ииду с Хатсуме, а затем медленно опустился на колени, вжимаясь в них лицом. На губах его царила искренняя улыбка, и Изуку ни за что на свете не хотел стирать её. От долгожданной встречи с Тодороки его отделяют каких-то пару минут, которые теперь кажутся такой мелочью по сравнению с прошедшими годами. Мидория смаргивает выступившие слёзы, чувствует большую ладонь на своей спине и благодарно кивает, вставая. — Не буду спрашивать, готов ли ты, — усмехнулась Хатсуме и передёрнула плечами, нежно и задорно улыбаясь. — Будь счастлив, Изуку. — Как же иначе? — бормочет в ответ Мидория, застывая на месте, но после срываясь и сжимая Хатсуме в крепких объятиях. — Спасибо, невероятно огромное спасибо. Я никогда не забуду вас. — Иди уже, — Мей слегка хлопает его по ладоням и ласково целует в скулу. — Мы будем верить во всё, что бы ты не совершил. Иида треплет Изуку по волосам и снова нажимает на кнопку, вновь открывая портал. Зеркало отразило торговую площадь, вымощенную грубым камнем, и Мидория торопливо пошёл ко входу, не оборачиваясь. Всего шаг, и его ждёт новая жизнь. Всего шаг, и этот кошмар, наконец, закончится. *** Мидорию оглушает царящая вокруг обстановка. Смех детей, крики зазывал и продавцов, рокот домашних животных, разносящийся по всем уголкам площади, сбивали Изуку с ног. Мидория прошёл вперёд, но сразу же с кем-то столкнулся, падая на камень вместе с незнакомым человеком. Ох, чёрт возьми, Изуку настоящий «везунчик». — Простите, я не хотел… Незнакомец прекращает потирать ушибленную голову и хватает Мидорию за руку. Мимо проносится какой-то лихач на новоприобретённой лошади, и порыв ветра резко срывает с незнакомца (???) капюшон, являя миру уникальные волосы принца. Он быстро вскакивает с земли, натягивает на себя капюшон и бежит в сторону леса, так и не отпустив запястья Изуку. Мидория бежит следом, потому что не знает, что он должен сказать, как должен действовать или… — Изуку… — выдыхает Тодороки, наконец останавливаясь и резко разворачиваясь к медлительному Мидории. — Изуку… И тогда Мидория делает то, что в данный момент хотел больше всего на свете (на любом из них) Изуку делает последний шаг вперёд, с силой врезается в грудь Тодороки и сжимает его в таких крепких объятиях, что в пору бы задохнуться, но Шото держится. Мидория усмехается и думает, что шанс, являющийся одним на бесконечность, не такой уж и нереальный, иначе бы он сейчас не касался и не чувствовал прикосновения, не целовал желанные губы и не рыдал на пару со своим чёртовым соулмейтом, вжимаясь друг в друга телами. Иначе бы Изуку не любил так отчаянно-прекрасно.