меня манишь и я вновь
хочу бежать к тебе.
сухой кашель, который раздирает горло изнутри: он продолжается уже минуту, и Роберт вот-вот задохнётся, но это всё заканчивается — неизвестно, к сожалению, или же к счастью. наверное, всё-таки первое, ибо терпеть это буквально каждые три с половиной часа он не мог. вновь на кровати лежат кровавые бутоны: лилии, хризантемы, нарциссы... ромашки — его любимые — те самые, которыми был обсыпан их общий дом. Марко не любил ромашки, но знатно терпел их наличие. теперь очередь Левандовски терпеть, и терпит он одиночество, вместе с этими цветами, которые делают больно. он жалеет о сделанном: хочет вернуть всё назад, когда цветы не выходили наружу, а распускались внутри, создавая весну. мужчина не думал о себе, не думал о исходе, а исход был достаточно плачевным. вряд ли он проживёт больше недели. эта боль глушила его морально и физически, хотелось плакать от коликов в горле и груди, лезть из кожи вон, лишь бы оказаться рядом с тем самым человеком, цвет чьих глаза из карего плавно переплывает в зелёный. между ними шесть сотен километров, а Роберт всё ещё бережно хранит воспоминания из Дортмунда, хранит тёплые и нежные чувства к Ройсу. вот только Марко не дурак — знает, что наступать на те же грабли нельзя. не хочет давать ложных надежд как минимум самому себе: если внушить, что тебе хорошо без человека, то так оно и будет. он умеет внушать самому себе, умеет не вспоминать, что как раз очень сильно пригодилось бы поляку. рядом полно прекрасных людей, и нет смысла вспоминать всё то, что было раньше. не хочется вновь испытывать тяжесть в животе от одного лишь взгляда голубых глаз, но каждый раз он вспоминает, как трогал темные волосы, рассматривал идеальные черты лица, иногда кидая взгляд на губы: тонкие и покусанные. сухие, но со своей изюминкой. их хотелось целовать целую вечность. каждый раз он винит себя. Роберт Левандовски — главное проклятье его жизни. плотные чёрные пакеты были снизу доверху набиты лишь цветами. можно было подумать, что у него в доме цветочная лавка, а это — непроданный товар. и лучше бы это действительно было так. время уже три часа ночи. он специально хочет лечь именно сейчас, прогадывая примерное время сна, вот только спать вновь совсем не хочется — хочется говорить, так, как они делали это бессонными ночами, целовали друг друга и шептали милости на ухо. тогда Роберт был счастлив. вновь желание вернуться в Боруссию берет своё, вот только его никто не возьмёт. он поступил ужасно, отвратительно, и теперь за это расплачивается, ведь всё возвращается бумерангом. дрожащие пальцы хотят взять телефон, набрать номер, который он знал наизусть, нажать кнопку вызова и услышать родной голос. этого не будет, нет — он не станет этого делать, иначе цветы полезут прямо в это время. как человек, который кашляет целыми бутонами, вообще может играть в футбол? Левандовски тошно. тошно от самого себя. он себя ненавидит, поэтому и не делает попыток помириться. уж пусть лучше оставит Марко в покое и найдёт себе новую игрушку. если успеет. Роберт был фанатом этой тошнотворной любви, о которой пишут во всяких драмах, хотя жизнь голубоглазого — одна сплошная драма. а как иначе, когда во время кашля нормальный человек выплёвывает мокроту, а он какие-нибудь тюльпаны. и это совсем не красиво, как может казаться. это ужасно противно, ужасно больно. поляк не любил говорить о чувствах. никогда не говорил о них. казалось, что этот человек и вовсе любить не умеет. но нет. умеет. любит он всем сердцем, преданно, будто собака. таким был и Марко, поэтому обоим было тяжко. сон не приходит уже двадцать минут, один лишь силуэт в его голове. это происходит уже месяц, и они ни разу не поговорили. это странно, ведь оба нуждались в разговоре. вот только Роберт не может позвонить: боится. боится быть отвергнутым или признавать, что зависим. номер набран уже давно, вот только сил нажать на кнопку вызова нет. но сил терпеть тоже не было. — почему именно я? — Марко задаёт этот вопрос внезапно даже для самого себя. он никогда не задаёт этот вопрос. это его некая слабость. глупая, но всё же. Роберт вынужден задуматься, не отрывая взгляда от человека, которого обожал до дрожи в коленях. не мог прожить без него и дня, попросту не представлял как. не знал, как раньше жил без этого хрупкого, нуждающегося в нежности немца. у него попросту сносило крышу. — ты не такой как все. Марко вновь вспоминает этот разговор и ревёт взахлёб. сильный духом мужчина не может попросту смириться. он пытался простить Роберта, пытался всеми силами, ведь знал, что это он сделал не из-за злобы. но сердце отказывалось это делать, будто он совершил что-то ужасное. будто бы предал. мокрые глаза так же смотрят на экран телефона и хотят набрать номер, но тонкие ледяные пальцы не успевают этого сделать. мелодия оглушила всю комнату, от чего Ройс немного вздрогнул. взгляд выразительных глаз упал на наименование контакта, который сигнализировал о хорошем и в то же время об ужасно плохом. Марко взял трубку слишком быстро: Левандовски явно понял, что это звонок ждали. вот только для Роберта эти две секунды были слишком долгими. — да?, — Марко пытается сделать максимально сонный голос, будто и не ждал вовсе. поляк молчит. желание начинать разговор сразу же отпадает: он просто слушает дыхание, поставив звонок на громкую связь. телефон лежит перед ним, а сам мужчина сидит, согнув колени перед собой. — ты что-то хотел? Ройс продолжает. хочет услышать что-то нежное и приятное, но такое редко случалось. и сегодня не красный день календаря, поэтому надежды и не было. Левандовски же помолчал пару секунд, поняв, что надо говорить. — да. — и что же? Роберт кусает губы до такой степени, что начинает течь кровь. но он не обращает на это никакого внимания: лишь продолжает смотреть в одну точку, боясь произнести хоть звук. — у нас завтра кубок... — да, я помню. и? темноволосого попросту начинает злить эта ситуация, ведь Ройс делает вид, будто ничего не понимает, не знает, что от него хотят. — мы бы могли… двухсекундное молчание. — встретиться после матча и поговорить, — Левандовски всё-таки договаривает. — хорошо. Роберт скидывает трубку, набирая как можно больше воздуха в легкие, сразу же выпуская его. чувствует, как к горлу поступают цветы. Левандовски дышит глубоко, пытаясь осознать то, что произошло прямо сейчас. он облажался по полной программе, почти ничего не сделав: лишь один чертов удар прямо в руки вратарю. то ли оттого, что ему непривычно видеть недавних коллег и друзей в качестве врагов, то ли оттого, что попросту не может сосредоточиться. буквально через полчаса будет то, от чего зависит его дальнейшая судьба. ему, честно говоря не особо жаль, что Бавария проиграла. не успел он отвыкнуть от Боруссии, которая стала ему вторым домом, не успел и прижиться к клубу из Мюнхена, в котором скорее всего проведёт как минимум пару лет на пару с Гётце. Роберт едет ещё десять минут, и это время кажется ему вечным. каждая секунда — будто час, а каждый вдох чистого дортмундского воздуха даётся слишком тяжело. Марко Ройс заставлял Левандовски испытывать сразу всё, что только можно было: смеяться и плакать, дышать легко и тяжко, целовать нежно и сжимать руки до синяков в порыве страсти — всё это смешивалось в одну массу, которая была чем-то поистине необычным. это чувство попросту не описать словами. зеленые деревья растут в ряд вдоль парка, мимо которого как раз и ехал мужчина. почему-то он ни разу не обращал внимание на красоту этих деревьев, несмотря на то, сколько раз он проезжал мимо них: пышные, ухоженные, на определенном расстоянии друг от друга. такие, казалось, обычные. если всмотреться, то можно будет заметить маленькую поломанную ветку; можно будет заметить птицу, которая совьет там гнездо из различных прутьев. или как ветер создаёт шелест пока ещё зелёных листьев, создавая приятный шум. пальцы нажимают на кнопку с цифрой «шесть», и дверцы лифта закрываются, начав движение наверх. вот только Роберт не следит за цифрами как обычно, а думает, как бы не начать приступ ханахаки прямо в квартире Марко, ведь они не особо хорошо закончили: сошлись на том, что расстояние погубит их, поэтому лучше расстаться сейчас, чем с огромной горечью через пару месяцев. дверцы открылись, а шаг поляка устремился прямо к двери с цифрой «сто тридцать шесть». и вот правая рука снова дергается. голубые глаза смотрят только на дверную ручку. поляк старается дышать как можно глубже, но попросту не получается. лишь бы не начать выплевывать цветы, ведь с каждой секундой всё больше и больше кажется, что это произойдёт. простояв в таком положении порядка пяти минут, он всё-таки тянет вниз своей мускулистой рукой дверную ручку. сразу же открытая дверь. Ройс снова, как обычно не закрыл за собой дверь. его явно ждали: Марко зашёл в прихожую сразу же, будто знал, что этот брюнет появится именно сейчас. спустя несколько месяцев их взгляды наконец встретились: необычные глаза немца утопали в глубоких голубых — в них можно было действительно тонуть вечность. Роберт молчал. промолчал он и на приветствие бывшего одноклубника: лишь кивнул головой в знак согласия. он снял свою обувь, поставив её куда-то за угол, и последовал за Ройсом, который так же молча последовал на кухню. даже не спрашивая, чего желает поляк, он ловко наливает в прозрачный стакан молоко и ставит его на стол. прекрасно знает, что пить Левандовски будет именно его: ни чай, ни кофе в это время суток он употреблять не будет. тонкие губы были поджаты, а обеими руками он облокотился об столешницу. рассмотрев лицо будущего собеседника, он решил разрушить тишину, что витала в комнате. — о чем ты хотел поговорить? этот вопрос ввел мужчину в ступор. что ему сказать? он боялся говорить о чувствах, боялся признаться, будто всё происходит в первый раз. хотя, наверное, когда он впервые признавался в любви Марко, это выглядело куда уверенней. собравшись хотя бы немного с мыслями, тот, что бегает по полю с цифрой «девять» на спине, сказал самое разумное: — просто поговорить. два месяца как-никак не виделись. — а я думал, что ты хочешь поговорить о нас. Марко опустил взгляд вниз, будто обиженная девочка. хотя он знал, что Роберт лжёт, и знал, для чего тот приехал на самом деле, но продолжал делать вид, будто не знает ничего. — неужели ты не хочешь разъяснить всё? сказать то, что было недосказано, — Ройс хороший актёр. просто изумительный. но когда хочешь заставить поляка заставить произнести хотя бы слово о любви, и не на такое пойдёшь. а вот сам Левандовски смотрел в одну точку. ему хотелось выплеснуть все накопившиеся эмоции, но он просто боялся. боялся насмешки, может? или вновь быть отвергнутым? он сам не знал. просто не хотел до последнего говорить о том, что творится внутри. — может и об этом, — Роберт отвечает сухо, поставив стакан на стол и сделав пару шагов, оказавшись напротив немца. сильная рука провела по руке мужчины, что был напротив, поднимаясь медленно к плечу. затем несколько пальцев провели по шее, потянули на себя. лоб упёрся о лоб, а горячее дыхание друг друга обжигало чужую кожу. сам Ройс уже был на пике. — я не могу без тебя. останься тут. на слова, сказанные Марко, Левандовски помахал головой, давая якобы ответ «хорошо». но он понимал, что именно сейчас нужно заставить себя сказать что-то. — я люблю тебя, Марко Ройс. немец сразу же расплылся в улыбке и обнял любимого как можно крепче. чтобы не отпустить.