Гений, который не смог

      — Ну, ты снова проебался.       Энди хочет хмыкнуть, но сил нет даже на это. В последнее время сил не было ни на что, и единственное, чего ему хотелось, так это умереть. Или пива. Да, определенно, пиво бы заметно смогло облегчить его страдания.       Дэнни хмыкает вместо Энди, пожимает плечами и уходит.       Любой гений рано или поздно изживает себя.       Но не в семнадцать же, блять, лет.       В семнадцать лет надо просто бухать и трахать незнакомых девушек , которые, возможно, вич-инфицированы, а не ощущать, как ты гниешь изнутри вместе со своим мнимым талантом. Большинство даже за талант это не признали.       Энди приходилось самому додумываться и осознавать, что то, что он делает — сложнее контрольной на A, тяжелее сданного кросса. И уж явно куда лучше простого бубнежа и нытья сестры.       Только со временем до него стало доходить, насколько каждая его идея исключительна, насколько сложна в исполнении, насколько мастерски он продумывает ее исполнение.       Придумай, разработай, выполни. Это не препарирование лягушек на уроке биологии, это — искусство.       Но как любого другого гения его никто не понимал.       Даже собственная семья.       Даже Дэнни терял ко всему энтузиазм, отдавая предпочтению пиву и тем самым девушкам с риском вич-инфекции.       Вот такое нынче развлечение.       Но деградацией, почему-то, называли Энди. С его умом и чувством юмора — его называли деградацией. Раковой опухолью этого города.       Это уже было не смешно.       Они все устали от бесконечного энтузиазма и юмора молодого дарования, а Энди устал...       быть разбитым у стены.       Как только он заткнется — весь город последует за ним и тоже завалит свои рты.       Тогда наступит всепоглощающая, желаемая многими тишина. Она всех и сожрет.       Потому что нет ничего хуже стены молчания и отрицания.       Энди жил с этим всю свою жизнь; он знает об этом лучше всякого.       Но его не собирались воспринимать всерьез.       Он вечно был против всех.       Дэнни говорил: «тебе лишь бы подальше и не так, как все».       Энди с этим согласен, потому что он всегда хотел выделяться.       В итоге его запомнили как пятно кетчупа на белой блузке.       Ярко? Ярко.       Но его все ненавидели.       Кто вообще будет любить пятно от соуса на белой блузке?       Энди называл себя гением. Город называл его долбаёбом.       От этого страдали все гении. Примитивный разум, приученный к статике определенных действий, не готов принимать нечто, выходящее за пределы этой статики. Энди выходил, даже не так — выбегал. С каждым днем всё дальше, желая выбиться из порицания, ненависти и язв.       Но у него так ничего и не вышло. Зыбучие пески всепоглощающего недовольства сожрали, а Энди оставалось только гнить.       Гений, который не смог победить.       Грустная история об Энди Ларкине, его долбаебизме и желании выиграть.       Невозможно выиграть у общества, если ты заранее не наделен превосходящей их силой. А у Энди не было такой силы. Через какое-то время он понял, что у него вообще нет ничего.       Он садится на ступеньки школы.       Он уедет учиться в другой город. К другим людям.       В Нью-Йорк. Он уедет в Нью-Йорк, и будет там понятым. Даже если и не будет. Это лучше, чем то, что у него есть здесь.       Даже боль будет лучше того, что у него есть тут.       Через какое-то время понимаешь, что любое чувство дороже всепоглощающей, рвущей его пустоты.       Он видит, как за школьным забором скрывается худющая спина Лори. Некогда любовь, некогда самое нежное, что у него было; со временем Энди понял, что она никогда не поймет его чувство юмора и отношение к миру, и вообще к своей жизни. Какой бы она ни была, Энди понимал, что Лори ищет чего-то, что никогда не найдет.       Милая-милая Лори, оказалась обычной       блядью.       Даже его сестра была более колоритным персонажем. Потому что более громкая и не пыталась вытравить из людей то, что являлось основной их частью. Она даже не пыталась вынуть голыми руками из Энди то, что он ценил больше всего.       Этот город...       зябок и пуст.       Они никогда не поймут. Хоть кожу с лица сдирай, хоть кричи, доказывай уже давно доказанные аксиомы       они не поймут.       никогда.       — Жопу застудишь.       Чужой грубый бас доходит до Энди как из-под дна бочки, и слова — их так сложно разобрать. Если бы вообще у него было это желание их разбирать. У него по-прежнему из желания — пиво и смерть. Пиво со вкусом смерти.       Но легкий подзатыльник доходит до него куда быстрее.       Энди морщится, трет место, по которому пришёлся легкий удар (он должен был быть таковым, но по ощущениям — нихуя), и вскидывает голову вверх. Темно-рыжие пряди падают на глаза. Солнечные лучи заходящего солнце отсвечивают волосы в медный, а кожа теплится.       Крэйг смотрит снизу вверх. Его идеально уложенная прическа, залитая литром лака, даже не растрепалась после тренировки. Ну, конечно — такую и кувалдой не испортишь.       — Меньше всего тебя должна волновать моя жопа.       Энди щурится, пытаясь четко сконцентрировать взгляд на чужом лице.       Сестра давно оставила свои попытки беготни за его накаченной задницей. Может, она поумнела, может, поняла, что Крейгу меньше всего нужны отношения, а все, что ему нужно — внимание. Он хочет обожраться им. Жрет уже какой год, блевать им должен, но нет — ничего.       Крэйг стал чуть избирательнее и, кажется, даже выше — хотя куда там, Энди его и так на голову почти ниже.       — Ты уже волнуешь всю школу, Ларкин.       — Да что ты? Уже больше месяца к вам не суюсь, и вы ко мне, будьте добры, не суйтесь.       — А то что?       Энди подмечает, что голос у него сейчас какой-то мягкий чересчур, смотрит он с какой-то добротой, едва проглядывающей, и усмехается тоже по-доброму как-то. Либо Энди слишком давно не видел его, либо это брат-близнец. Потому что он помнил, что взгляд у Крэйга, на самом деле, не выражает ни одной эмоции, потому что он абсолютно безразличен. А сейчас... живой.       — Ебало сгрызу.       — Не матерись.       Легкий подзатыльник, смешок.       Энди чуть ли не рычит, когда Крэйг садится рядом с ним. У него все костяшки сбиты, руки в венах, а потом Энди поднимает взгляд на его лицо и уже в миллионный раз убеждается, почему он так нравится девчонкам.       Такое подобие Джонни Деппа попробуй сыскать на задворках их города.       И челюсть у него такая, как в сериал у крутых мужиков, щетина легкая, взгляд с прищуром, и ямочка на подбородке, и скулы, как нарисованные.       Энди оценивает его так, как оценил бы художник.       Правда, художник из него никакой, но он очень старается смотреть на его лицо с точки зрения построения, баланса, ну, и так, общей картины.       — Поэтому и волнуемся. Ходишь, как больной.       Крэйг хмыкает.       Энди подхватывает это и отворачивается к школьным воротам.       От Крэйга несет чистым телом, крутыми какими-то духами и немного легкими цветочными нотами — наверное, какая-то девчонка снова безуспешно терлась об него.       Между ними минимальное расстояние, но Энди некуда отодвигаться — он и так вжался плечом в парапет.       — Повзрослел.       Энди говорит кратко и не хочет обмениваться на длинные рассказы о недопонимании, полном отрицании себя, как личности, и отсутствии поддержки в моменты, когда идти уже не было сил.       В итоге, он не может сделать и шага.       И ему так не хочется об этом рассказывать.       — Ты не выглядишь как человек, который повзрослел, Энди.       — Да что ты знаешь о повзрослевших людях? — голос выходит внезапно агрессивным, и он чуть ли не подскакивает на ступеньке, оборачиваясь к Крэйгу.       Тот сначала удивленно приподнимает брови, а потом усмехается.       Он выглядит слишком живым для того Крэйга, которого Энди обычно наблюдал.       Возможно, если кто-то из них и повзрослел, то явно не Энди.       У Энди повзрослели его обиды и драмы. Но не сам он.       — Не волнуйся, что-то, да знаю, Энди. Не надо думать, что ты тут единственный, кто живет. Мы все живы. Мы все что-то переживаем.       На такие слова, внезапно показавшимися чем-то очень даже умным, а не в привычном стиле Крейга, Энди фыркает.       Что они вообще могут знать?! Кто они, блять, такие?! Просто серая масса, просто статисты жизни Энди Ларкина.       — Они никогда не поймут, — бормочет Энди. — И ты... ты тоже.       — Может потому, что ты никогда не пытался объяснить? Иногда стоит просто начать.       — О, Боже, Крэйг, пять лет! Пять лет я говорил со всеми вами, разве вы слушали?!       Энди сам не замечает, как, снова подпрыгнув на ступеньке, разворачивается почти всем корпусом к Крэйгу.       Он сморит сверху вниз, и он шире его раза в полтора. Энди даже немного не уютно.       — Ты говорил, но не объяснял, — Крэйг внезапно усмехается и легким движением руки убирает упавшую на нос прядь рыжих волос.       — С каких пор ты заделался в местного психолога? — с заметной злобой в голосе произнес сквозь зубы Энди, скалясь.       — Я собираюсь поступать на него, ну... точнее, собирался. Сейчас думаю о другом.       — Вот оно что, — Энди выдыхает, опуская плечи и снова отворачиваясь, — похвально, Крэйг, похвально. Будешь трахать своих посетительниц и своим волшебным членом лечить их от всех бед.       — Ну, по крайней мере я не обижен на всех и вся, — он пожимает плечами.       — Ещё бы, — цыкает Энди, — тебя все обожали. Что ты можешь знать об...       — Отторжении?       Энди пятится, и ощущение внезапно странной тревоги наполняет его до отказа. Он бегает глазами по школьному дворику, а после резко расслабляется. Его плечи опускаются, и он слабо кивает, краем глаза поглядывая на Крэйга.       Его светлые волосы в заходящих лучах блестят. Волосы Энди из-за слабого ветра разлетаются по всему лицу.       — Нас всех бы отрицали, если бы мы ввели себя так, как хотели. Просто кому-то хватило ума адаптироваться, а тебе, — его усмешка, кажется, проходит по запястьям порезами, — тебе хватило силы отторгать всех и оставаться тем, кто ты есть. Неудивительно, что ты устал. Никто не обязан тебя принимать. Даже семья — грустно, конечно. Но... если уж взялся за такую борьбу, то странно сейчас обижаться на людей за то, что они не поддержали тебя. Ты не за это борешься.       Энди шморгает носом и отворачивается, встречаясь взглядом с бетонными перилами. Серые и холодные. На Крэйга в этом плане приятнее смотреть.       Нельзя было обвинять ни общество, ни себя.       — С каких пор ты.... такой?.. — Энди скрипит зубами и сжимает неосознанно ткань своих джинсов. Крэйг замечает, как белеют его костяшки.       — Какой «такой»? — Беннет неловко касается ребром ладони его руки, чтобы тот отпустил кусок несчастной ткани. Энди напрягается, как током наэлектризованный, но отпускает.       Он рвано выдыхает и снова поворачивается.       — Ты же тупой.       Крэйг усмехается. На этот раз как-то ядовито, с легким привкусом обиды на скривившихся тонких мужских губах. На этот раз не так, как обычно, и даже не так, как пару минут назад.       — Мне хватило ума подстроиться.       — Переиграл, — качает головой Энди. — Ты ужасный актер.       — Зато мне заметно легче живется. Ну разве стоят твои мучения всего этого?       — Всего этого — это чего? Быть тем, кем хочется? Позволить себе развиваться, а не оставаться в стагнации?!       Голос у Энди содрогается в злости, и он хочет встать, но чужая широкая ладонь касанием к плечу успокаивает внезапный порыв ярости, и Энди, как тряпичная кукла, садится обратно. Его плечи снова опущены.       — Можно было найти более... безвредный способ. Ты как...       Крэйг внезапно прерывается и затыкается, потупив и отводя взгляд куда-то в сторону.       — Как что? Ну, говори!       — Успокойся, Энди, ты слишком напряженный.       — Я слишком, — Ларкин хватает за ворот чужой футболки, притягивая к себе до такой степени, что они встречаются лбами, — заебавшийся. Мне тяжело. И я не понимаю, что со мной.       Крэйг тяжело сглатывает, и его дыхание утяжелается. Энди это ощущает. Энди это пробирает и, резко заметив неприличное расстояние, отпускает чужую футболку, и сам отстраняется, больно ударяясь затылком о бетонные изгороди.       Беннет сочувственно взглядывает на него, но быстро отводит глаза. Энди замечает, как едва покраснело его лицо. Почему-то, уделять внимание таким мелочам не хотелось, но это случилось вынужденно и по большей части ненамеренно.       Энди тяжело выдыхает, отворачивается и встряхивает волосы рукой, приводя их в ещё больший беспорядок.       — Мне надо... домой.       Он говорит это рвано, вставая, опираясь рукой о перила, свободной рукой хватаясь за портфель. Крэйг следит за ним, а после и сам резко встает.       Энди глядит на него снизу вверх, ощущая явное превосходство, которым буквально воняет от Беннета, и, пока тот не успел и фразы сказать, быстро сматывается с места внезапных душевных бесед.       ему меньше всего хотелось что-то кому-то объяснять.       «Меня никто не любит, и я никого не люблю».       У школьных ворот он внезапно поворачивается к дворику, вылавливая взглядом Крэйга, который так и остался растерянно стоять на крыльце. Энди тяжело сглатывает и намного быстрее, чем следовало, идет к своему дому. Там, где его никто не ждет. Где его истеричная сестра снова чем-то недовольна.       К вечеру давления в доме он не выдерживает.       Они снова ругаются друг с другом. На втором этаже он слышит шум в зале. Они оба росли, и их потребности и недовольство росли вместе с ними. Только Энди не мог их высказывать ввиду очевидных причин, а болтливый рот его сестры никак не хотел затыкаться.       За два года она отрастила волосы и умение язвить. Это не нравилось их отцу, но ещё больше не нравилось Энди — потому что она делала это отвратительно.       Он хватает лежавшую на стуле ветровку, накидывает на плечи и под шум спускается вниз. Краем глаза из-за угла взглядывает в гостиную, пожимает плечами и незаметно проскальзывает мимо, аккуратно закрывая за собой дверь.       Он съеживается от холодного ветра, оглядывает звездное небо и направляется к бару.       К единственному бару, где наливают несовершеннолетним. Казалось, все о нем знали, но все молчали.       Бар крайней необходимости — так его называли. Для Энди же это был «бар на каждую пятницу, иногда субботу, иногда понедельник и вообще на каждый день недели»       Грустная история, на самом-то деле, но никому до этого не было дело.       Бармен давно выучил его имя и что он обычно пьет, и в какой последовательности.       В среду здесь было почти пусто и не шумно. Только музыка, играющая из плазмы, висящей у одной из стены. Он воровато оглядывается и направляется к барной стойке.       Бармен оглядывает его с ног до головы осуждающе, но ничего не спрашивает и не говорит — он не любит разговаривать с подростками, потому что он их считает тупыми. Энди и не решился бы с этим спорить.       Первый шот оказывается у его локтя, пока Энди внимательно рассматривал парочку, целующихся за столиком. От звуков, которые, кажется, исходили от них на весь бар, ему становится мерзко, и Энди резко опрокидывает в себя шот, нахмурившись и тяжело выдыхая. Поправляет волосы, которые снова лезли на лоб и нос, и шморгает носом.       — Среда? Серьезно? — всё же, бармен не смог промолчать.       — К какой-нибудь пятнице я сопьюсь.       — Не отрицаю.       Энди усмехается, жестком показывая, чтобы тот повторил.       Ночь за окнами всё сильнее сгущается, людей становится больше, шум громче, а запах курева крепче. Энди самому хочется закурить, но он отдергивает себя от этого желания.       — Я угощаю, — хрипло говорит бармен, когда Энди полез за карточкой, — ты выпил меньше обычного, а по средам пьют либо алкоголики, либо суицидники. Ты пока не похож на первого.       — А на второго? — Энди пытается улыбнуться, но выходит это отвратно, поэтому он закашливается, благодарит за оказанную услугу и спрыгивает с высокого стула.       Он недостаточно пьян, чтобы не осознавать свои действия, но достаточно для того, чтобы ему стало чуть веселее, чем обычно.       У выхода из бара он сталкивается с уже знакомой ему фигурой.       Крэйг удивленно смотрит на него сверху вниз. Пара его друзей проходят мимо них, пока они стоят и пялятся друг на друга.       Энди снова кашляет, опускает голову и пытается пройти вперед, когда все четверо собутыльников Крэйга, что-то громко обсуждая, заходят в зал.       — Ребят, идите пока, я выйду покурить!       — Ты не куришь, Крэйг, — Энди говорит это себе под нос, но он знает, что тот наверняка его услышал.       Беннет кладет ладонь на его плечи, останавливая. Энди встает, как вкопанный, моргает и поднимает голову, смотря в чужие, совершенно трезвые глаза. На какую-то долю секунды Энди кажется, что в его глазах он видит своё отражения. И моргает ещё раз.       Крэйг легко смахивает с его лба уже привычно беспорядочно упавшие на лоб рыжие пряди.       — Всю жизнь искал человека, который будет мне со лба волосы убирать.       Энди хочет, чтобы это вышло смешно, но выходит какая-то романтичная, очень неподходящая к ситуации херня. Снова хочется красноречиво прокашлять, но почему-то не прокашливалось.       Крэйг хмыкает и выпихивает его на улицу.       — Так ты куришь?       — Иногда, — Беннет пожимает плечами. — Энди Ларкин, я жду объяснений, — он хватает Энди за руку, чуть держа её навесу, будто собирался его за что-то отругать.       — О чем ты?       — О твоем пьяном выражении лица. Я думал это слухи, что Энди Ларкин ночует в этом баре.       Крэйг подается лицом чуть вперед, будто пытается запугать своим превосходством, но единственное, что он делает — смущает и так пьяного, красного Энди.       Беннет тяжело выдыхает, отпуская чужое костлявое запястье.       Энди пошатывается и прижимается плечом к стене. Пряди снова упали на лоб, но он убирает их быстрее, чем это успевает сделать Крэйг.       Сейчас, в этой ночной мгле, на фоне света фонарей и ночных вывесок, Крэйг замечает, какой же, всё-таки, этот Энди нескладный, угловатый, худощавый. И как только он мог нравится Лори — непонятно.       Это странное подобие пацана кажется слишком нелепым, будто ещё не вырос.       Такого защитить хочется, а не заставлять его самого бросаться грудью на амбразуру.       Энди разбит и подавлен морально, и вкупе с этой болезненной нескладностью, он выглядит так, будто море адекватной жизни давно выбило его на берег.       Пьяный Энди абсолютно несчастен.       — Ты на своей машине? — Энди кивает головой в сторону красной дорогущей тачки.       — Да.       — Покатаешь, а? Так не хочу домой, пиздец, они наверное до сих пор ругаются. Слушать язвы моей сестры — это кошмар любого комика!       Крэйг оценивающе оглядывает Энди, приподнимая в недоумении бровь. Тяжело выдыхает, что-то набирает в телефоне и кивает в сторону машины.       — Закидывай свою тощую задницу.       Энди абсолютно пьяно и абсолютно не обворожительно улыбается, ковыляет к красной красотке. Сколько таких было в их городе? Две? А может и одна единственная. Семейство Беннетов было некой гордостью их города. Наверное, Крэйг уедет в Нью-Йорк, наверняка поступив в крутой университет и уж точно его окончит. Будет успешным и крутым.       Вполне возможно, Энди наскребет денег на пару сеансов и притащится к нему. Будет пьяным. Будет сидеть на полу, рыдать и говорить, как ненавидит уже только себя — он научится не обижаться на общество. Он очень многому научится, но как жаль, что это уже будет совершенно никому не нужно.       Даже самому Энди.       От подобных мыслей он грустно усмехается, трясет головой и поднимает взгляд на город. Не имело значение то, что там — впереди. Здесь и сейчас он может позволить себе пьяным кататься на крутой тачке по их гнилому городишке и ощущать себя чуть более значимым, чем есть на самом деле.       А потом Крэйг захлопывает за собой дверь и заводит мотор.       Машины с откинутым верхом — лучшее, что придумало человечество. Так решает для себя Энди, когда они мчатся за черту города. Подальше от вялого, редкого неона, от не спящих людей. Подальше от места, с которым Энди связывает полное увядание себя как личности.       Они едут в полной тишине. Крэйг даже не включает радио, а Энди не смотрит на него — так, поглядывает иногда. Смотрит, как ветер, бьющий в лицо, треплет едва-едва его волосы; а тем временем прядки Энди по всей голове летают, и ему страшно представить, что будет с его пародией на прическу после их поездки.       Но сейчас ему и на это всё равно — он откидывается на сиденье полностью, прикрывая глаза, наблюдая за огнями автострады.       — Я часто так катаюсь в последнее время, — первым начинает Крэйг, не сводя взгляда с дороги, — когда-то круг навернул, представляешь?       — Чего тебе дома не спится?       — В последнее время не выходит.       — Ха, что же тебя не спасает твоя адаптация?       — Думаю, дело не в этом. Но моя проблема не так глобальна, как...       Он резко прерывается на тяжелый выдох. С прохождением нескольких секунд он не продолжает свою мысль, и Энди приходится его подталкивать.       — Как?       — Как твоя. Ты убит, Энди. Сколько ты так уже бухаешь? Ты сопьешься.       — Ты преувеличиваешь.       — Все алкоголики так говорят.       — Мне всё равно не дано стать кем-то, так что какая разница.       Крэйг тяжело выдыхает и внезапно останавливается у обочины. Несколько секунд он сидит неподвижно, пялясь на дорогу пред собой. А после с тяжелым выдохом падает на сиденье, потирая виски.       — Ты как Эдем. Как разрушенный Эдем, Энди.       — Не понимаю, о чем ты.       — Ты всё понимаешь. Ты всё прекрасно понимаешь. В отличие от них, да? — он поворачивает голову к нему, а Энди в протест отворачивается. — Хватит. Посмотри на меня.       Энди не слушается. Крэйг не собирается на него давить — он знает, как работать с такими, как Энди. Но он совершенно не хочет расстраивать его тем, что тот совершенно не исключителен в этом плане. По крайней мере, для Беннета это неплохая практика.       — В чем выражается твоя адаптация? — заговаривает Энди спустя напряженное молчание, поворачиваясь к нему. Ветер треплет его волосы, и Крэйг кое-как сдерживает улыбку. Потому что Энди весь по-детски естественный. В нём столько этого настоящего, что Крэйга распирает странное ощущение верности происходящего. Худощавый, бледный Энди со своими зелеными глазами и растрепанными рыжими волосами.       — В чем?       Крэйг подавляет желание протянуть руку, убрать пряди. Может, даже заправить одну за ухо. Может, даже...       Ох, черт.       — Из-за чего? Что в тебе не так, что ты был вынужден прятаться?       — Я так полагаю, из-за всего, — Крэйг равнодушно хмыкает. — Когда ты говоришь «умные», по мнению общества, тебя считают умником. А потом от тебя начинают много просить. Много стоишь — много спросят. Как с тебя, Энди. Тебя не признали, но втоптали. Я не претендую на звания гения. Потому что мне действительно далеко до тебя. Я в жизни не смогу обладать настолько острым умом, как у тебя, но, знаешь, — он улыбается, но это так болезненно, что Энди становится неуютно и хочется спрятаться от его взгляда, — это тебя сейчас и губит.       Он делает небольшую паузу. Достает сигарету, крутит между пальцев. а после кладет её обратно.       Они молчат ещё несколько секунд. Крэйг, как оказалось, был из тех, кто предпочитал молчать, подбирая слова, чем говорить глупость. Очень ценное умение.       — Ты от этого и гниешь. От своей нереализованности, а не потому, что тебя общество якобы не принимает. Ты уже давно стал понимать, что все эти подколы — это не то, что нужно твоему мозгу. Ты понимаешь, что тебе нужно что-то намного большее, но ты сам загнал себя в рамки, от которых сейчас и мучаешься.       — Ты...       Голос Энди срывается на странный хрип, и тот резко затыкается, потупив взгляд. Крэйг ждет.       Он умеет ждать. И это тоже ценный навык.       — Ты не можешь говорить такие вещи на полном серьёзе. Ты — не я.       — А я и не утверждаю обратного, Энди, — он пожимает плечами. — Я просто предполагаю. Просто хочу, чтобы ты подумал об этом. Может, ты найдешь что-то новое, в чем твой мозг сможет работать ещё лучше, и то, что общество сможет понять. То, благодаря чему тебя признают. Знаешь, многие убийцы прекрасные стратеги, но разве это их красит? Если бы не их психические расстройства, кто знает, насколько великими людьми они могли бы стать. А ты... ты можешь заработать себе психическое расстройство, если продолжишь бухать. Твоя память уже начинает ухудшаться, не так ли?       Энди молчит. Смотрит исподлобья и напряженно молчит.       — Ты пугаешь, Крэйг. Ты следил за мной, что ли?       — Только в школе и только со стороны. Никакого вторжения в твою личную жизнь. Я уважаю всё же тебя, как личность.       Энди выдыхает и откидывается на сиденье, поднимая голову к небу.       — Ты переживешь это, и это не убьет тебя. Как и следующий пожар. Просто прими это. Всё пройдет.       Крэйг тянется к ключу, чтобы завести машину, но голос Энди его останавливает.       — Зачем тебе это?       — Что?       — Я.       Крэйг внезапно понимающе улыбается и чуть пододвигается, насколько это позволяли сиденья, к Энди. Последний дергается и кое-как отлипает от кресла, поднимая на него взгляд.       — Я устал абстрагироваться. А ты... ты достоин большего. Я знаю тебя лучше тебя самого, Энди.       Ларкин не успевает ответить, как Крэйг заводит машину, снова устремляясь в бесконечную мглу и свет фонарей и диодов.       Он хмыкает, глядя на него за рулем, но вскоре отворачивается. Возможно, он и вправду переборщил с драматизмом и излишнем желанием привлечь внимание.       Несмотря на то, что он, как и Крэйг, всю жизнь получал внимание, но оно было явно не тем, в котором он нуждался на самом деле. Ему нужно было то, что сегодня дал ему Крэйг. Меньше всего он ожидал (да и хотел) получить это от такого человека, но жалел ли он об этом?       Нисколько.       Только странное чувство в самой грудной клетке, когда он краем глаза поглядывает на человека, ведущего машину. На человека, которого он столько времени видел не тем, кем он являлся.       Так, быть может, Энди Ларкин тоже всегда выдавал себя не за того, кем он являлся на самом деле?       Он мотает головой. Он так не хочет об этом думать. Не сегодня. Не сейчас.       Он хочется насладиться этим моментом, пока ветер бьет прямо в лицо, пока Крэйг, который понимает слишком много, молча ведет машину, пока он ощущает мнимое спокойствие.       — Спасибо, — хрипло бормочет Энди, прикрывая глаза.       — За что?       — Не знаю. Просто.       Люди, которые умеют слышать.       Люди, которые понимают.       Энди был уверен, что это миф, больная фантазия этого города, но как же он был не прав. Самый понимающий, как оказалось, человек, сидит сейчас рядом с ним. Кажется, он нигде и никогда не был так понят не только самим собой, но и другим, как сейчас.       — Не растрачивай слова просто так.       — Ты и сам знаешь, за что, Крэйг. Ты всё знаешь.       — Тебе только так кажется.       В его голосе слышится смешок, но Энди не напрягается.       Крэйг в целом — не напрягает. И за это Энди тоже благодарен.       — Останови за несколько домов до моего.       — По дереву полезешь?       — Да. Не хочу лишних вопросов.       Крэйг пожимает плечами, мол, всё, как ты захочешь.       Он останавливается за три дома, и Энди тяжело выдыхает, оглядывая улицу. Где был истинный он? И был ли он вообще? Не выдумка ли этот образ Энди Ларкина? Не больная ли фантазия в попытке выделиться, в попытке привлечь внимание?       Что ж, если это и вправду было так, то Крэйг нашел более безвредный способ добиться его. Крэйг внушал куда большие надежды, чем Энди, несмотря на то, что буквально несколько минут назад он называл его гением.       Гений из трущоб. Гений, взросший на слепом непонимании и отторжении. Этого ли заслуживал Энди?       — Твои друзья не разозлились?       — Без понятия. Мне всё равно, — Крэйг пожимает плечами, едва слышно фыркнув.       — Не жалеешь, что время зря потратил?       — Ну, мне всё понравилось. Так что не знаю, о чем ты.       — Дело твоё.       Энди пожимает плечами, и только тянется к ручке, как Крэйг резко касается его плеча, останавливая. Энди, как током ударенный, подскакивает на сиденье, поворачиваясь к нему, хлопая своими светлыми глазищами.       — Что?       Беннет сначала внимательно смотрит в глаза. Потом сглатывает, резко убирает руку и качает головой.       — Нет, ничего, иди.       Энди пожимает плечами и, выйдя, аккуратно закрывает за собой дверь, машет Крэйгу.       Он идет впервые наполненный странным умиротворением. Он почти протрезвел, и ему не хотелось больше пить. Казалось, сейчас ему вообще ничего не хотелось кроме того, чтобы просто лечь спать.       Прекрасное ощущение внутреннего умиротворения.       И сколько же приобретает момент, когда ничего не хочешь и ничего не ждешь.       Кажется, что можешь вдохнуть полной грудью.       Он вырубается сразу же, когда его голова касается подушки. От запястья идет легкий шлейф духов Крэйга.       Утром Фрида косо поглядывает на Энди, но молчит.       По утрам они обычно всегда молчат, потому что им надоело ссориться утром — это заметно портит настрой. Поэтому приходится затыкаться. Энди этому рад. Потому что молчать, как оказалось, куда приятнее, чем орать. Он не знает, деградация это или прогресс. Ему это и не интересно.       Фрида, скорее всего, догадывается, что Энди не было до двух часов ночи. Скорее всего она даже немного злится, но на большую часть ей всё равно. Потому что единственное, что её раздражает — факт того, что Энди не спросил разрешения.       На самом деле, Ларкин уже давно ничего ни у кого не спрашивает. А тем более разрешения.       По дороге к школе его перехватывает Дэнни. На нём мятая футболка и ещё более мятое выражение лица. Энди не хочется высказываться по этому поводу.       — Итак. Сегодня снова день тишины? Никаких новых идей?       — Никаких.       — Совсем?       — Как тебе идея «набухаться до потери лица»?       — Нормально.       Энди хмыкает.       Не нормально.       Крэйг бы такое точно не одобрил. Не то чтобы Энди вообще гонялся бы за чьим-то одобрением, а уж тем более за одобрением Крэйга, но, всё же, хочется пожить спокойно. Не то чтобы для себя, но главное, что и не для других. По крайней мере, Энди на это надеется.       Меньше всего хотелось бы делать что-то для кого-то.       Потом, к концу уроков, он обнаруживает себя следящим за футбольной тренировкой.       Крэйг в своем деле кажется чем-то прекрасным. Его движения отточены, и Энди замечает, что действует он по какой-то своей, особой траектории. Наверное, не за красоту его назначали капитаном.       Наверное, его родители гордятся им. Или что-то типа того.       Энди понятия не имеет, каково это — чья-то гордость. Иногда ему казалось, что он и не стремился узнавать.       Как сказал Крэйг,       много стоишь — много спросят.       А Ларкин вообще не любил, когда с него кто-то что-то спрашивал. Ему и так не особо сладко живется.       Тренер что-то говорит, на кого-то орет, и с поля постепенно уходят. Энди наблюдает за этим, моргает, смотрит, как пространство пустеет, оставляя его наедине со своими съедающими мыслями. Ему кажется, что сегодня он снова напьется. И он надеется, что Крэйга снова не окажется в том баре. Хотя на какую-то степень ему этого, может, и хочется, но Беннет его явно не по голове погладит.       Надо же ему чем-то жертвовать.       — Чего домой не идёшь?       Его знакомый голос бьет по спине, и Ларкин чуть не подпрыгивает на месте. Он задирает голову и морщится, когда волосы привычно падают прямо на глаза. Крэйг уставший до жути, но больше — счастливый. Наверное, неплохо тебе живется, когда твое хобби приносит столько удовольствия и при этом не мешает другим. Энди этому завидует.       — Мне там нечего делать. Ты знаешь.       Энди пожимает плечами. Солнце светит прямо в глаза.       Беннет пожимает плечами и садится рядом. Но не так близко, как это было вчера на ступеньках — скорее всего из-за того, что он вспотевший, и вовсе не воняет крутыми духами.       — Ты собираешься просидеть здесь?       — Не знаю. Может, к Дэнни зайду.       — Вы стали хуже общаться, да?       — Откуда ты всё это знаешь...       Фраза не выдалась вопросительной, больше какой-то усталой, вымученной, и Крэйг думает, что ему даже не стоит на неё отвечать. Возможно, Энди уже сам понимает, откуда он всё знает и как всё понимает. Хотя Крэйг и сам не до конца осознавал, как у него это выходит. Возможно, этот навык в плане Энди был доведен до автоматизма. Он выучил его. Он анализировал его. Ларкин был ему интересен, и нельзя было упускать самые маленькие мелочи.       Пусть сейчас он и выглядит как маньяк.       — На кого ты думаешь поступать? — голос Беннета выходит тише, чем следовало бы. Крэйг опирается одной рукой о лавочку, рядом с рукой Энди. Краем глаза он замечает, насколько бледная у него кожа — синеватые вены просвечиваются аж. Красиво.       — Не знаю. Вообще ни одной мысли.       — У тебя очень гибкое мышление, так что... может адвокат? Мне кажется, ты сможешь легко искать нужные решение и подбирать слов.       — Юридистика? Фу, скукота.       — Медицина?       — Сложно.       — А Энди Ларкин разве ищет легких путей?       Крэйг усмехается, а Энди ошеломленно поворачивается к нему.       С ним давно не говорили просто по-человечески. И он понятия не имел, как на это нужно реагировать. Раньше бы он никак на это не среагировал, но сейчас он не принимал это как должное. Странное ощущение чувства благодарности упиралось в самые ребра с легким дискомфортом.       — Энди Ларкин умер. Перезвоните позже.       — И что-то изменится?       — Ага, появится некромантия.       Энди странно дергается, когда ощущает у руки странное тепло. Косо глядит на их руки, которые были вплотную, но не отдергивает её. Ему так всё равно. Ему просто хочется наслаждаться этим моментом. Моментом, когда его понимают. Когда его не отрицают. Это было чудесно.       — Возможно, тут просто клиническая смерть.       — Ты смотришь на меня так, будто хочешь сожрать.       — Я не ел с завтрака и отбегал часовую тренировку, имей совесть, чтобы в таком меня упрекать.       — Ой, да ну тебя, Крэйг Беннет. Ты самый скучный человек в истории.       — Зато я хотя бы рядом.       Он хочет сказать что-то ещё, но Энди резко обхватывает его руку. Пальцы у него леденящие, но в чужой руке быстро согреваются, и Крэйг глупо улыбается, смотря на это. Это было абсолютно странно. Неверное с точки зрения нравственности, но сам Крэйг ощущает себя абсолютно правильно и спокойно.       Ларкин пялится на футбольное поле с абсолютно спокойным взглядом. А потом он говорит:       — И я очень ценю это.       Крэйг улыбается.       Да, он явно изучил Энди Ларкина неточно.       Всё так сложно, когда дело касается людей.       Утро пятницы в школе начинается с пронзительного женского крика, заставившего многих повыныривать из кабинетов и смежных коридоров к источнику звука. Многие ожидали, что кому-то, как минимум, откусили руку. Ну или просто ногу простелили — хоть что-то более-менее экстремальное, чем недоуменное лицо парня, у чьих ног лежала раскрытая миленькая розовая коробка, пару ужей, и стремительно убегающая от него девушка, по пути стряхивая с ноги успевающую пристроиться змею.       Кажется, какой-то очень символический подарок оказался сюрпризом не только для парня, но и для самой девушки.       Крэйг удивленно вскидывает брови, и, едва замечая усмехающегося Энди у одного из шкафчиков, тут же подскакивает к нему, хватая под руку.       — Это что, твоих рук дело?       — О, да, знаю, слабовато, но мне нужно время раскачаться. Кстати, хочешь? — он поднимает свободную руку с точно такой же розовой коробкой, что была наполнена змеями, но эта оказывается с печеньем.       Крэйг пораженно выдохает.       — Ну, что, тоже отречешься от меня, а?       — У меня есть выбор?       — Ну... ты виноват в выходе Энди Ларкина из комы, так что... Мы в ответе за тех, кого приручили, — он хмыкает, пожав плечами, — приятного аппетита, — впихивает в чужую, широкую ладонь пару печенюшек в форме сердца, направляясь к выходу.       Крэйг усмехается, смотря в худощавую спину.       Да, к Ист-Геклу снова вернется былой шум.       И Крэйг совершенно ничего не собирается с этим делать.       В его планах прокатиться с этим худющим недоразумением сегодня за городом на машине, помолиться богам, чтобы он не устроил что-то вроде спущенного колеса и, может быть, даже поцеловать его.       Да, определенно.       И он совершенно не удивляется, когда все его планы сбываются, кроме одного пунктика — молиться было напрасно. Каким-то образом он спустил весь бензин, но сделал это уже в городе.       Что ж...       делишь с Энди Ларкиным постель, готовься делить и полное безумие, которое умещается в его милой голове.